Печать льда - Сергей Малицкий

Айсил несколько минут просто сидела, опустив голову и сложив руки на колени. Затем начала, не поднимая головы, распускать на горле шнуровку нищенского плаща, и старик немедленно захлопотал снова. Выдвинул к очагу лавку и тычками крепких кулаков заставил неожиданно оказавшихся неуклюжими увальнями Рина и Орлика отвернуться от внезапно обретенной опекунши, усесться к ней спиной и чинно смотреть на огонь.

Вельт, впрочем, тут же завел со стариком разговор о возможности утолить легкий голод, после чего Грейн и полез за первым окороком, а Рин остался сидеть, прислушиваясь к шелесту одежды и плеску воды за спиной, и все никак не мог понять, зачем ей мыться? Или Айсил не успела вымыться с того самого дня, когда вышла к костру Олфейна из Погани? Так ведь не чувствовалось запаха, который тогда резанул его ноздри.

Рин сидел выпрямившись, словно мастер Грейн вновь, как в отрочестве, следил за его осанкой, за перемещениями по отшлифованным временем и ногами тысяч отроков камням во дворе магистерской казармы. И звуки за его спиной казались Олфейну каплями воды, что разбрызгивались из разогретого над огнем котла и падали на его обнаженную спину. Вот упал на пол пояс, вот звякнула пряжка. Зашуршал отброшенный в сторону плащ. Скрипнули сапоги, и камня коснулись босые ноги. Вот шорохом отозвалась шнуровка рубахи или легкой свитки, зашелестела мягкая ткань по бедрам или груди, предплечья задели тело, ковш опустился в одно ведро, в другое…

– Ты, дочка, лей воду на пол, лей! – закашлялся, приподнимая крышку подполья, Грейн. – Там на полке у лежака еще мочало лежит, да в горшочке мыльный порошок. Хороший! Tapс-торговец хвалился, что после него волосы, словно шерсть после линьки, становятся. А у меня-то голова, что твоя коленка, так и не истрачу никак.

Глаза у старика сделались масляными, но не от того потаенного, что он разглядел в полумраке через плечи Орлика и Рина, а от сбежавших к пучкам мелких морщин слезинок. Грейн неожиданно выругался, голос его сделался тонким, и понукаемый им Орлик, не вставая с места, протянул ручищи и подвинул из угла к очагу тяжелый стол. На темных досках тут же развернулась слежавшаяся до складок холстина, появились светильник, плошка с солью, начатый хлеб, кубки, пучок лука, головки мореного чеснока. А минутой позже Рин уже бежал, сжимая в кулаке несколько медяков, к ближайшей лавке. Когда он вернулся и водрузил на стол запотевший кувшин терпкого вина и горячий хлеб, корочка которого потрескивала под пальцами, Айсил уже сидела за столом и ела.

– Эх! – взмахнул руками старик, словно только что вспомнил. – Жаль, далековато до Северной башни, не обернешься быстро. Больно хорошо пиво у вельтов, а здесь в лавке – кислятина! Ну ничего, нам и вина будет довольно!

Рин присел на край лавки, но Айсил даже головы не повернула в его сторону. Она повязала волосы платком, затянув его концы под тяжелыми волосами, прикрыв уши до половины, и в подрагивающем свете лампы Рин увидел ее профиль и шею.

У опекунши был высокий лоб, линия которого, плавно изгибаясь, превращалась в изящную ложбинку переносицы и продолжалась прямой линией аккуратного носа. Верхняя губа чуть-чуть выдавалась вперед и вверх, ровно настолько, чтобы защемило что-то в груди Олфейна. Пока еще негромко, едва ощутимо, словно накатывающаяся неведомо откуда, сладкая боль обожгла сердце, поднялась в глаза и тут же растворилась в округлости подбородка и припухлости губ, в упрямом изгибе скулы, плавности брови и тени под ней. Тени, в которой подрагивала ресница и скрывался глаз.

Айсил так и не повернула головы. Она ела медленно, не торопясь, в отличие от Орлика, который забрасывал в рот пищу, как пекарь забрасывает лепешки теста в горячую печь. Так же медленно она подносила к лицу кубок и пила из него, словно он был не вылеплен рукастым горшечником, а вырезан искусным камнерезом из горного стекла. И облизывала кончиком языка губу.

Рин не мог отвести взгляда от ее профиля, особенно от тени под бровью. Но замечал и легкость движения, и стройность стана, и простую, но прочную и теплую ткань длинного тарского платья с разрезами по бокам почти до пояса, открывающими точно такие же штаны. И то, что на обеих руках ее, обнаженных завернутыми рукавами до локтя, на тонких запястьях и крепких предплечьях вовсе не было никаких отметин колдовского пламени! Нет, что-то на них все-таки было. Но это что-то бросалось в глаза только тогда, когда руки двигались где-то на краю взгляда Олфейна, а когда он прямо вглядывался в них, руки оставались чисты.

Зато на тонкой шее отметина была. Татуировка, напоминающая переплетение листьев и стеблей речного вьюна, тонкой полосой опоясывала начало шеи, спускаясь завитками почти до ключиц. Но и она едва выделялась, была разве на тон темнее самой кожи.

Какое-то время Рин продолжал впитывать каждый штрих строгого и одновременно нежного профиля, заучивал наизусть округлость мочки уха, скошенный вниз уголок рта, тень у основания носа, когда Айсил вдруг встала. Она поправила темную с едва уловимым медным оттенком прядь, выбившуюся из-под платка, приложила ладонь к груди, поймав заодно повисший на бечеве перстень, и поклонилась сначала Грейну, ответившему ей важным кивком, затем Орлику, заставив того поперхнуться и замереть с набитым ртом, и в последнюю очередь Рину.

Она так и не подняла ни на кого глаз, но что-то все-таки блеснуло под ее ресницами. И Рин Олфейн, который так и не научился думать об айских девчонках как о дорогих или дешевых, но достижимых источниках наслаждения, а то и семейного счастья, вдруг понял слова Орлика, который сказал, что Айсил красавица. Она не была красавицей в том смысле, в котором ею была Джейса или десяток других памятных Рину очаровательных айсок. Но в ясности ее черт не было смазливости или яркого блеска именно потому, что простота и строгость ее лица была сродни простоте и строгости смертоносного клинка, выкованного из лучшей стали и положенного рядом с украшенными золотом и драгоценными камнями роскошными побрякушками. Тот, кто понимает и видит, не просто выберет истинную красоту – сверкающие безделушки даже не заметит.

Но Айсил была еще восхитительнее! Будь она клинком, истинный мастер меча не только не заметил бы ее соседок по оружейной, он не позволил бы себе даже коснуться отмеченного клинка.

– Мир твоему дому, отец, – прошептала Айсил, отошла к топчану и спросила только: – Я могу поспать здесь?

Она дождалась важного кивка Грейна и добавила:

– Буду спать долго. До завтрашнего утра.

Орлик с лязгом захлопнул рот, поморщился от прикушенного языка и тут же потряс пустым кувшином:

– Парень! Я, конечно, понимаю, что я нанятый Камретом охранник для последнего из рода старших магистров, но у вельтов так принято, что если один платит, то другой носит. Будь так добр, притащи еще кувшинчик той же самой терпкости, а то если пойду сам, то нагуляю аппетит и все съеденное до сей минуты не пойдет в зачет моей возможной сытости! Не сомневайся: и тебе останется, что на зуб кинуть, и красавица твоя никуда не денется!