Мадам - Антоний Либера

Вот почему, когда в Испании победу одержал Народный фронт, но это не принесло ожидаемых результатов, красные бесы сразу принялись подливать масла в огонь. Началась дьявольская мистерия поджогов, анархии и разбоя. Политические убийства, провокации, избиения, бесконечные забастовки. Раскрутить спираль насилия, раздуть пожар анархии, чтобы в определенный момент, когда массовое безумие достигнет апогея, схватить всех за горло и поставить на колени. И с этого момента уже властвовать — безраздельно и жестоко.

И, наверное, они достигли бы своей цели, если бы не другой дьявол, восставший тогда и тоже мечтавший покорить весь мир. Сообразив, что лакомый кусок Европы вот-вот станет добычей соперника, он поспешил на бойню, чтобы не упустить свое.

Так началась война в Испании. И такова ее истинная подоплека. Если бы не козни коммунистов, если бы не Коминтерн, если бы не выпустили сброд на улицы, до нее никогда бы не дошло.

Ну, а уж коли она началась, думаешь, Советы не смогли ею воспользоваться? Наоборот, она им как с неба упала! Думаешь, в это время они всерьез рассчитывали начать мировую революцию? Чтобы «проклятьем заклейменный» начал восставать в массовом порядке и свергать «тиранов»? Да ничего подобного! Конечно, мировая революция была их целью, но при одном условии: с начала и до конца она должна происходить под их контролем. Вновь образованные государства должны полностью зависеть от московского центра, как колонии СССР. Все другие варианты «освобождения народов от оков эксплуатации, рабства и нищеты» считались недопустимыми. Потому что могло вдруг оказаться, что Россия не лучшая в строительстве «лучших из миров», хотя, конечно, она всех опережает, но — в угнетении и одурманивании людей!

Тогда захватить Испанию под предлогом мятежа? Для этого они были слишком слабы. Но, раздув пламя пожарища, позволить ему непредсказуемым образом распространяться? Все, что угодно, только не это! Придется принести Испанию в жертву, прирезать ее, как козла отпущения, но сначала содрать с нее шкуру, выжать все, что удастся.

Именно поэтому и франкистский мятеж им как с неба свалился. Впрочем, они сами сделали все возможное, чтобы его спровоцировать. А когда началась война и в нее вмешались Муссолини и Гитлер, оставалось только ловко маневрировать, чтобы она продолжалась как можно дольше. Ведь такая война была для России на вес золота… И, как ты скоро убедишься, не только в переносном смысле. Во-первых, нежелательного ребенка убивали «Ироды», а не мать родная — «Родина пролетариата». Во-вторых, устроенная чужими руками бойня оказалась в целях пропаганды чрезвычайно вы годным делом: всегда можно сделать вид, что помогаешь жертве, а в действительности лишь затягивать кровавую, мучительную агонию. И, наконец, этот дьявольский карнавал приносил неплохие деньги. Знаешь, сколько Сталин вытянул за это время из Испании? Шестьсот миллионов долларов! Золотом! Не какими-то бумажками.

Ты думаешь, он им даром помогал? Посылал танки и бомбы во имя благородных идей солидарности масс? Его золото интересовало. Даром, во всяком случае не на советские деньги, в Испанию посылали людей, да и то не своих. Из России туда ехали только агенты НКВД, провокаторы и военные советники. Зато «живую силу», пушечное мясо, набирали за рубежом, везде, где действовала сталинская агентура, — в Австрии, во Франции, в Италии, в Чехии и на Балканах. В Польше таким вербовочным пунктом стала Польская Коммунистическая партия.

Гениальный план! Довести страну до войны, как можно дольше затягивать бойню, чтобы извлечь из нее максимальную выгоду, а потом, когда казна опустеет и в сундуках покажется дно, ускорить трагический финал: желательное во всех отношениях падение Республики.

Когда кто-нибудь умирает в страшных мучениях, как ему помочь? Есть несколько старинных способов. Русские мастера в этом деле. Но Советы довели уже знакомую методику до невиданного совершенства. Атаке подвергается разум, что приводит к безумию. Именно такой была операция «по смыканию рядов левых сил». На протяжении не слишком затянувшегося периода в стане республиканцев все передрались, один другому готов был перегрызть глотку, воцарился террор и ужас, сгустилась атмосфера подозрений, доносов, интриг и провокаций. В то время как на фронте, в окопах, ситуация становилась все более угрожающей, в руководстве, на вершине власти, продолжалось взаимоистребление. Франко оставалось только спокойно сидеть и ждать. И действительно, где-то в декабре тридцать седьмого года республиканцы настолько обезумели и ослабли от чисток, что едва держались на ногах. Франко, получив известие, что Сталин окончательно бросил Республику на произвол судьбы (все золото он уже вывез), начал решительное наступление — «каталонское». В январе тридцать девятого года пала Барселона, а в конце марта — Мадрид.

Франко вел войну, но ходом боевых действий не очень интересовался. Когда ему доложили, что все уже кончено, он даже не поднял головы от бумаг, разложенных на письменном столе. Зато сразу же приступил к жестокой расправе над республиканцами. Тогда погибло около двухсот тысяч человек, а в тюрьмах оказалось в два раза больше.

Сталин вздохнул с облегчением.

Макс не подавал тогда о себе вестей, потому что вынужден был скрываться. Как доброволец из Польши, но не от Польской Коммунистической партии, он сразу показался «красным» чрезвычайно подозрительным. Его посчитали шпионом — фашистским агентом — и вынесли ему смертный приговор. Он скрывался вместе с одним французом, которого преследовали по той же причине. В отличие от Макса, тот был «политиком» — деятелем, организатором, идейным борцом. Он поехал в Испанию, чтобы включиться в борьбу за «светлое будущее человечества». Но очень скоро ею затянуло в водоворот партийных козней и интриг, и он, удерживаясь на этой зыбкой почве, успел продвинуться довольно далеко. Наконец решили, что он «знает слишком много», поэтому его необходимо убрать. Он только чудом избежал смерти. Именно Макс, впрочем случайно, спас ему жизнь. С этого момента они держались вместе. Подружились. От него Макс и узнал всю правду о советской «помощи» и вообще об этой войне. И благодаря ему бежал из Испании. Буквально в последнюю минуту. Перед самым падением Мадрида.

Я хорошо помню тот день, когда неожиданно почти после года полного молчания от него пришло известие — телеграмма, присланная из Франции: он жив и здоров, но в Польшу не вернется; а она должна собрать все необходимое и немедленно выезжать — вместе с ребенком, разумеется.

Пан Константы опять замолчал. Он шел, слегка наклонившись, глядя перед собой на мокрый тротуар.

— Почему он не хотел возвращаться? — тихо, вполголоса спросил я.

— Потому что был убежден, — услышал я в ответ, — что Польша в любой момент может подвергнуться нападению. И сразу с двух сторон. С запада и с востока.

— Когда точно пришла от него телеграмма?

— В апреле тридцать девятого года.

— И он тогда уже предвидел будущие события?

— В день падения Мадрида немцы разорвали договор, заключенный с Польшей в тридцать четвертом году, а всего лишь через неделю вторглись в Чехию и в Литву. Примерно в это же время советский министр иностранных дел на официальной встрече с послом Франции категорически заявил, что СССР не видит для себя иного выхода, как… четвертый раздел Польши. Об этом все знали, пресса тоже не молчала. Но все же, — пан Константы остановился и взглянул в мою сторону, — интуиция у него была.

Мы остановились под фонарем в круге тусклого света у края широко разлившейся лужи.

— Ну и как, она к нему поехала? — после долгой минуты молчания решился я задать вопрос, с силой сжимая пальцы в карманах куртки.

— Да, — ответил пан Константы, — почти на следующий день после получения телеграммы. Я хорошо помню: Главный вокзал, вечер, спальный вагон. Я видел ее тогда в открытом окне вагона в последний раз в жизни.

Он смотрел на лужу, на поверхности которой зыбились неясные тени наших силуэтов. Наконец он сдвинулся с места и пошел вперед, осторожно обходя воду.

Мы опять продолжали наш путь в молчании.

Мысли меня одолевали. О чем его спрашивать? О чем говорить? Я решил запастись терпением. В конце концов, он сам заговорил:

— Ей тогда оставалось жить чуть меньше тринадцати лет.

Я быстро подсчитал: пятьдесят второй год.

— Что же случилось? — спросил я.

— Автокатастрофа. Только… — он не закончил.

— Только что? — подхватил я.

— Только неясно, что было причиной аварии…

— Простите, — перебил я его, — где мы сейчас находимся? Во Франции или уже в Польше?

— Во Франции, мой дорогой, во Франции.

— Они после войны так и не вернулись?

— Нет, — ограничился он коротким ответом.

— Как случилась эта авария? Как она погибла?