На хуторе - Борис Екимов

– Мыши одолевают, – объяснил Холюша. – Прям шубой идут. Аж страшно… Сухари висели в суменке. И вроде покрал кто. Подчистую. Я в магазине духовок набрал, от печек. Все в них сохраняю.

– Кота бы завел…

– Они и его сожрут… Давай выпьем, за знакомство, со свиданьицем.

Выпили, принялись закусывать.

– Сало вкусное, – похвалил Егор. – А хлеб какой-то… С лета у тебя лежит, что ли?

– Хлебушко нам редко возят. На той еще неделе привезли. Вот цвелый и едим. Може, на этой привезут. А сало у меня неплохое. Люди хвалят. Я тебе с собой покладу.

– Как жизнь-то, дед Халамей? – спросил Егор сочувственно.

– Чего жизнь? Жизня неплохая. Хорошо живу, грех жаловаться. Всё есть. Трудюся, вот все и есть. Коровка хорошая, телушка, козочки, птица. Хорошо живу.

– Помногу водишь?

– Да как тебе не соврать. Коз, овечек по сену оставляю. Два десятка, полтора. Гусей, тех… Вон ту весну восемнадцать гусынь сидело. Да сам я на печи сотню вывел. Уж сколь тама… Бог ее знает… Много, – заключил Холюша.

– Ты чего же их, не считаешь? – удивился Егор.

– А чего считать? Рази перечтешь? Индюшек, я знаю, полторы сотни без малого. А гусей да утей… Черт их посчитает. Куры, те самосевом растут. В бурьянах нанесут, на сеннике, в дровах, потом ведут цыплят.

– Ну, ты даешь, – покачал головой Егор. – Иль смеешься?

Холюша говорил правду. Он и в самом деле не знал, сколько у него по лету птицы бывает. Выводили гусят гусыни – на печи в самодельном инкубаторе вылуплялись. Холюша держал их день-другой в хате, потом на базу давал чуток подрасти, а потом гнал с база на волю. Рядом была вода, просторный Холюшин плес. И земли на хуторе хватало. И все долгое лето огромное Холюшино гусиное стадо бродило за дамбой, по выгону, гоготало на своем плесе, перебиралось на чужие, на полях промышляло. Холюша их раз в день, к вечеру, прикармливал зернецом возле двора, чтобы баз не забывали. Здесь, подле база, они и ночевали, а утром с гоготом отправлялись на добычу. И никто их не трогал.

Утки, которых было поменьше, лето проводили на плесе и речке. Но хозяина и баз они знали.

А осенью начинался торг. Продавал Холюша птицу живьем. Гусей по двенадцать рублей, по пятнадцать. Уток, конечно, дешевле. Хорошо платили за индюков. Немного себе оставлял на зиму, для еды. И, конечно, в завод.

– Жаренка готова, – шумно понюхал Холюша. – Счас яичков туда разобьем. Так и живем, Егор, трудимся… – Он набил в сковороду яиц, готовую еду на стол принес, разлил водку. – Трудимся, Егор… В крестьянстве оно так… Кажедённо в работе, беспрерывно… Закусывай, закусывай, мне-то жевать плохо… Надо бы в больницу. Кричи, надо с зубами что-то делать. А нет возможности. Не на кого хозяйство кинуть. Летось так зубы болели, на стенку кидался, а скотину не бросишь. Слава Богу, мать-покойница научила. От зубов дурнопьян помогает. Летом наберешь, точинок нашелушишь, на сковороду их. Они горят, а ты дым ртом глотаешь. Хорошо помогает. Ты ешь, ешь, пока горячее. Не гляди на меня. Вот такая наша жизня, Егор, в крестьянстве…

Холюша замолчал, а потом вдруг спохватился:

– Про себя обскажи… Как живете? Давно ли Фетинью видели? Как она? Не болеет ли?

Егор рассказал о бабке, о своей семье. Разговор шел разговором, но гость никак не мог обвыкнуться в этом жилье. И оглядывал его снова и снова.

Холюша заметил это.

– Живу, слава богу, неплохо, – бодро сказал он. – Здеся по хозяйству управляюсь. А там чистые комнаты, – поднялся он. – Я их зимой не топлю. Дров не напасешься.

Он отворил тугие, прикипевшие двери и позвал за собой Егора.

Тусклый желтый свет озарил мертвую горницу. Все в ней было как у людей. Большая убранная кровать с покрывалом, подушками и накидками. Диван с красным бархатом. Занавески на окнах. Стол под скатертью. Телевизор на полированной тумбочке.

Простучав деревяшкой до середины комнаты, Холюша остановился и горделиво повел рукой:

– У меня все есть. На кровати будешь ныне ночевать. Натопим, расхорошо будет. У меня тута всего много. В сундуках лежит, – указал Холюша на два деревянных, старинной работы сундука. – Там тюли много, одеялов, полотенцев. Костюм добрый. Много всего.

Склепным холодом дышала комната, и Егор поспешил из нее уйти.

– Давай допьем, доедим, – и уже на кухне за столом вспомнил: – А телевизор… Ты чего телевизор не глядишь? Поставил бы сюда…

– Ну его, – махнул рукой Холюша. – Не гляжу. Днем некогда, надо дела управлять. А ночью когда же, ночью спать надо. Нехай стоит. Може, когда-нибудь… Може, вы с женой в гости приедете, поглядите…

– Его уже, наверно, мыши погрызли…

– Да бог ведает, – легко согласился Холюша. – Може, и поточили.

– Ну, спасибо, дед Халамей, – поднялся Егор. – Напоил и накормил, спасибо. Пойду во двор, покурю.

– Кури здеся, ничего…

– Нет, пойду… – Егору не терпелось выйти отсюда. Деда не хотелось обижать, но и сидеть здесь было невмочь. – Может… дров наколоть или еще чего? Мы ж тебя от дела оторвали.

– Да чего дела… Нашим делам счету нет… Пойдем, коли так, – поднялся Холюша. – Попоить скотину надо. Сенца подбросить.

– Ну, вот я и помогу.

Холюша взял с пригрубка ведро. Егор потянулся за ним.

– Не надо… Ты в добром, измажешься. Тута поросенку да корове. Коли хочешь, ведра возьми. Коз да овечек попои, да телка с телушкой.

Едва вышли в чулан, Цыган, почуяв чужого, поднялся на дыбки, натягивая цепь.

– Счас замолчи! – прикрикнул Холюша. – Кому говорю! – И Цыган послушался.

Увидев хозяина, взбулгачилось птичье войско: загоготало, закрякало, закудахтало, хороводом по базу пошло.

– У-ух, прорвы… Жрете и жрете!

– Да-а, – удивился Егор. – Чем же ты кормишь… такую ораву?

– Как чем? Зернецом.

– Сколько же им зерна надо?

– Куды деваться, надо содержать…

– Дают зерно в колхозе?

– Дают, маловато. Приходится подкупать.

Колхоз давал, конечно, каплю того, что нужно было Холюше. Пенсионерские центнер-другой. Но Холюша выворачивался. Осенью, когда раздавали хлеб, Холюша был наготове. В этот день он запасался водкой, самогоном, деньгами. И не отходил от амбаров. Механизаторы получали зерна помногу. И не один, так другой, не другой, так третий, особенно если жены рядом не случалось, оделяли Холюшу, который сдабривал сделку магарычом тут же, на месте.

Холюша в этот день центнеров пятьдесят подкупал.

Егор быстро напоил скотину. Обглядел корову и приплод, козочек посмотрел и вновь удивился:

– Ну, ты даешь, дед Халамей. Ферма целая…

– А чего… Счас призывают, чтобы всего поболе держали. Хлопотно, но куда деваться… Трудюся… Трудюся, Егор. Помочи ждать неоткуда. С утра до ночи. А теперич-ка пора пришла котиться, и ночей не буду знать. Про весну, лето уж не говорю. Тама-а… Делов да делов. Руки обрываются. Одного сена пока накосишь. Такую страсть господню…

Сенокос и вправду был самой тяжкой для Холюши порой. Как-никак, а нога-то одна, другая – деревянная, не больно ловко с ней. И в сенокосный срок Холюша, считай, совсем не спал. Прикорнет иногда на часок. И все. В эту пору он вовсе высыхал и чернел ликом, как головешка. Он свои угодья выкашивал, а потом брал где можно: по лесу, на буграх, за огородами, по степи, в балочках – никакою травой не гребовал, вплоть до осоки. А уж от сена, от запасов своих глядел, сколько в зиму скотины оставить. Кое-кто из молодых, на одну коровенку запасая, жаловался. Холюша косил и косил, днем и ночью.

А оттого что сенцо трудно доставалось, он и берег его. И сейчас, надергав крюком охапку, он не враз его корове понес, а столько же соломы набрал и принялся тщательно перебивать, мешать солому с сеном, да так, чтобы даже мудрая Зорька не смогла сенцо выбрать, а подряд мела.

Егор помогал. Он разбирал оберемок, что бессовестный тракторист привез. Разбивая корку льда и отбрасывая в сторону глудины, Егор добрую солому копешкой складывал, заледенелую раскидывал. Может, солнце пригреет, так обтается. Оберемок большой все же был. Разобрав его, Егор отряхнулся, закурил.

– Ты, гляжу, парень не городской, – похвалил Холюша.

– Деревенский, – ответил Егор. Он жалел старика и вместе с тем какое-то уважение к нему чувствовал. – Да-а, – протянул он. – Многовато ты все же держишь. Не по годам.

– Чего уж… Всю жизнь так… – Холюша с хитрецой улыбнулся. – Для вас, для городских, стараюся. У вас тама не сеяно, не пахано. Асфальты кругом. Надо вас поддерживать. А то, чего доброго, перемрете.

– Нет, – покачал головой Егор. – Все равно много. Ты старый человек, калеченый. Зря…

– Всю жизню так… – повторил Холюша.

И вдруг Егору мысль пришла.

– Слушай, дед Халамей, – сказал он, – ты на пенсию собираешься?

– Сполохнулся… Уж десять лет получаю…

– Да нет… Не то. На настоящую пенсию, на отдых. Чего ты так живешь? Один, неухоженный, ты уж извини, но в доме-то у тебя… Бросай все, ликвидируй скотину свою. А возле нас недалеко домик продают, огород есть. Просят пять тысяч. Есть у тебя столько денег?