Вот это жизнь! - Михаил Леккор

А он еще легкомысленно спросил у царя про одиночное путешествие. Ха, да вот так и съедят, оставят только пистоли и шпаги. А сам путешественник просто пойдет по биологической цепочке, оказавшись в волчьих желудках.

Хорошо, хоть их эскадрон, поехали плотно, единой массой, не оставляя в одиночество не лошадей, ни людей. Какие там дозоры, даже групповые, съедят до сущего кусочка! Только вместе, а ночью, нарубив дров в светлое время, разжигали несколько больших костров. И дежурили целыми группами, отгоняя этих бестий криками, огнем, а если не боялись, то сразу выстрелами по цели. Нечего беречь порох и свинец!

— Майн гот! — удивился белобрысый Ганс — единственный немец-геолог, которому не повезло оказаться в России как раз в это время, и которого Петр немедленно отправил с Дмитрием, — я знал, что волки есть в Швабии, и зимой лучше не попадаться одному в дороге, если не хочешь стать куском мяса. Но оказывается есть еще территории, где волков больше, чем людей. Как здесь можно ковыряться в земле, если тебя вот-вот съедят?

Немец лопотал по-своему, с ужасом глядя, как огромный волк, завывая и показывая великолепные зубы — мечта стоматологов — пытается урвать кого-нибудь, чтобы потом пожрать. И это ведь при том, что люди — опытные и смелые солдаты-мушкетеры — не пугались этих зверей и сами при первой возможности пускали оружие, как огнестрельное, так и холодное.

Проблема волков, а ведь помимо их есть и медведи, и росомахи и даже мыши, беспокоили и Дмитрия. Хорошо, они кое-как проберутся до медеплавильных демидовских заводов. А как будут искать месторождение серебряной руды? Или, как знал попаданец, здесь была руда золотистого серебра — смесь серебра и золота. Звери же элементарно не дадут работать и все его мудреные замыслы попадут прямо коту под его замечательный хвост!

Перевел вопрос Ганса на русский проводнику. Тот, происходя из каких-то алтайских народов, плохо понимал и русский, а уж другие языки была сплошная белиберда.

Тот лишь усмехнулся, пояснив, что волки опасны лишь голодной зимой, или вот, впервые месяцы весны. А так они не страшные. Скоро пойдут молодые звери, и хищников вообще не будет около людей.

— Понял, бачка? — он засмеялся и показал желтые зубы. Дмитрию еще бы увидеть, как абориген курит трубку, как в романах Владимира Арсеньева и можно окончательно успокоиться. Но, увы, здешние туземцы еще не курили. Рано!

Другой большой проблемой по пути, кроме зверья, были реки. Цивилизация окончилась, к сожалению, слишком рано. Затем сначала исчезли постоянные мосты, и без того нечастые в начале XVIII века, потом всякие паромы и просто ждущие путешественников лодки. А реки по весеннему времени были все полноводные, даже те, которые летом курица вброд переходила. А ведь вода была холодная, иногда даже со льдом!

Приходилось на каждый реке рубить плоты, чтобы переправлять не только людей, но и коней. Да еще беречь и первые, и вторые при переправе, а то ведь оставишь товарищей и их коней на реках на радость водяным.

Правда с приближением к Алтаю они стали попадать на дороги и переправы производственного плана. Медь ведь объемом небольшая, но тяжелая, его так просто по бездорожью не проведешь. Вот и держал Демидов транспортную сеть, сколько мог.

Ну а так, разумеется, красота была неописуемая, хоть и не броская. Уж попаданец-то знал, живя на природе, изгвазданный человеком. И широкие реки, и густые леса, и живность всякая, не только надоедливые волки. Иногда, когда серые хищники по какой-то причине отставали, на скорую руку проводили охотничью облаву. Причем так — большинство обеспокоенно искали глазами волков, держа наготове огнестрельное оружие, и только менее трети охотились со стрелами и рогатинами. Но и то любая охота принесла столько добычи, что приходилось останавливаться на дневку и готовить мясо дичи и птицы. — коптили, варили впрок и совсем немного солили. Мало было соли, только на пищу. Потому и соленое мясо портилось первым. Слезы были, а не соленье.

Но в результате запасов было у отряда при подходе к Алтаю чуть ли не больше, чем при подходе из Москвы. Правда удельный его вес изменился. В Москве в основном давали муку и крупу и чуть-чуть мясо. А при окончании путешествия уже в большинстве было мясо — копченое и вареное.

Но вот пришли, проведя в дороге чуть больше месяца. Выезжали из Москвы в весеннюю грязь, а в Алтаем шли уже по летней траве. И волки действительно отстали, разбредясь по окрестностям.

Но Дмитрий уже забыл про тяжести дороги, другие проблемы появились. Прежде всего, Акинфий Демидов. Сказать, что он был недоволен поручением царя, а, соответственно, Дмитрием, это еще ничего не сказать. Он крыл матом, вообще, конечно, не мог же он материть самого Петра Алексеевича. Увидев сильного и уверенного в себе, хм, князя Хилкова, он заметно приутих.

С этого и начали говорить. Царь ведь написал, что приедет сын боярский Кистенев, аи прибыл какой-то князь Хилков. А куда Кистенева дел, нечестивый сын?

Конечно, и в начале XVIII века это можно было решить формально, бюрократия была уже и в то время сильной и всеобъемлющей. Но пару — троечку месяцев Акинфий всяко бы протянул, а там дождливая осень и снежная зима, год бы протянул.

Поэтому Дмитрий не стал доказывать, что он и есть тот самый именитый имерек. Не, он сразу перешел к сути. Царь вопреки своей твердости и прямоты в письме писал обтекаемо. Дмитрий, сам читая, понял лишь, что на Алтай едет личный представитель царя Петра и что Демидов должен самоотверженно помогать ему, даже в ущерб медеплавильному делу.

Конечно, он так зло встретил его! Он бы и сам пару раз отматюгали отправил обратно. Пусть покатается!

Но еще можно и объяснить. Главное, показать, что Демидов от предлагаемых реформ только выиграет. Не дурак же он в самом деле?

И когда уже они были наедине и собирались пообедать и откровенно переговорить, а Акинфий Демидов в который раз попытался узнать, кто он на самом деле. То есть, на самом деле, Демидову было все равно, пусть хоть дьявол во плоти, но он бил по слабому месту гости и хотел по нему добить.

И Дмитрий, разумеется, ответил, но не так, как хотел Акинфий, хотя и к большему своему удовлетворению.

— Акинфий Никитович, — проникновенно сказал он, — его царское величество узнал о большом секрете, таким большим, что даже