БП. Между прошлым и будущим. Книга 2 - Александр Половец

— В этой формуле всё же нечто поменялось, — не согласился я. — Поменялась такая её составная часть, как зритель: я имею в виду его материальные возможности. Жить зрителю стало намного трудней, чем раньше.

— Ну, я так уверенно не сказал бы, как ты сейчас это произнес, — Розовский задумчиво складывал и потом, развернув, разглаживал на столе бумажную салфетку.

— Марик, но я говорю это предположительно… Тебе, наверное, виднее.

— Самое поразительное вот что: находясь в Америке, мы каждый день звоним в Москву и выясняем — что там? Как у нас со зрителем? И мне отвечают: у нас проданы билеты на два месяца вперед! Феномен, который я для себя тоже считаю несколько загадочным. Это может быть только в России: в условиях дикого кризиса, при повышении цен на всё, что человеку необходимо, люди продолжают ходить в театр. Во всяком случае, в Театр у Никитских ворот. Мы, правда, не подняли цен. Да и глупо нам сейчас поднимать цены: мы же не имеем рыночной зависимости. Но люди-то не знают этого, они в это не вникают.

Люди приходят к нам, потому что им хочется пойти в этот театр. И они покупают билеты, и они заполняют наши зрительные залы. А происходит это, между прочим, когда основная актерская группа нашего театра, в количестве 22 человек, гастролирует вот уже 40 дней по американским городам. Там идут тоже, может быть, не слабые спектакли — «Дядя Ваня», «Майн-камп-фарс», идут спектакли на двух актеров — «Игра в джин» или «Чаадаев». Кстати, блестящий спектакль — с удовольствием отметил Марк. — Я думаю, это чисто российский феномен, — повторил он.

— Ну, хорошо — это у тебя, у Никитских. А что в других театрах? — вернулся я к своему вопросу.

Ответ Розовского прозвучал для меня несколько парадоксально.

— Я полагаю, что этот кризис — он как раз способствует выживанию театра… Когда возникает опасность, люди бегут в храмы — они спасаются в храме. Так и здесь: такое ощущение, что люди идут не вообще в театр, а в хороший театр и на хорошие спектакли — они ищут духовную опору. Объяснение у меня только это: может, оно немножко романтичное, но я так думаю… Хотя мы и раньше не могли жаловаться. Но сейчас…

Наш театр в августе был в Эдинбурге на фестивале. Когда всё это случилось, когда в стране произошел финансовый обвал, я был просто в ужасе. Мы позвонили в Москву — и немного успокоились. И до сих пор не было ни одного дня, чтобы мы в театре ощутили спад. Это потрясающе! Это удивительно! А что будет дальше — никто не может сказать, в том числе и сами зрители.

— То есть ты перестал опасаться…

— Ты имеешь в виду — будет ли ходить зритель в театр? — не дал мне закончить фразу Марк.

— Сейчас такая ситуация, когда может прийти голод, — вмешалась в разговор Таня, до того молча слушавшая нас и лишь изредка кивавшая головой, как бы соглашаясь с тем, что говорил Марк. — Наш музыкант звонил в Москву друзьям, которые держат бизнес, и они сказали: ты вот сейчас вернешься и поразишься тому, что у нас творится. Люди запасают хлеб — потому что цены просто сумасшедшие.

— Сегодня, когда они напечатали «фантики», то внешне как бы стабилизировали ситуацию, спасли страну от крушения. Но каждый грамотный экономист говорит, что это ведет к гиперинфляции. И эта гиперинфляция — а она, наверное, наступит или зимой, или весной, ну, может быть, чуть позже — должна затрясти страну, — Марк как-то зло скомкал салфетку и метко забросил бумажный комок в пустой стакан, стоящий у самого края столика…

— Деньги обесцениваются, но как при этом выживают актеры — их ставки меняются? — нарушил я молчание.

— Пока — нет. Думаю, что они всё-таки будут изменены. У нас для чего печатают деньги? Для того, чтобы сунуть их как-то в зубы массам — ну, а насколько хватит запасов, на сколько хватит средств, которые с Запада пришли? Сколько людям удастся вытянуть из чулка? Над этим они сейчас, видимо, серьёзно работают. Они это тоже понимают прекрасно…

Они. Это слово приходится слышать всё чаще и чаще.

Они — и мы. Как раньше. «Они»— это кто? Что это — камарилья околоправительственная? Банкиры? Кто «они»?

— Они, как говорил Андрей Платонов, — «неведомые люди». На самом же деле — ведомые. Может быть, я опять сужу с каких-то крайних позиций? Вот, я даже у тебя в «Панораме» прочитал, что коммунисты, вроде бы, не те, они уже тоже ближе к социал-демократам…

— Действительно, есть такая точка зрения — её иногда высказывают и наши авторы.

— Эта точка зрения, к сожалению, очень распространена. Вот, говорят, и Зюганов уже не тот, и другие фигуры. Мне кажется это глубочайшим заблуждением, причем, наиболее опасным: либералы Запада испытывали его еще и в те, советские годы. И всё из-за чистого непонимания, что есть вообще коммунист как таковой. Разговор о том, что они, коммунисты, мол уже не те, годится лишь пока коммунисты не пришли к власти. До этого они будут гибкими или железными — какими угодно. Они будут перекрашиваться в социал-демократов или будут называться иначе, но это сути их не меняет. Потому что для них цель всегда оправдывает средства.

— На пути к власти?

— Да, на пути к власти. Но как только они приходят к власти, выясняется, что они как раз те… Те самые, которых мы знаем.

— Сейчас-то они не у власти. Меня же интересует кто, по твоему мнению, «они»— те, кто тасует всю эту колоду? — настаивал я. Мне показалось, что меня Марк просто не услышал.

— Хотя этот этап, собственно, для матушки-России, может быть, стратегически необходим: с 70-ю годами, которые страна прошла с коммунистами, нельзя расстаться в один прекрасный день. Это какое-то благодушие так думать. Потому что ничего не получилось у демократов — все их реформы были половинчатые. Основополагающие вопросы ведь так и не были решены. Почему Чубайс не смог удержать ситуацию? Да потому что, скажем, земельный рынок так и не сложился. Стала земля собственностью людей? Нет!

И дело не в Чубайсе или Гайдаре, на которых сыпятся со всех сторон и продолжают сыпаться обвинения в том, что случилось… А я говорил и говорю: всё, что в России произошло лучшее, произошло при Егоре Тимуровиче Гайдаре — благодаря его личному пониманию и благодаря его команде. А больше ничего реального не произошло. Вся эпоха Черномырдина была, по сути дела, эпоха влияния на Черномырдина, была поисками того, как обучить этого «красного директора». Что-то по этой части получилось позитивное, что-то не удалось.

Но самое страшное — не произошло единения всех демократических сил перед лицом красной опасности. Вот в этом смысле я и «Яблоко» виню, и другие силы, которые не посчитали для себя возможным объединиться — и потому сегодня очевидно такое «покраснение» «Яблока». Это абсолютно объективный процесс: не участвуя в реалиях последних лет, исключая себя из них, мы получили то, что имеем — половинчатость реформ.