Стамбул. Сказка о трех городах - Беттани Хьюз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Константин (некоторые утверждают, что его сын, Констанций II) превзошел самого себя и приобрел обелиск Тутмоса III из красного гранита (на момент ввоза обелиску уже было 1800 лет), установленный Феодосием I. За счет этих проектов Константинополь выглядел, как столица империи, а его жители раздувались от гражданской гордости. Однако все это не прошло даром: с жителей взимали налог за организацию сложных перевозок, города по всей Европе и Азии готовились к выдаче своих «даров», облачившись в тяжелую броню (ведь традиция привозить статуи произошла от захвата военных трофеев), а многие скульптуры устанавливались преступниками, в качестве принудительных работ, damnatii ad opus publicum – такой радикальный вид работы на благо общества{277}.
В результате этого масштабного архитектурно-восстановительного проекта в Константинополе оказалось множество превосходнейших образцов скульптурного искусства, в том числе статуя Зевса из слоновой кости, выполненная Фидием для храма в Олимпии, великолепная Афродита Книдская работы Праксителя, экзотический зеленый камень в Линдосе на Родосе, а также прекрасное изваяние Геры Самосской, привезенное знаменитым хранителем ложа (и евнухом) Лавсом. Эти три произведения искусства, как и базилика с библиотекой и собранием из 120 000 книг, трагически погибли в пожаре, что пронесся по городу в 475 г.
Желание собирать языческие редкости было вызвано не просто любительским интересом, не было это и способом широко прославиться. Это желание рождалось из убеждения, что все эти предметы обладали реальной силой, которая передавалась их владельцу. Императоры, начиная с Константина, собирали их, отчасти чтобы украсить столицу, но не только. Вывозя их в Константинополь, они лишали языческие храмы по всей империи таких действенных объектов жертвоприношений и поклонения. Пишут, что в библиотеке Большого императорского дворца хранился уникальный экземпляр сочинений Гомера: «Среди других редкостей, тут была змеиная кожа [скорее всего, кожа питона] длиной сто двадцать футов, на которой золотыми буквами были записаны «Илиада» и «Одиссея» Гомера»{278}.
В византийских краях рассказывали бесподобные истории о статуях, одержимых демонами и умышленно обрушившихся на какую-нибудь выдающуюся личность, после чего их – вместе с их злобными желаниями и замыслами – поскорее убирали с глаз. Епископ Порфирий (тот самый, что питал склонность к религиозным поджогам в Газе) вместе с несшею крест толпой буквально разгромил статую Афродиты. Брат императора Льва VI, став импотентом, бросился одевать статуи на ипподроме и курить перед ними ладан, уверенный, что такое проявление почитания поможет ему решить проблемы со здоровьем.
Чудотворная сила христианских икон, безусловно, является естественным продолжением языческих представлений. Во многих случаях на более ранних языческих статуях на лбу изображали крест – не только для того, чтобы провести обряд очищения, но и чтобы удвоить их силу. Благодаря эдиктам Феодосия, изданным за четверть века до того, вокруг не нужных более храмов и святилищ, очевидно, была масса античного материала. Все вместе это подтверждало превосходство новой христианской верхушки.
А разве не проще было бы уничтожить всю эту ересь in situ? Очевидно, это было очень сложно с материальной и эмоциональной точки зрения. Поэтому византийские власти сохраняли, присваивали и применяли их по другому назначению: они собирали египетские изображения Исиды{279}, превратили храм Зевса-Аммона в Ливии в церковь Богородицы, бронзовую победоносную квадригу с четверкой бьющих копытами лошадей, исключительно искусно созданную мастерами с Хиоса, при Феодосии привезли в Константинополь и выставили на ипподроме (после IV Крестового похода 1204 г. лошадям этим суждено было без всяких церемоний в качестве трофея отправиться – с отделенными головами – в венецианский собор Святого Марка, где они стоят и по сей день). В конце концов, термы Зевксиппа стали похожи на какую-то пропитавшуюся паром художественную галерею, а ипподром – на музей под открытым небом.
Мода на коллекционирование языческих сполий послужила поводом для проведения законов, сходных с современным законодательством о культурном наследии: в 383 г. был издан приказ не закрывать храм в области Осроена в Месопотамии, чтобы можно было полюбоваться находящимися в нем предметами искусства «ради их художественной, а не духовной ценности»{280}. Constitutio, принятое императором Аркадием в 339 г., гласило: «Если кто-то попытается уничтожить такую вещь, не стоит ему тешить себя надеждой на поддержку властей, если только он вдруг не представит в свою защиту какое-то предписание или закон. Документы же эти нужно изъять у него и передать для вынесения нашего мудрого решения»{281}. Вот вам и административный аппарат Византийской империи, вроде современного ЮНЕСКО.
Случаи разгромов и акты насилия, разумеется, бывали: вновь обращенные христиане порой доказывали свое благочестие, громя идолов, а для многих язычников обращение под угрозой меча оказывалось весьма удобным. На Корфу на месте языческого храма в Палеополисе водрузили церковь. Сегодня, благодаря применению передовых археологических методов{282}, выяснилось, что местные жители мародерствовали, прихватывая строительные материалы язычников и используя их, например, вместо строительного раствора{283}.
Однако это – скорее, исключение из правил. Обычно храмы оставались в целости и сохранности, особенно те, что стояли за пределами городских стен. Их переделывали под общественные здания или красивые частные дома. Судя по мозаикам, обнаруженным во время недавних раскопок в церкви Святого Стефана в Ум-эр-Расасе в Иордании, во второй половине VIII в. именно языческие храмы были выбраны, чтобы символизировать отдельные христианские города: например, храм Зевса Вседержителя представлял Неаполь, а храм Пана обозначал некий населенный пункт в Египте.
Помимо материального наследия Античности, улицы Константинополя пронизывал античный, неоязыческий modus operandi{284}. Горожане – и богатые, и бедные – чрезвычайно увлекались, развивая его, таким литературным направлением, которое получило замечательное название «тексты о чудесах». Все жители города – поголовно и мужчины, и женщины – вплоть до завоевания Константинополя османами в 1453 г. истово верили всевозможным провидцам в том, что касалось всех видов деятельности: от торговых экспедиций, охоты, развязывания войн и до определения сроков кормления грудью или начала учебы детей. Среди безумно популярных способов провидения были seismologia (предсказания землетрясений), selenodromia (книги о лунных фазах) и vrontologia (предсказания бурь)
