Смотрящий. Блатной романс - Семен Майданный

Освободившийся от благоухающей обузы Леха наконец почесал и утер окрасившийся оранжевой пыльцой шнобель.

- Но про ваши подвиги тоже сказки ходят! - жал на самолюбие провожатый. - И зону небось больше моего нюхали? - кивнул Урзум на наколочку дядьки Макара.

- Биография: Вичура - Кинешма - Ярославль - Тамцы - Нижневартовск - Тюмень - Сургут, - благодушно прогудел дядька Макар, оглядываясь, куда это они попали?

Одну из стен занимало бесконечное зеркало с придвинутыми к нему тумбочками и стульями, будто в парикмахерской. И, как в парикмахерской, на тумбочках теснились шкалики с разноцветными жидкостями, плошки с разноцветными мазями, коробочки с разноцветными порошками. И вся эта фигня пахла сладко и даже приторно. Пахла до бесчувствия. Пахла так, как не пахли даже сваленные на диван букеты.

А вдоль другой стены на горизонтальной железной палке на плечиках висели женские тряпки. Воздушные, в рюшечках и оборках, и плотно-тяжелые, расшитые бисером, с воротниками из драной кошки. Расшитые кружевами от горла до пупа и не расшитые ничем, будто жаба портниху задушила.

- А у Шрама кем числитесь?

- У Храма?

- Ну да, у Храма?

- Я - бригадир, - гордо сказал Леха, - а...

- А я всего потрошку, - поспешил опередить откровения Лехи осторожный дядька Макар.

- А я у своего папы уборщиком работаю. Вот этой метлой! - Урзум достал из-под свитера и предъявил девятимиллиметровую дуру. - Решаю проблему лишних людей. - Сказав это, Урзум дуру не спрятал обратно.

И тогда неосторожный Леха все понял, и очень неуютно стало Лехе на свете белом. Дядька Макар все понял тремя секундами раньше, но теперь оставалось только смириться. Не было ничего у дядьки Макара при себе внушительней расчески.

- Ну-ка, орелики, лапки за голову, мордами к стене и не перемигиваться! Кто первым подскажет, куда Шрам дел прицеп денег, на которые развел американских лохов, останется живой. - Благостная улыбка сползла с рожи Урзума, будто ажурный чулок с женской ножки, и ее место занял пакостный оскал. Истинная харя Урзума.

И не то что мягкотелому Лехе, повидавшему многое и разное Макару стало студено на душе так, что корешки волос зашевелились и под ногтями зачесалось.

- Храм? - переспросил Леха, и не приличное слово из глотки выдавилось, а жалобный писк. К такой-то матери облетел с Лехи, как цвет черемухи, благополучный лоск.

- Ну да, Храм. - Свободной лапищей Урзум вытащил мобильник и отвлек генерального папу от важного дела, потому что не был уверен, что папа их заметил, когда они проходили мимо буфета.

Генеральный папа, Толстый Толян и Сергей Шрамов занимались важным делом: сидели над кофе во внутреннем (том, что за сценой и только для артистов) буфете и пялились в подвешенный над стойкой для удобства клиентов телевизор. Цвета на развертке не совпадали, и на экране пытались оттеснить друг дружку три одинаковых дикторши - зеленая, синяя и красная. Но это было по фиг.

«Теперь о ситуации на Виршевском нефтеперерабатывающем комбинате. Как удалось узнать нашему корреспонденту, городское правительство после ряда консультаций избрало позицию на стороне рядовых работников комбината. В результате чего акт уступки части акций частному лицу российского гражданства Смольный признал. Однако мы не можем назвать нового владельца комбината, поскольку он сохраняет анонимность. - Три полупересекающиеся дикторши кокетливо улыбнулись в камеру. - Потенциальные американские инвесторы покидают Петербург ни с чем. Бывший директор завода Эдуард Александрович Гусев заявил, что будет жаловаться в Совет Федерации. Но по мнению наших экспертов, его шансы близки к нулю. Подробнее о завершении конфликта вокруг Виршевского комбината рассказывает наш корреспондент Александр Быстрых...»

Далее Михаил Хазаров, Толян и Сергей уже перестали обращать внимание на телек.

- ...Ну тут мне профсоюз делает большие глаза и заявляет, - продолжил прерванный рассказ Сергей Шрамов. - «А я типа думал, что ты на Совет трудового коллектива акции перепишешь!» - «Здраствуй, жопа, Новый год! - отвечаю я ему. - Я что, даром горбатился и косил под Стеньку Разина? Зря своих людей засылал? Бабки кровные им максал? Светился, где ни попадя?» А профсоюз жует сопли и талдычит как заведенный: «А я думал, ты акции перепишешь на Совет трудового коллектива!» Тогда я ему перевожу на понятия: «Ты живешь тем, что защищаешь одних, типа работяг, и достаешь других, типа начальников. А я живу тем, что стригу барыг. Я этим живу - понял?!» А он, будто глухой, ноет одно и то же. Тут уж я психанул, взял его за грудки и такую речь толкаю: «Значит, так, радетель, ты рабочим что обещал? Что комбинат простаивать прекратит и что люди будут приличную деньгу зашибать. Так вот сейчас тебе и карты в руки! Я назначаю тебя новым директором комбината. Первый мой приказ - простои прекратить! Второй - рабочим по совести платить! Выполняй!» - и дал ему пинка под зад, чтоб приободрить.

Звуки со сцены сюда не долетали, но кипеша хватало за глаза, потому что людей вокруг толклось немерено и все между собой спорили, хаялись, мирились, лизались и лобзались.

Толстый Толян отверз зев в тупом издевательском смехе. Его громадное пузо заколыхалось студнем, и пуговицы на рубашке чуть не затрещали. Но генеральный папа не смеялся, так как выслушивал эту историю в третий раз. Михаил Геннадьевич Хазаров все не переходил к назревшему вопросу и не отпускал Шрама, загадочно кривя квадратную челюсть, будто спецом тянул время. Наконец в сутолоке кружащих у стойки полуодетых и наштукатуренных шмар, шалав и лахудр и наодеколоненных местных жиголо Михаил Хазаров углядел человека, появления которого терпеливо ждан. И властным жестом пригласил за столик.

И тут у генерального папы ожил мобильник.

- Алло… Урзум?.. Какие розы? Красные? Отбой. - Папа убрал мобильник и зачем-то объяснил Шраму: - Сегодня Алина здесь выступает, я Урзума за букетами заслал.

И так папины слова были похожи на оправдания, что и до этого наэлектризованный Шрам начал напрягаться еще усиленней. С какого такого перепою Михаил Геннадьевич свет Хазаров решил оправдываться перед Сережкой Шрамовым? А Михаил свет Геннадьевич пожал руку садящегося за стол четвертого человечка и фальшиво пропел:

- Одна из них белая-белая была как невеста несмелая! Другая же алая-алая была как... Забыл. Знакомься, Шрам - Лавр Иннокентьевич. Лавр Иннокентьевич, это - Сергей Шрамов. Ну я вам рассказывал. Лавр Иннокентьевич, бумаги у вас при себе?

- Да, - прежде чем произнести такое маленькое слово, трижды подумал новенький. Лет ему было под сорок. Держался он, словно проглотил клюшку и боится обратиться к врачу. Щеки Лавра Иннокентьевича хотя и были весьма худы, лоснились, будто смазаны кремом от загара, который никак не впитывается. Костлявые руки Лавр Иннокентьевич держал на крышке стоящего на .коленях видавшего виды пухлого портфельчика.

- Ну вот, теперь все в сборе, - не глядя на Сергея, бесцветно сказал генеральный папа. - Можем пройти в кабинет и кое-что подписать.

Сергей Шрамов стал напрягаться дальше некуда. Стенки кишок стали обрастать льдом, как крылья преодолевающего Северный полюс самолета. Если «кое-что» подписать должен не Сергей, то какого лешего главный папа тащит Шрама с собой? Повышает в должности? Дружбой одаривает? Знакомая фишка: «Дайте медный грошик, господин хороший, к вам вернется рубль золотой...» Что-то Сергей не заметил, чтоб вокруг папы свободные вакансий образовались. И не такой человек Михаил свет Геннадьевич. Значит, «кое-что» подписать должен будет Сергей. И тогда штормовое предупреждение «белорусских» друзей становится очень похоже на правду.

- Прежде чем подписать, нужно обсудить, - тяжело выжал Шрам.

Ой с каким скрипом из него рождались эти опальные слова! Это было похоже, как самому себе без наркоза резать аппендикс. Но это нужно было сказать вслух, потому что Сергей сделал невозможное - поднялся в Виршах без всякой на то папиной поддержки, а господин Хазаров старательно не замечает новый шрамовский статус-кво. Так до сих пор Михаил Геннадьевич и не озвучил, кто таков теперь для него Шрам и как видятся дальнейшие расклады со Шрамом. И гонит непонятку типа «можем пройти в кабинет...»

Сергей не тянул на папу, свято чтя понятия независимо от того, прав старший или не прав. Но больше десяти процентов с прибыли комбината засылать не намерен - не положено. А ради десяти процентов никаких бумаг подписывать не надо.

А пауза за столом как повисла после Сережиного демарша, так все тянулась и тянулась. И даже местные мюзик-холловские плясуньи подсознательно обходили столик десятой дорогой. Чуяли ливером плясуньи, что недушевно застыли за этим столом четверо представительных орлов.

Сергей сидел на хлипком пластиковом стульчике нога на ногу. Локоть на столике рядом с наперстком кофе, другая рука в кармане как бы нечаянно ножик-выкидуху дрочит. Лавр Иннокентьевич позу не менял, как сел, пальчиками барабанил по заклепкам на ручке портфеля и лоснящимися щеками отражал картинку с телевизора. Толстый Толян дышал редко-редко, спокойный, будто слон-импотент, и просто ждал, как поведет себя папа. Уже однозначно отучился Толстый Толян иметь свое мнение.