Полёт Ястреба - Игорь Байкалов

«Что ж, теперь мне потребуется вся воля», — понял я. — «Не отступить, не прогнуться — это трудно, всегда есть это проклятое искушение…»

Я направился в кают-компанию. Страсти уже поутихли. Манулов сидел в углу. Его взгляд был настолько тяжёл, что по сравнению с этим то, что все видели раньше, выглядело почти улыбкой. Алексей Васильевич и Мирослав находились напротив него. Единственным, кто заметил моё появление, оказался Белоусов.

— Прогулялся? — спросил он.

— Почти, — ответил я и, понимая, что сейчас не лучшее время для диалога, всё-таки начал, взвешивая каждое слово. — Знаете, мы теперь не можем сопротивляться. Мне кажется, следует принять условия Молнии.

— Поговорить с врагами, да? — с иронией проговорил Манулов.

— Выслушать, прислушаться, понять.

— Всё это вроде как естественно и даже желанно, — сказал Северин. — Но добрые побуждения разбиваются о скалы реальности.

— Я уверен, Молния нам поможет.

— И духи, да? — издевательски заметил Манулов.

— Если они существуют, как личности… или что она имела в виду…

— Я посмотрю, как это у тебя получится, — бортинженер резко встал. — Утопист… — и вышел. Ещё я расслышал несколько слов, брошенных в мой адрес.

— Малыш прав, — сказал Белоусов. — У нас нет выбора. У нас нет оружия. Что нам ещё остаётся?

— Дело не в каргонцах: нужно вернуться немного назад. Мы должны найти общий язык с Бернаром.

— С преступником? — удивился Северин. — Мне казалось, этот вопрос решён: он будет сидеть.

— Мне кажется, это условие помощи, — ответил я.

— Почему ты так решил?

Я нашёл ответ не сразу.

— Молния сказала, что является посредником между нами и её создателями. Тогда возникает вопрос: зачем нужен посредник? Есть несколько ответов: они физически не могут с нами контактировать или не хотят с нами контактировать по каким-то своим соображениям. Эти соображения мне кажутся очевидными: мы не готовы к встрече с ними.

— Агрессия? — уточнил Белоусов.

— В частности, — согласился я. — Если мы не можем договориться между собой, то как мы договоримся с ними?

— Может быть… — сомневался археолог. — Но если мы не готовы, то почему Молния нас всё-таки привела сюда? Как они собираются исправлять ошибку, и вообще что это значит на практике?

Александр Николаевич задавал слишком сложные вопросы, ответов на которые у меня не могло быть. Я уже хотел сдаться, как в голову неожиданно пришла мысль:

— А что если они с помощью Молнии уже исправляют ошибку? Почему мы не принимаем во внимание, что план уже запущен на выполнение? Разве не может быть такого?

— И мы сопротивляемся этому плану, — дополнил меня учёный. Он пребывал в глубокой задумчивости.

— В таком случае, мы сами совершаем преступление, — сказал археолог. — Они отняли у нас оружие — у нас просто нет выхода, кроме как пойти по предложенному пути.

— Но это значит, что вы ловили преступника зря, — указал Северин.

— А может, и нет, — поддержал меня Белоусов. — Может всё с самого начала складывалось таким образом, чтобы сейчас мы задались этим вопросом, а? Может, во всём этом есть дидактический момент?

— Ну, знаете это уже слишком… — капитан с сомнением покачал головой.

— Настолько невероятно?

— Очевидно, да.

— Знаете, есть такое выражение, — сказал я, уже почти торжествуя, — достаточно ли безумна теория, чтобы оказаться правдой?

— Ну, знаешь, Юра, — Белоусов поднялся и одобрительно покачал головой, — я бы взял тебя в свой штат. Мне такие люди нужны. Честное слово!

Капитан сдался.

— …Садитесь, Бернар Эдуардович, — произнёс Северин.

Проговский не спешил. Он переводил взгляд с одного на другого, словно пытаясь понять, чего ждать от этого «трибунала». Во всяком случае, бегающий взгляд Бернара говорил, что он думает именно в этом контексте, хотя, конечно, всё обстояло как раз наоборот.

— Садитесь, не бойтесь. Мы хотим просто поговорить.

Тот усмехнулся, и я подумал, эта сцена выглядит достаточно глупо со стороны: собралась коллегия присяжных, дабы оправдать преступление. Манулов, стоявший позади Бернара, чуть подтолкнул его. Когда Проговский сел, капитан продолжил:

— Я хочу, чтобы здесь не было ничего недосказанного. Вы сейчас здесь не потому, что с вас снимаются обвинения, а лишь по необходимости. Дело в том, что теперь мы полностью беззащитны перед каргонцами. Понимаете?

— Более чем…

— В прошлый раз вы заявили, что больше не хотите ничего взрывать и признаёте свою ошибку, так?

— Да.

— Покаяние и признание своей вины, конечно, благое дело. И мы приветствуем это, — сказал Северин. Я заметил, как Проговский снисходительно наблюдал за ним и уже пару раз посмотрел на меня, словно пытаясь понять, какое я имею отношение к происходящему. — Это все изменения в вашем сознании?

— Да.

— Иными словами, вы не отказываетесь от идеи свержения строя.

— Нет, не отказываюсь, — коротко ответил Бернар.

— Давайте, выясним нашу позицию и суть нашего конфликта, который, надеюсь, после этого разговора, если не исчезнет, то станет не столь острым. Потому что мы должны понять друг друга — от этого зависит наша с вами судьба.

— Я прекрасно вас понимаю. Даже больше, чем вам кажется. Вы защищаете то общество, которое вам кажется справедливым, но оно не справедливо.

— Оно не всегда справедливо, это факт…

— Не всегда? Да бросьте, миром правят деньги, деньги и только деньги. Конечно, вперемешку с эгоизмом. Наша цивилизация уже давно находится в глубочайшем кризисе, ещё с тех пор как власть захватили корпорации. Вооружённые властью в одних странах, они расползлись по всей планете, став транснациональными.

— Какое отношение к этому имеет так горячо нелюбимая вами Лига Наций?

— Прямое. Государства стали заложниками их интересов, а затем чиновники, руководители, монархи, президенты стали неявными сотрудниками этих монстров. Обычно они и сами это не подозревают. Мир захватили банкиры, которые стали решать кредитами, кому жить, а кому пасть разорёнными, умереть, — так осуществлялось управление. Они ничего не производят, они только контролируют. Подумайте только: что есть деньги? Одна фикция, виртуальный товар, бумажки, фантики.

— Не слишком ли мрачно? Своими деньгами они обеспечивают людей работой. Неужели нам надо перейти к бартерному обмену?

— Нет. Разумеется, нет. Понимаете, в идее деньги — мерило труда, затем, как и всё, эта идея была опошлена, и мы теперь имеем деньги как ценность саму по себе. Нужна новая идеология. Мы предлагаем новую идеологию для нового общества.