Седьмой крест. Рассказы - Анна Зегерс

Потому что Георг все-таки сошел с трамвая. Он идет в Бокенгейм пешком. Пауль живет на Брунненгассе, двенадцать. Ни побои, ни пинки не могли выбить из памяти Георга этот адрес, и даже имя жены Редера: Лизель, урожденная Эндерс.

Георг шагал теперь быстрее и увереннее, он ни разу не оглянулся. Наконец он остановился, чтобы перевести дух, перед витриной на улице, которая вела к Брунненгассе. Увидев свое отражение в витрине, он невольно вцепился в металлические перила перед ней. Какое восковое лицо у этого человека, держащегося одной рукой за медный стержень, и что это за чужое желтоватое пальто, которое словно тащит за собой и его, и его котелок.

«Имею я все-таки право пойти к Редерам? — спрашивал себя Георг. — Какие основания у меня надеяться, что я отделался от шпика, если за мной действительно слежка? И почему из всех людей именно Пауль Редер должен ради меня рисковать всем? И как это меня угораздило очутиться на скамейке рядом с Фюльграбе?»

«Седьмой крест»

На четвертом этаже слева, возле двери, был прибит кусок картона, где в веночке, похожем на герб, тонко и четко были вычерчены имя и фамилия Редера. Георг прислонился к стене и уставился на эту надпись, словно у самого имени были светло-голубые глазенки, веснушки, коротенькие ручки и ножки, доброе сердце и трезвый ум. Пока он пожирал глазами надпись, он понял, что оглушительный смешанный шум, который он слышал уже снизу, доносится именно из этой квартиры. Катается туда и сюда детская игрушка, детский голос выкрикивает станции, а другой отвечает: «По вагонам!», жужжит швейная машина, и все эти звуки покрывает голос женщины, поющей хабанеру из «Кармен» так звучно, даже мощно, что Георгу кажется, будто это по радио, но затем на верхней ноте певица вдруг срывается. Все эти звуки не только не заглушались, но как бы подчеркивались маршем, который Георг только что слышал на улице, и он было решил, что марш доносится снаружи, но потом оказалось, что это радио на том же этаже, включенное, чтобы перекрыть голос Дизель. Георг вспомнил, что Дизель Редер еще девушкой подрабатывала как хористка. И Пауль не раз прихватывал его с собой на галерку, чтобы полюбоваться на Дизель в рваной юбчонке цыганки или в штанишках пажа. Дизель Редер всегда была тем, что принято называть славной девчонкой. Существование той пропасти, которая вдруг легла между ним и Редером, когда он переехал к Францу, непредвиденной, зияющей пропасти, он осознал впервые при виде жены Редера, при виде его домашней обстановки. Переезд к Францу означал для Георга не только то, что он должен учиться, усвоить себе определенный строй мыслей, участвовать в борьбе; это означало также, что отныне нужно иначе вести себя, иначе одеваться, вешать другие картинки на стену, находить красивыми другие вещи. Неужели Пауль сможет прожить всю жизнь с этой уткой Дизель? И зачем только они нагородили в своей квартире всякие этажерочки? Зачем они копят два года, чтобы купить диван? Георг теперь скучал у Редеров, и он перестал бывать там. А потом ему стало скучно с Францем, их комната казалась ему нежилой. Под влиянием этой путаницы чувств и неясных мыслей Георг, тогда совсем еще мальчик, не раз внезапно порывал с прежними друзьями, и его в конце концов стали считать взбалмошным парнем. Он-то, правда, находил тогда, что можно одним поступком загладить другой, одним чувством вытеснить противоположное.

Продолжая прислушиваться, Георг уже приложил палец к кнопке звонка. Даже в Вестгофене не было у него такой тоски по родным, близким людям. Он снова опустил руку. Имеет ли он право войти сюда, где его, быть может, примут, ни о чем не подозревая? Имеет ли он право, нажав сейчас звонок, быть может, разбросать по свету всю эту семью, поставить ее под угрозу тюрьмы и смерти, обречь детей на воспитание в нацистских приютах?

Теперь в его голове царила убийственная ясность. Это все усталость моя виновата, сказал он себе, она внушила мне мысль прийти сюда. Разве сам он всего полчаса тому назад не был совершенно убежден, что за ним следят? Или он думает, что таким, как он, легко отделаться от филера?

Он пожал плечами и спустился на несколько ступенек ниже. В это время он услышал, как кто-то поднимается с улицы. Георг отвернулся к стене и пропустил мимо себя Пауля Редера, а потом дотащился до следующего окна на лестнице, оперся о подоконник и стал слушать. Но Редер не вошел в квартиру; он тоже остановился, он, видимо, тоже прислушивался. Вдруг он повернул и стал спускаться. Георг сошел еще ниже. Редер перегнулся через перила и крикнул:

— Георг! — Георг не ответил и продолжал спускаться. Но Редер в несколько прыжков догнал его. Он крикнул еще раз: — Георг! — Он схватил его за руку. — Ты это или не ты?

Пауль засмеялся и покачал головой.

— Ты уже был у нас? Разве ты меня не узнал? А я подумал, да ведь это же Георг! Но как ты изменился… — Пауль вдруг добавил обиженно: — Три года тебе понадобилось, чтобы вспомнить о твоем Пауле! Нет, теперь уж я никуда тебя не отпущу.

Не ответив ни слова, Георг молча пошел за Редером. Оба они остановились у большого окна на лестнице. Редер оглядел Георга снизу доверху. Но если даже его что-то и беспокоило, лицо Пауля было слишком густо усеяно веснушками, чтобы отразить какие-либо мрачные чувства.

Он сказал:

— До чего же ты зеленый. Да ты в самом деле Георг? — Георг пошевелил пересохшими губами. — Да? Георг? Тот самый? — спрашивал Редер совершенно серьезно. Георг усмехнулся. — Идем, идем, — сказал Редер. — Я теперь просто удивляюсь, как я тебя узнал на лестнице.

— Я очень долго болел, — сказал Георг спокойно, — рука вот еще до сих пор не зажила…

— Как? Пальцы оторвало?

— Нет, пальцы, к счастью, уцелели.

— Где же это случилось? Ты все время был здесь?

— Я работал шофером в Касселе, — сказал Георг. И он в нескольких словах спокойно описал, где и как это было, вспомнив рассказ одного из товарищей по заключению.

— Ну, — сказал Редер, — увидишь, Лизель просто обалдеет. — Он нажал кнопку звонка. Еще не смолк пронзительный звон, как последовала настоящая буря — захлопали двери, закричали дети, и он услышал восклицание Лизель: «Вот уж не ожидала!» Перед Георгом завихрились облаком цветастые платьица, личики, усыпанные тысячью веснушек, испуганные глазки, пестрые обои — затем стало темно и тихо.

Первое, что Георг снова услышал, был голос Редера, сердито кричавшего:

— Кофе, слышишь, дай кофе, завари свежего, а не бурду.

Георг приподнялся на диване. С большим трудом пришел он в себя от обморока, в котором было так безопасно, и очутился в кухне Редеров.

— Это со мной еще бывает, — объяснил он, — пустяки. Пусть Лизель не беспокоится насчет кофе.

Георг опустил ноги под кухонный стол. Он уложил забинтованную руку между тарелками на клеенку. Лизель Редер успела стать толстухой, в штанишки пажа она бы уже не влезла. Теплый, слегка грустный взгляд ее карих глаз скользнул по лицу Георга.

— Ладно, — сказала она, — самое разумное, что ты можешь сделать, это поесть. А кофе мы будем пить потом! — Она собрала поужинать. Редер усадил трех старших детей за стол.

— Подожди, Георг, я нарежу тебе кусочками, или ты справишься с вилкой? Не взыщи, у нас каждый день «воскресный» обед — из одного блюда. Хочешь горчицы? А соли? Хорошо поесть и хорошо попить — это укрепляет и душу и тело.

— Какой день сегодня? — спросил Георг.

Редеры засмеялись:

— Четверг.

А ты ведь отдала мне свои сосиски, Лизель, — сказал Георг, который старался освоиться с этим обычным вечером, как осваиваются с величайшей опасностью. Он принялся есть здоровой рукой, Редеры тоже ели. То Лизель, то Пауль время от времени посматривали на него, и он чувствовал, что они ему по-прежнему дороги и что он им тоже остался дорог.

Вдруг он услышал шаги на лестнице, все выше, выше — он насторожился.

— Что ты слушаешь? — спросил Пауль.

Шаги стали удаляться. На клеенке, рядом с его больной рукой, белел круг, должно быть от горячей чашки, Георг взял стакан и надавил им как печатью на побледневший кружок: будь что будет. Пауль, истолковавший это движение по-своему, откупорил бутылку с пивом и налил ему. Они медленно доканчивали ужин.

— Ты опять живешь у родителей? — спросил Пауль.

— Время от времени.

— А с женой вы совсем разошлись?

— С какой женой?

Редеры рассмеялись.

— Да с Элли.

Георг пожал плечами:

— Совсем разошлись.

Он оглянулся кругом. Сколько удивленных глазок! Он сказал:

— А вы за это время постарались.

— Разве ты не знаешь, что немецкий народ должен увеличиться вчетверо? — сказал Пауль, смеясь одними глазами. — Ты, видно, не слушаешь, что говорит фюрер.

— Нет, я слушаю. Но он же не сказал, что маленький Пауль Редер из Бокенгейма должен все это сработать один!