Мужские сны - Людмила Толмачева

– Ну и как, выжала?

– Почти ничего. Он сильно боится. И не только за себя. У него семья, сын в городе, учится в университете, младшая дочь больная. Жена вся извелась. В общем, чисто житейская ситуация, которую можно усугубить одним неосторожным словом. И я его понимаю.

– Так что он сказал – «почти ничего»?

– Говорит, что у Плужникова есть высокопоставленный родственник. Он-то и прикрывал его уже многие годы.

– А фамилию назвал?

– Нет. Говорит, что не знает.

– Возможно, что так оно и есть. Эти крысы умеют заметать следы. Они действуют, как правило, через посредников, а сами остаются за кадром.

– Ты прав.

– Что надумала делать дальше?

– Дальше? Отца Алексея перевозить на Береговую. Поможешь?

– Прямо сейчас?

– Пообедаем сначала. Заодно попрощаюсь с дядей Пашей, ведь я уезжаю завтра.

– Да-а, – со вздохом сожаления произнес Виталий.

– Ничего. Может, в августе снова нагряну.

– К своему художнику?

– А ты разве против?

– Почему? Я рад за тебя. Жениться бы вам честь по чести. Хочешь, свидетелем буду в загсе?

– Если позовут, то кобениться не стану и твою просьбу уважу.

– Неужто он поматросит и бросит? Да я с ним по-своему, по-мужски поговорю, хочешь?

– Вот уж такой медвежьей услуги мне только и не хватало! Я что тебе, семнадцатилетняя дурочка, что ли?

– Так оно. Но все же не забывай, что у тебя есть старший брат, готовый прийти на выручку в любой момент.

– Не забуду.

– А Инне ты строго-настрого накажи, чтобы не высовывалась, поняла?

– Угу.

– И почему ты двадцать лет назад без нее приехала?

– А ты всерьез влюбился?

– Да чего уж теперь? Ушло наше время.

– Виташа, а ты в самом деле несчастлив с Надеждой?

– Зачем тебе наши проблемы, своих не хватает?

– Да я так, к слову…

– Если честно, то плохо мы живем. С виду и не подумаешь. Все путем, как говорится. В дом всякое добро тащим, как куркули, а в душе пустота.

– Но я слышала, как она ревнует тебя. Значит, любит.

– Разные мы с ней, Танюха. Как черное и белое. Юг и север, поняла?

– Поняла. Так зачем живешь с ней? Да еще и совместное добро копишь?

– По привычке, наверное. Да и хочется, чтоб не хуже, чем у других, было. Дом – полная чаша. А, мать его, дом этот! Зачем он мне, а? Иной раз выть хочется, так опостылеет все. А назад дороги нет. Не исправишь того, что по молодости натворил.

Виталий замолчал. Так и приехали домой в полном молчании.

Дядя Паша встретил, как всегда, радушно:

– Танюша, проходи, милая! Рад тебя видеть. Почему перестала к нам ходить? Обиделась на что?

– Да за что мне на тебя обижаться, дядя Пашечка мой родной? Вот пришла попрощаться, завтра уезжаю.

– На работу пора?

– На нее.

– Ну что ж. Ваше дело молодое. Работайте, пока работается. Придет время, когда всякая работа из рук повалится. Вон я, к примеру, навострил лыжи порядок в сарае навесть, а что от меня теперь толку? Тяжести-то поднимать не могу. Грыжа окаянная одолела. Обедать будете?

– Не откажемся, – ответила за Виталия Татьяна и пошла мыть руки.

Они сели по обыкновению в тени сирени и с аппетитом стали есть уху из свежих окуней. Павел Федорович, уже отобедавший, рассказывал о Николае, который поругался со своей Анжелой и теперь ходит мрачнее тучи. Мол, она пригрозила ему, что не будет ждать его из армии.

– Зачем такое парню говорить? Ему и так не сладко. Ведь на два года скоро забреют. Тем более щас дедовщина проклятая процветает. Замордуют, окаянные, парнишку.

– Ты, батя, поменьше эти бабьи слухи повторяй. Ничего. Колька – парень сильный, в обиду себя не даст. А если что, так я сам приеду, разберусь, понял?

– А ты посмотри, по телевизору что показывают.

– Там много чего показывают. Их послушать, так у нас вместо армии бордель какой-то.

– Ладно. Чего об этом? Таня, я ведь из ума выжил совсем. Забыл тебе рассказать про Авдотью Колчину. Приходила она недавно.

– Да? И что сказала?

– Говорит, напраслину на нашего деда навели и ее, старую, с панталыку сбили. Мол, оговорили Федора Николаича. Не доносил он на ее Гриню.

– Надо же! Кто ей об этом сказал, интересно?

– Я и не спросил. Да она слова не давала вставить. Даром что старая, а трещит, словно сорока на суку. Говорила еще, что расскажет об этом на базаре. Пусть народ услышит. Я ее борщом накормил, пирогами. С собой еще на дорожку дал. Она уж и не готовит себе ничего. Сил, говорит, печку растопить нет.

– Ну, Татьяна, молодец! И здесь добилась своего, – похвалил сестру Виталий.

– Ладно уж, собирайся. Поедем отца Алексея перевозить.

Сначала заехали в магазин за большими картонными коробками. В них удобнее всего домашний скарб перевозить. А потом уж нагрянули как снег на голову во флигель отца Алексея. Сам он в это время был на стройке с рабочими, выполнял подсобные работы, а матушка Ирина с помощницами наводили порядок после обеда. Теперь у них столовались человек десять, если не больше. Матушка заохала, узнав о предстоящем переезде:

– Как же так сразу? Я и не подготовилась, вещи не упаковала…

– А мы на что? – весело возразил Виталий. – Вон сколько коробок привезли, складывай – не хочу!

Матушка побежала к мужу сообщить новость, а Татьяна пошла пока к Андрею посмотреть, как движется его роспись.

Он стоял напротив картины Введения во Храм и задумчиво тер переносицу. На шаги Татьяны даже не оглянулся.

– Андрюша, – тихо позвала Татьяна и остановилась в трех шагах от него.

Он медленно повернул голову и посмотрел невидящим взглядом, как всегда, отрешенным, далеким от всего, что не касалось его работы.

– А? Что ты сказала? – спросил он, впрочем, не нуждаясь в ее ответе.

Татьяна решила помолчать, пока он сам не выйдет из своего «транса». Она села на ящик и стала рассматривать роспись. Ее внимание привлекла маленькая Мария. Девочка смотрела своими огромными глазами на первосвященника, протягивая к нему руки. А тот, слегка склонившись, ласково и одновременно почтительно смотрел на ребенка, также протянув вперед свои руки.

– Тебе не кажется, – вдруг заговорил Андрей, – что ее взгляд слишком взрослый, слишком осмысленный? Я, как это заметил, прекратил дальнейшую работу и вот теперь мечусь в сомнениях. Не знаю, что делать.

От досады он скривился, бросил на стол тряпку, которой вытирал руки, отвернулся.

– Но ведь это не простой ребенок, – попыталась поддержать Андрея Татьяна.

– Я так и знал, что ты это скажешь. Но это лишь слова. Они не меняют моего отношения к росписи. Я вижу, что ничего не получилось. Ничего.