Алитет уходит в горы - Семушкин Тихон Захарович

— Чарли, вот если бы русского заманить в горы, там я бы убил его, оглядываясь на дверь, шепотом сказал Алитет.

— Хочешь, я тебе устрою встречу с ним в горах?

— Ай, как хочу! Но как ты это сделаешь?

— Подожди, я сейчас вернусь.

Мистер Томсон насыпал около двери мусора и позвал Рультыну.

— Что же ты, сводница, спровадила Мэри к Гаймелькоту и думаешь, что эту грязь у порога я должен вычищать? Убери сейчас же! — крикнул он.

Намеренно не прикрыв дверь, он вернулся в комнату. Рультына с лопаточкой подошла к двери и услышала, как Чарли громко говорил:

— Алитет, поезжай сейчас же к Гаймелькоту, забери Мэри и моих собак.

Чарли подошел к двери, плотно закрыл ее и, наклонясь к Алитету, тихо добавил:

— Она услышит и разнесет эту весть быстро. Наверное, дадут знать русскому начальнику. Вот, может быть, ты с ним и встретишься в горах.

Глаза у Алитета загорелись, забегали.

— Ай, Чарли, какая у тебя большая голова! Американская голова! воскликнул Алитет, сверкая глазами.

Глава девятнадцатая

Стояло тихое утро. Ни крика, ни писка, ни шороха. Ничто не нарушало безмолвия тундры. Воздух струился в долинах и ущельях гор. Порою казалось, что воздушные потоки ощутимы и льются так же плавно, как воды огромных рек в тихую погоду. И над всей великой тундрой повисло необъятное, без единого облачка, глубокое синее небо.

Из норы выбежал проворный и шустрый песец. Он уже не был таким белоснежным, как в разгар зимы. Весеннее солнце подпалило его, и песцовая шубка стала чуть-чуть желтеть. Это был недопесок, как называли его торговцы. Он беспокойно и торопливо огляделся по сторонам и тут же скрылся в своем подземелье. Вскоре показалась и самка в такой же подпаленной шубке.

Вслед за ней из норы один за другим вылезли восемь щенков. Они были еще совсем глупыми и, сгрудившись, толпились около норы. «Мамаша» мордой расшвыряла их в разные стороны и убежала на промысел. Молодые песцы робко, но с любопытством оглядывались по сторонам. Они впервые осматривали мир, греясь в ласковых лучах утреннего солнца. Оно светило мягко и будто умывало их своими длинными лучами. Щенки разыгрались. Но вдруг над ними закружилась, тяжело махая крыльями, полярная большеглазая сова. Молодые песцы в одно мгновение скрылись в своем подземном жилище. Забившись в нору, щенки нетерпеливо поджидали заботливую мать. Она обязательно принесет им что-нибудь: мышей, или куропатку, или кусок оленьего мяса остатки волчьей пищи, или мясо нерпы, подброшенное охотником…

Самка гнала мышь на своих еще не умудренных опытом детенышей, и, они, вздернув черные носики нервно подняв лапки, вдруг бросались на мышь, вонзая в нее острые коготки. Так молодые песцы постигали жизнь. Окрепнув к зиме, они разбегались в просторы тундры, оставляя на снегу цепочки своих следов.

Из яранги, тоже будто из темной норы, вышел старик Вааль и замигал, глядя на подымающееся из-за моря солнце. Вааль потуже затянул поясок и не спеша пошел в тундру искать песцовые норы. Все надо заранее разузнать, чтобы с толком разбросать приманки и еще до начала охоты приучить песцов к определенным местам.

Старик шел, а впереди качалась его голубая тень. Вааль думал: теперь ружье стоит два песца, а чаю можно, купить за одного песца на целый год. Как же не позаботиться о том, чтобы охота была удачной?

Старик Вааль залез на холмик, поднял руку, и длинная дрожащая тень ушла далеко в тундру и легла на блестевшем снегу до самого края земли.

Он поводил рукой из стороны в сторону, любуясь тенью. Она образовала такой угол, что за целый день его не обскачешь на собаках, Вааль долго ходил в тундре, примечая места. К вечеру он устал и, встретив гранитный валун, нагревшийся от солнца, сел на него и задремал.

Старик ушел с утра и в этот день не вернулся. Лишь на третий день Вааля нашли мертвым. Щека была содрана, ухо вырвано, когти бурого медведя оставили на лице страшный след. Вааль, скрючившись, лежал под тушей медведя. Одна рука старика почти по локоть была засунута в пасть зверя, другая крепко обняла его мохнатую шею. Видимо, медведь напал на спящего старика, но Вааль ценой жизни победил хозяина тундры.

Не часто умирают люди так, как умер старик Вааль. Во всех ярангах только и говорили что об этой печальной новости. Умер знаток моря, хороший советчик, умер в схватке с бурым медведем как настоящий охотник.

Ваамчо сильно горевал по отцу. После похорон отца Ваамчо совсем не выходил из яранги. Обычай запрещал охотиться тридцать дней. Алек ушла на речку за пресным льдом, и Ваамчо, печальный, один со своими думами, сидел в пологе и курил трубку. Мать свалилась с обрыва, отца задрал медведь. Нехорошо, когда просторно в яранге. Скучно. Скорей бы дети заводились. Надо, чтобы шумно было в яранге.

На улице в толпе охотников стоял Туматуге. Он возбужденно рассказывал последнюю новость, которую только что узнал от шамана Корауге.

— Ваамчо стал присидатель, — говорил Туматуге. — Зачем такое прозвище нашим людям? Корауге сказал: потому и погиб старик Вааль. Ну какой Ваамчо начальник? У него нет даже полной упряжки собак. Семь собак вместо двенадцати! Духи невзлюбили такого начальника-присидателя! Потому беда и настигла.

Охотники с трепетом слушали Туматуге. О, Туматуге всегда первым узнает разные новости! Никто так часто не бывает в пологах Алитета, как Туматуге.

— Да и зачем на берегу начальники? — спрашивал Туматуге. — Никогда их не было. Люди жили и рождались без начальников. Их выдумал бородатый русский. А зачем? Никто не знает. Наверное, бородатый захотел развести на берегу свое племя начальников-присидателей? Так говорит Корауге. А Корауге знает жизнь!.. Корауге сказал, — продолжал Туматуге, — что медведь учуял присидателя и пришел так близко к берегу. Этого никогда еще не было. Бурый медведь — житель гор. Зачем бы ему приходить сюда?

«А пожалуй, правда, — думали охотники, — не задирал же медведь старика Вааля, когда Ваамчо не был присидатель».

И людям все стало сразу понятно. Они лишь удивлялись тому, как правильно все это разгадал шаман Корауге. Самим бы и не догадаться! Новое слово «присидатель» носилось по побережью, как птичье перо, подгоняемое бурей.

Эта новость проникла и в ярангу председателя родового совета Ваамчо. Ее принесла взволнованная Алек. Она положила лед в кадку и со страхом рассказала Ваамчо о том, как Корауге узнал о замыслах медведя. Будто медведь должен еще прийти и задрать ее, Алек, если Ваамчо останется начальником.

То, что рассказала Алек, еще больше омрачило Ваамчо. И председатель родового совета стал думать так же как думали все люди стойбища Энмакай.

Из засаленного ящика Ваамчо вытащил бумажку, которую оставил Лось. В бумажке было сказано, что товарищ Ваамчо — председатель Энмакайского родового совета. Ваамчо не умел «разговаривать» с бумажкой, но об этом разговаривал с ней сам русский начальник. Тогда все это было забавно, даже вызывало улыбку, а теперь вот к чему привела эта забава: медведь задрал отца.

Ваамчо долго вертел в руках бумажку, смотрел на нее и все думал, думал.

Алек присела рядом с ним. Одним движением плеч она опустила меховую одежду, прижалась к спине Ваамчо и, взяв руку мужа в свою, тихо проговорила:

— Ваамчо, люди велят сходить тебе к Корауге… Я знаю, ты не любишь его. Но все равно надо идти… Люди не станут говорить зря. Человек, живущий в моем животе, сильно хочет, чтобы ты сходил к Корауге. Он не хочет, чтобы еще приходила беда в нашу ярангу.

Ваамчо взглянул на жену. Глубокая печаль была на его лице. Он положил руку на ее живот, погладил его и сказал:

— Скажи ему, этому человеку, живущему в тебе, что я пойду сейчас к Корауге.

Ваамчо накинул кухлянку, свернул бумажку, опустил ее за пазуху и вышел.

Сияющим, довольным взглядом проводила его Алек.

Склонив голову, Ваамчо молча влез в полог шамана, как провинившийся подросток. Корауге сидел один, скоблил голову когтистыми пальцами и ловил насекомых.