Двадцать тысяч лье под водой (пер. Вовчок) - Жюль Верн

— Что это значит, с позволения их чести? — спросил меня Консейль.

Я рассказал своим собеседникам, что произошло. Они были так же удивлены, как и я, и так же терялись в догадках.

Я погрузился в размышления, разгневанное лицо капитана Немо не выходило у меня из головы. Мысли у меня как-то путались, я ничего не мог сообразить.

Вдруг Нед Ленд вскрикнул:

— Смотрите! Завтрак готов!

В самом деле, стол был уставлен разными блюдами. Очевидно, капитан отдал приказ о завтраке в то же время, когда отдавал приказ об ускорении хода «Наутилуса».

— С позволения их чести, — сказал Консейль, — я желал бы сказать, что я думаю…

— Скажи, Консейль, — отвечал я.

— По-моему, их чести следовало бы позавтракать. Позавтракать теперь очень благоразумно, ведь кто знает, что может случиться?

— Ты прав, Консейль.

— К несчастью, — сказал Нед Ленд, — они нам подали свою стряпню! Ни кусочка мяса!

— Друг Нед, — возразил Консейль, — что бы вы сказали, если бы нам совсем ничего не дали?

Мы сели за стол и позавтракали молча. Я мало ел, Консейль ел через силу из благоразумия, один Нед не страдал отсутствием аппетита. Когда завтрак окончился, каждый из нас прилег в своем углу. В это время матовый светильник на потолке погас, и мы остались в полной темноте. Нед Ленд сразу заснул, но меня удивило, что и Консейль тотчас же погрузился в тяжелую дремоту.

«Отчего это его так обуял сон?» — подумал я.

Однако меня самого клонило ко сну, веки мои тяжелели, я чувствовал себя пьяным. Напрасно открывал я глаза и старался держать их открытыми, — они сомкнулись, несмотря на все мои усилия. У меня начиналась какие-то тяжелые, болезненные галлюцинации. Очевидно, в наш завтрак было подмешано снотворное.

Капитану для сохранения тайны недостаточно было нашего заключения, ему нужен был еще наш сон!

Я слышал, как закрылся люк. Легкая боковая качка прекратилась. Покинул ли «Наутилус» поверхность океана, опустился ли он в его глубины?

Я пробовал еще бороться с одолевающим меня сном, но бороться было невозможно. Дыхание мое ослабело. Смертельный холод охватил и как бы парализовал мои члены. Мои веки упали, как налитые свинцом, на глаза, и я не мог более их поднять. Я погрузился в болезненный сон, мне стали сниться кошмары… Потом видения исчезли, и я потерял сознание.

Глава двадцать четвертая

Коралловое царство

На другой день я проснулся без всякой головной боли и чувствовал себя очень хорошо. К великому моему изумлению, я за ночь очутился в своей каюте. Без сомнения, и мои спутники тоже были перенесены обратно в их каюту, а что произошло ночью, они, вероятно, не знали, как не знал и я.

«Нечего ломать теперь голову напрасно, — убеждал я себя. — Надо терпеливо ждать: случай откроет все эти секреты».

Мне захотелось подышать свежим воздухом. Но могу ли я выйти — это еще вопрос. Очень может быть, что меня опять заперли на ключ! Я толкнул дверь, она открылась, я поднялся по центральному трапу и через открытый люк вышел на палубу.

Нед Ленд и Консейль уже ждали меня. Я на всякий случай расспросил их, как они провели ночь. Они ответили, что спали глубоким сном, совершенно ничего не помнят, и были очень удивлены, проснувшись в своей каюте.

Что касается «Наутилуса», он был тих и таинственен, как всегда. Он плыл по поверхности океана с умеренной скоростью. По-видимому, на судне ничего не изменилось.

Нед Ленд напрасно впивался своими зоркими глазами в горизонт: океан представлял собой безбрежную пустыню, не было видно ни паруса, ни земли. Дул сильный западный ветер, и «Наутилус» переваливался с одной волны на другую.

— Сегодня-таки покачивает. — заметил Консейль.

«Наутилус» снова погрузился метров на пятнадцать, так что мог в случае надобности очень быстро выплыть на поверхность. Он выплывал против обыкновения несколько раз в этот день, 19 января. Лейтенант выходил тогда на палубу и произносил свою традиционную фразу.

Капитан Немо не показывался. Из экипажа я видел только одного молчаливого стюарда, который прислуживал нам с обычной своей аккуратностью и обычным безмолвием.

Около двух часов я пошел в салон и стал приводить в порядок свои записки. Вдруг капитан Немо отворил дверь и вошел. Я ему поклонился, он почти неприметно ответил мне тем же, не сказав ни слова. Я снова принялся за работу, втайне надеясь, что он мне объяснит события прошедшей ночи. Но он молчал.

Я посмотрел на него — он казался усталым, глаза у него покраснели, видимо, он провел бессонную ночь. Лицо его выражало глубокую грусть, настоящее горе. Он ходил, садился, вставал, брал первую попавшуюся книгу и тотчас ставил ее на место, смотрел на свои приборы, не делая обычных наблюдений. Казалось, он не мог найти себе места.

Наконец он подошел ко мне.

— Вы доктор, господин Аронакс? — спросил он.

Вопрос был так неожидан, что я в недоумении молча смотрел на него некоторое время.

— Вы доктор? — повторил он. — Я знаю, многие ваши коллеги получили медицинское образование — Грасиоле, Мокен-Тандон и другие.

— Действительно, — отвечал я, — я работал врачом в госпитале. Я практиковал много лет, прежде чем поступил в музей.

— Очень рад, профессор.

Мой ответ, кажется, совершенно удовлетворил капитана. Не зная, почему он меня об этом спросил, я дожидался нового вопроса.

— Господин Аронакс, — сказал капитан, — согласитесь ли вы посмотреть одного из моих матросов?

— У вас больной?

— Да.

— Я готов следовать за вами.

— Пойдемте.

Признаюсь, сердце мое сильно билось. Не знаю почему, но я предполагал связь между болезнью этого человека и приключениями прошедшей ночи. И тайна, и больной очень меня занимали и интересовали.

Капитан провел меня на корму «Наутилуса» и впустил в каюту, находящуюся рядом с кубриком. Там, на кровати, лежал человек лет сорока с энергичным лицом англосаксонского типа. Я наклонился над ним. Он был не просто болен, но и ранен. Его голова, перевязанная окровавленными бинтами, лежала на подушках. Сняв повязку и осмотрев рану, я понял, что ничего не смогу сделать. Рана была ужасной. Из черепа, пробитого каким-то тупым орудием, выглядывал мозг. Запекшаяся кровь превратилась в твердую массу которая приняла цвет винного осадка. Дыхание больного было затрудненным, и спазмы искажали лицо. У него было воспаление мозга.

Я взял руку раненого и нащупал пульс — сердце работало с перебоями. Человек был уже слаб, конечности начали холодеть, смерть приближалась. Я сделал перевязку, поправил изголовье и обратился к капитану.