Радость - Александр Лоуэн

Далее она продолжала: «В процессе терапии у другого специалиста мне пришлось иметь дело со сновидениями, одно из которых касалось змей. В мои сны постоянно возвращался образ одной и той же змеи. Вообще-то мне снилась масса всяких и разных змей, но эта конкретная змея все время повторялась. Она висела в проеме входной двери, вся скрученная кольцами и угрожающая. Это была огромная змея вроде анаконды или питона, которая легко могла бы обхватить меня и задушить насмерть. А в последнем сне мне привиделись змеи, клубившиеся за стеклом террариума в каком-то зоологическом музее, и я заставляла себя не отводить от них пристального взгляда. У двух из них черепа имели такую форму, как у приматов, а не у нормальных пресмыкающихся. Они становились все более и более человекоподобными.

В этот период лечения я пыталась как-то превозмочь страдания из-за того, что мой брат в свое время мучил меня и постоянно издевался. Когда я подумала о том своем сновидении повнимательнее, у меня возникло смутное ощущение, что этот самый музей располагался в Филадельфии и был чем-то вроде Филадельфийского музея искусств. В дальнейших размышлениях по поводу Филадельфии меня вдруг осенило, что в переводе с латинского это название означает "город братской любви". А потом я подумала, что братская любовь крепко-накрепко перепуталась у меня с сексуальностью».

В ответ на мой вопрос о возрасте брата она сказала, что тот на четыре года старше нее, и добавила: «Я раньше любила его настолько сильно, что сделала бы буквально все, о чем бы он меня только ни попросил. Когда я более или менее подробно описывала другому своему терапевту, что он вытворял со мною, то чувствовала, что вот-вот сойду с ума. Все истекшие годы эта тема была для меня полным табу, и я не могла изложить словами, что же именно он делал. Мне было боязно, что слушатель пройдет мимо этого, считая чем-то банальным и широко распространенным, а на мою долю останется один лишь ужасный стыд.

Я настолько боялась за себя, что решила в порядке самодеятельности пройти психологическое тестирование. Когда я взяла в руки тест Роршаха, то везде, во всех его бесформенных пятнах видела сплошные женские половые органы. Зато в верхней части листа для меня наличествовал четкий фаллический символ, на который я показала со словами: "Понятия не имею, чем бы могла быть эта маленькая штуковинка". Экзаменатор, проводивший тестирование, только хихикнул».

Когда я поинтересовался у Рейчел о соображениях ее аналитика по поводу того, что в аморфных пятнах широко известного психологического теста ей везде виделись вагины, она ответила, что лишь совсем недавно проходила указанное тестирование и получила его результаты, а с того момента не встречалась со своим постоянным терапевтом. Сам же я подумал, что факт обнаружения моей пациенткой сплошных вагин и влагалищ во всем, что она видела, как-то связан с ее матерью, и потому попросил детальнее рассказать о взаимоотношениях, сложившихся между ними.

Она ответила так: «Ну, понимаете, я… я… у меня… такое ощущение, что моя мать сексуально использовала меня».

Моя интуиция подсказывала мне примерно то же самое.

Рейчел добавила к этому: «Мне уже доводилось рассказывать своему аналитику об инциденте, который имел место, когда я была совсем ребенком. Я всадила в ногу занозу или что-то в этом духе и ни за что не хотела позволить матери подойти вплотную и тем более прикоснуться ко мне. Она же силой усадила меня к себе на колени, в то время как я визжала: "Эй, кто-нибудь, подойдите и помогите мне!" Почему-то я была просто в ужасе. Это отвращение к ней сохраняется у меня до сих пор, и в нем присутствует несомненный сексуальный оттенок».

Рейчел описала свою мать как человека, располагавшего в семье всей полнотой власти. «Она, что называется, командовала парадом и, кроме того, восстанавливала нас друг против друга и натравливала так, что у нас не хватало сил ни на что другое, кроме домашней войны. Я… Знаете, у меня все прямо-таки трепещет внутри, когда я рассказываю вам про это».

Я наговорил Рейчел кучу комплиментов за то, что у нее достает мужества смотреть в лицо всем этим неприятным фактам, и услышал в ответ: «Все это верно, но сама я полагаю, что это мужество идет мне во вред. Один из друзей высказал мне свое мнение, что я, мол, шагаю прямиком в пасть льва. Я же полагаю, что действительно направляюсь именно в эту сторону, но только держу в руках клещи, чтобы повырывать оттуда все клыки».

В этой связи я подчеркнул, что влагалище вполне напоминает пасть. Оно тоже заглатывает человека. «А ощущали ли вы желание матери завладеть вами?» — спросил я у Рейчел.

«Да, причем не только завладеть мною, но и изничтожить меня».

«Воспринимали ли вы всерьез ее враждебность по отношению к вам? Думали ли вы когда-либо, что она в состоянии и вправду убить вас?» — спросил я.

После длительной паузы прозвучал такой ответ: «Знаете ли, за одну мелкую провинность она хлестала меня почти целый день».

Я был по-настоящему потрясен этим фактом и прокомментировал его таким образом: «Наверняка это делалось для того, чтобы заставить вас подчиниться, чтобы сломить ваш дух».

«У меня в момент экзекуции было что-то вроде галлюцинаций, — продолжала Рейчел, — а еще я ломала голову над тем, насколько же далеко она все-таки зайдет. Когда вот так стегают и стегают, то должен наступить переломный момент. Я приняла решение ни за что не плакать. Такого удовольствия я ей не доставлю. Но потом все-таки заплакала — просто для того, чтобы как-то ее утихомирить. Я немного по-детски боялась, что если на самом деле не зареву, то она меня забьет до смерти. Я прямо физически ощущала, как она все больше теряет контроль над собой, а также ее нарастающую ярость против меня за то, что не поддаюсь».

В этом месте ее рассказа у меня появилось сильное ощущение того, что мать Рейчел проявляла к ней какой-то вполне сексуальный интерес. Я высказал предположение, что в поведении матери присутствовал лесбиянский аспект.

В ответ Рейчел произнесла низким, мягким голосом: «Я рада тому, что вы воспользовались именно этим словом». После чего добавила: «Думаю, она испытывала ко мне ревность, поскольку у нее было очень трудное детство. Полагаю, моя мать была в свое время объектом сексуальных злоупотреблений. Сама она была крупной, ширококостной женщиной. А вот я была тоненьким, женственным созданием. Думаю, ее это немало огорчало и раздражало».

Я обратил внимание Рейчел на то, что мать отождествляла себя с ее женственностью и хотела бы сама обладать этой чертой. Рейчел еще раз заметила в ответ, что ее мать была весьма мужеподобной особой, большой и толстой. И еще. Как она сказала, мать изобретала любые и всякие поводы, чтобы только получше да подольше рассмотреть промежность и вагину своей дочери.

В этот момент Рейчел пожаловалась, что чувствует себя совсем худо, ее сильно подташнивает и она близка к обмороку. А чуть погодя вздохнула и почти простонала: «О, Боже».

Рейчел упоминала, что при виде матери у нее «мурашки бегали по коже». По ее словам, мать внушала и продолжает внушать ей настолько сильное отвращение, что она с трудом может заставить себя находиться неподалеку от нее. Потом она рассказала еще об одном инциденте, который особенно отчетливо продемонстрировал, какой же дьявольской властью обладала над ней мать. «Когда я отправилась в Германию и родила там ребенка, то была вполне в состоянии кормить его грудью. Потом туда пожаловала мать, чтобы навестить меня и новорожденного, и буквально в день ее приезда молоко у меня пропало и больше никогда не появилось. Ей хватило всего одной ночи — и на тебе! Бац — и молока как не бывало!»

Потом Рейчел сказала о своей убежденности в том, что все гнусные проделки ее братца направлялись и поощрялись чувствами матери, а вовсе не отца. «Мать полностью отпускала ему эти прегрешения. Она ловила от всех этих дел какой-то похотливый кайф. Полагаю, она просто проецировала присущую ей ненависть к самой себе на меня за то, что я была сексуальной, и давала мне тем самым понять, что я — грязная и развратная тварь. Но я вовсе не была развратной. Я не сошла с пути, выбранного мною для того, чтобы не стать развратной. Мне хотелось быть чистой и невинной, хотелось ничего не знать про секс. Я и подумать не могла о том, что действия моего дорогого братика как раз и представляли собой секс. Я знала только, что они — противные, отталкивающие и грязные и что они мне абсолютно не нравятся».

После краткой паузы Рейчел заметила: «У меня такое чувство облегчения. И я знаю, что оно — подлинное и правдивое». Говорят, что правда может сделать человека свободным. Но так случается лишь тогда, когда он принимает эту правду и соглашается с ней. Такое приятие правды включает в себя капитуляцию — капитуляцию перед реальной действительностью, перед собственным телом, перед своими чувствами. Рейчел никогда до этой минуты не капитулировала, она ни на миг не прекращала борьбу, чтобы как-то уйти от своей матери и от прошлого. Такого рода борьба позволила ей выжить, но одновременно она накрепко привязала ее к детству. Кроме того, поскольку уйти от собственного прошлого невозможно, то все усилия добиться этого заведомо обречены на провал и в результате человек остается наедине с теми же самыми чувствами беспомощности и отчаяния, которые были его уделом в детские годы в бытность несчастливым ребенком. Сама идея о возможности уйти, укрыться, сбежать от прошлого — это чистой воды иллюзия, которая будет раз за разом лопаться при столкновении с действительностью, погружая человека в состояние депрессии.