Обитель - Прилепин Захар

– А если мне не найдут пары? – наконец решился спросить Артём.

– Лучше тогда оставить вас при спортсекции как тренера и моего помощника, – ответил Борис Лукьянович и, взглянув на Артёма, добавил: – В роту не пойдёте пока, не переживайте. Впрочем, вы сами понимаете – это всё ненадолго.

– Тут ненадолго, там ненадолго – а срок он тоже, знаете, не навсегда, – ответил очень довольный Артём.

Ему никогда не нужно было многого для радости.

Борис Лукьянович всё пытался получше пристроить очки – будто лицо у него несколько изменило форму, вследствие чего очки стали и малы, и ещё как-то, что ли, угловаты.

– Думаю, надо тогда в ИСО идти, – сказал он, трогая поочерёдно нос и ухо, – запросите там, кого они ещё могут нам предложить. Фамилию шпиона я вам сейчас запишу, всё время забываю…

Артём шёл в кремль и чувствовал, какое у него превосходное настроение.

Разбирать его на составляющие не было никакой необходимости. Когда так много мирской мерзости клубится вокруг – только и остаётся, что нести ласковую улыбку поперёк лица.

“…Вот я сам иду к Галине… – думал Артём словно бы в полудрёме; денёк был тёплый, пригожий, солнце – разнеженное, комары – медленные, – …иду к Галине, и что-то там будет… а по дороге меня может встретить Ксива с ножом… и Жабра с кольём… и Шафербеков с костылём… а я иду себе… Я себе иду”.

На посту в ИСО сидел всё тот же морячок с наглой мордой и чёрными зубами.

Артём вдруг понял, что не знает ни фамилии, ни должности Галины.

Раздумывать было некогда, поэтому он так и сказал:

– Мне к Галине.

– Её нет, – ответил моряк и встал, чтоб перекурить на улице. Шёл прямо на Артёма – стоять на пути не имела смысла, и Артём волей-неволей поспешил на воздух. Морячок всё равно его подтолкнул, просто из вредности и хамства.

“Как бы хорошо было развернуться и зазвездить ему в зубы”, – подумал Артём без обиды.

И чтоб окончательно себя ублажить, неожиданно решил: “А я в библиотеку пойду! И никто и не заметит, что нет меня…” За всё время своего срока Артём ещё ни разу не был в библиотеке и пребывал в уверенности, что туда так просто не попасть.

Но нет, никто его не остановил.

Он прошёл в читальный зал – там сидели то ли лагерники, то ли вольнонаёмные, листали журналы, на Артёма никакого внимания. Всё было так обыденно – и поэтому удивительно.

Артём подошёл к заведующему библиотекой – судя по внешнему виду, священнику.

– Добрый день, молодой человек, – сказал он. – Что желаете? Вы, как я понимаю, ещё не записаны здесь?

– Нет, я впервые, – тихо ответил Артём, даже поёживаясь от удовольствия.

– Какая рота?

Артёма быстро оформили и завели на него отдельный формуляр.

– Мне бы стихов, – сказал Артём так, словно просил конфет.

– Чьих? – спросил его библиотекарь.

– А любых, – всё тем же счастливым шёпотом ответил Артём.

Ему и принесли – несколько рваных книжиц: Некрасов, Надсон, том из собрания Брюсова, стопку “Красной Нови”, ещё что-то с разнокалиберными буквами, то сидящими, то стоящими друг у друга на головах.

Сел возле окна. К окну прилетела чайка, постучала клювом: дайте корма. Приглядывалась наглым глазком.

Артём даже не стал читать всё, а просто листал и листал все эти журналы и книжки – прочитает две или три строки, редко когда целое четверостишие до конца – и снова листает. Как будто потерял какую-то строку и хотел найти.

Без смысла повторял одними губами стихотворную фразу, не понимая её и не пытаясь понять.

“…Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?..” – шептал Артём, и лицо его было таким, словно он произносил вслух изначально неразрешимую задачу по геометрии.

И не заметил бы, как начало вечереть, – голод о себе напомнил.

Так и вышел с этой строкой на улицу: “…чьи ноги… по ржавчине… нашей… тьфу ты. Ноги какие-то, ржавчина. Что я скажу Борису Лукьяновичу? А скажу что-нибудь. Пойду-ка я лучше куплю себе мармелада к вечернему чаю…”

Ларёк в кремле был уже закрыт.

В тот, за пределами кремля, магазин, куда Артём уже повадился ходить, он не решился отправиться – путь пролегал мимо спортсекции, могли заметить – неудобно же.

Артём вспомнил, что здесь имелся ещё один магазин – “Розмаг” на причале, в торце Управления СЛОНа: он его заметил, когда ходили с Борисом Лукьяновичем к Эйхманису.

Торговали там, правда, только для вольнонаёмных, конвойного полка и чекистов – но Артём почти как вольный себя и чувствовал – после библиотеки… по крайней мере, очень хотел это почувствовать и рад был обмануться.

В пропуске у него значилось, что ему запрещён выход к морю, – но он же не к морю, он в Управление, где и так уже бывал.

Этот “Розмаг” был побогаче: у Артёма на миг дыхание перехватило от вида печёнки – ах, как хочется жареной печёнки! – сливочного масла, копчёной колбасы, коробок с чаем.

Впрочем, вида показывать было нельзя, и он поспешил к прилавку; впереди стоял только один красноармеец из роты охраны, продавец насыпа́л ему леденцов и на Артёма не смотрел.

Когда красноармеец, пересыпав леденцы в карман, вышел, Артём решительно ступил к прилавку, но не успел открыть рот, как продавец его осадил:

– А ты откуда, парень?

– Освобождён по амнистии, остался вольнонаёмным! – вдруг браво соврал Артём, чего не ожидал от себя и мгновение назад. – Будем знакомиться! Леденцов хочу.

На самом деле он хотел печёнки, но её покупка показалась Артёму куда более серьёзным шагом – который немедленно бы вскрыл его обман, а леденцы – что леденцы, ерунда.

Кажется, во всём этом был смысл, потому что продавец, на лице которого, с подзастывшей ухмылкою, ещё читалось некоторое недоверие, бросил на весы оставшиеся леденцы вместе с бумажкой, на которой они слипшейся гурьбой лежали.

– Вообще мы закрылись уже, – сказал продавец, втайне недовольный собой.

– Спасибо! – поблагодарил Артём, скорей подсовывая деньги, чтоб продавец, упаси бог, ничего не спросил: скажем, документ или хотя бы место работы.

Но так и случилось: подавая сдачу, продавец, всё сильнее хмурясь, поинтересовался:

– А куда нанялся-то?

Артём протянул ладонь под сдачу, которую продавец никак не выпускал из своей лапы.

– На Заячий остров, – ответил он, изо всех сил улыбаясь.

– И чем занимаешься?

Артём, продолжая улыбаться, прихватил за кончик бумажный рубль и потянул на себя. Продавец ослабил хватку.

– Шиншилловых зайцев развожу, – сказал Артём, оглянувшись на входе. – Соловецкая порода! Питаются одними каэрами!

На улице, прикрыв дверь, не выдержал и засмеялся. “Ай! – восхищался. – Ай, какой я!”

Сунул леденец в рот и, в один мах раскусив его, залюбовался на вечернее солнце и золотые воды: такая сладость была во всём.

Где-то поблизости раздался выстрел.

Артём вздрогнул.

Ему не понадобилось времени, чтоб понять случившееся: но настигло его разом и наверняка.

Под магазином была тюрьма. Туда сажали за самые злостные нарушения режима. И там же время от времени расстреливали.

Расстрел так и называли на Соловках – “отправиться под размах” значило: “под «Розмаг»”.

Солнце светило, и кричали чайки, и шумел залив.

Артём поискал глазами, куда полетела человеческая душа. Ведь полетела же куда-то?

Леденец был огромный, отвратительный и липкий. Он заполнял весь рот. Артём явственно почувствовал, что у него кусок мыла во рту.

Его подняли ночью – стук в дверь был ужасным, Артём никогда бы не подумал, что по́том можно покрыться так быстро.

Или он спал уже мокрым?

Только присев на кровать, понял, что, если б пришли за ним, вести под размах, никто б так бережно, хоть и настойчиво, стучаться не стал – дверь же не запиралась.

– Кто там? – ссохшимся со сна голосом спросил Артём. Осип спал как ни в чём не бывало. Он на ночь съел все леденцы, которые Артём ему с удовольствием отдал.

– Это я, – отозвались из-за дверей, не называя имени, но Артём и так догадался: Борис Лукьянович.