Мужики и бабы - Борис Можаев

Он бросился бежать за Панкой, но зацепил лаптем за хворостину, упал и свалил котел с варевом. Встал на четвереньки, замотал головой и завыл от ярости и досады. Каша растекалась по отаве, а кусок мяса дымился в золе.

- Гады, сволочи! - вставая, заорал на весь шестак, на всех, кто гоготал у своих костров. - Нате, жрите! - Он схватил мясо и запустил его в реку. Потом, пыхтя как паровоз, мрачно курил на скамеечке, глядя себе под ноги. Вдруг решительно встал, снял косу с тальникового куста, подвязал брусок к левой ноге и пошел на свой пай. Проходя мимо мерина, ударил его лаптем в брюхо. Тот поднял голову и с печальным недоумением долго смотрел вслед своему хозяину.

Мужики поймали в реке ложки с чашкой, собрали подушки, одеяло, сундучок - все сложили в кучу возле шалаша Маркела. Потом пришла из кустов Панка. Ее пригласили Бородины обедать.

Она была стриженая, с большой круглой головой и с оттопыренными ушами. Ела она торопливо и жадно. Сережа с удивлением глядел на то, как у нее шевелятся уши, и вспомнил частую ругань Маркела на Панку и тетю Фросю: "Работать у вас волос не шелохнется, а как жрать - так вся голова трясется".

Ему было очень жаль Панку, и он подумал, что когда вырастет большим, то ни за что не станет ругаться на своих детей.

К обедающим Бородиным подошел Якуша Ротастенький:

- Хлеб-соль, Андрей Иваныч!

- Едим, да свой, а ты так постой, - бойко отчеканил Федька.

- Ты у кого это выучился, у Маркела, что ли? - сердито одернул его отец.

- А это у него зубы прорезаются, - усмехнулся Якуша, присаживаясь на разостланный брезент.

- Давай, работай! - Андрей Иванович подал ему ложку и пододвинул чашку с мясным супом.

- Да я уж отстрелялся, - сказал Якуша, но ложку взял. - У вас вроде баранина?

- Свежая, не успела просолеть.

- А у меня еще прошлогодняя говядина. Так, веришь, ажно проржавела, зараза. Переламывается, как прелый ботинок. - Якушка обтер ложку и начал хлебать со всеми.

- Так что будем делать с улишками? - спросил он, когда выхлебали суп и накладывали кашу.

- Я свое мнение высказал. Как мужики? - отозвался Андрей Иванович.

- А кто мужики? Моя беднота вся за то, чтобы улишки продать. Есть которые и против - Алдонин да Барабошка с Тарантасом.

- А Бандей?

- Тому не токмо что улишки, тот паи пропьет. Алдонина уломать надо.

- Прокопу все мало, - сказал Андрей Иванович, подливая топленое масло в дымящуюся раскидистую кашу. - Конечно, лучше улишки продать. Делить их трудно... день провозишься, а времени нет.

- А я что говорю! - подхватил Якуша с радостью. - Не угодишь какому-нибудь Маркелу, - покосился на Панку, - косой порежет.

- Покупатели здесь?

- Ну! Гордеевские ждут. А там климуши на очереди. Можно и поладиться.

- Зачем же? Если гордеевские ждут, им отдать. У них лугов мало.

- Мы эта... договорились с ними, - Якуша запнулся. - Они ведро водки ставят. Вечером и привезут. А я уж все сообразил - бредешок наладил, рыбки, значит, вечерком зацепим и посидим.

- Тебе бы только посидеть, - проворчал Андрей Иванович.

- Все ж таки луговая кампания! Отметить надо.

- А не жирно будет - улишки за ведро водки?

- Дак они еще обоз выделят, сено за нас перевезут с заготпункта на Ватажку. Расписку с них возьмем.

- Ну, тогда дело.

- Вот и правильно! Правильно!! - Якуша даже привскочил от радости.

- Куда ж ты? А кашу?

- Нет, я в самом деле сыт. Побегу к мужикам. Провернем это дело. Пошлем кого-нибудь за гордеевскими. - Якуша помотал вдоль шестака, только лапти засверкали.

- Ну, Федька, ешь быстрее, да пойдем. Не то проваландаешься здесь, нагрянут гордеевские - и вся нонешняя работа пойдет кобыле под хвост, сказал Андрей Иванович.

- Папань, а что такое улишки? - спросил Сережа.

- Улишки, сынок, это остатки от паев. Когда паи делили, остались обрезы - возле болот, вокруг кустарников, в ложках. Одним словом, всякие неудобные сенокосы... Вот их и называют улишками.

- Ну как же можно обменять сенокос на водку?

- Хо-хо! - усмехнулся Андрей Иванович. - Вот вырастешь большим и узнаешь, как это делается.

После обеда отец приказал Сереже вымыть чашки с ложками, а сами с Федькой разобрали косы, взяли чайник с чаем и пошли куда-то на свой пай. Сначала они были видны все от макушки до лаптей, потом стали погружаться в траву - все глубже и глубже, как в воду заходили; трава шумела, волновалась, и было ее столько много - куда ни посмотришь, все трава и трава, даже кустарники в траве казались маленькими; а отец с Федькой все уменьшались да уменьшались, наконец от них остались одни черные кепки да косы, похожие на крылья серпочков. Потом и косы растворились, и кепки пропали. А по траве катились волны, как по настоящему озеру, и Сережа хотел еще немного постоять да подумать - почему это в траве пропадают люди? Не такая она уж и высокая. Но его потянула за рукав Панка и сказала:

- Хватит глаза пялить попусту. Надо чашки с ложками мыть.

Луговые паи на Ходаво принадлежали тихановцам с незапамятных времен. Здесь вокруг озера Выксала лежали места низкие, потные - даже в июле в дождливое лето чавкали в отаве конские копыта. А уж травы вымахивали по брюхо лошадиное, густоты непрорезной, и состава хорошего - все костер, да тимофеевка, да вязиль с синенькими цветочками, да белые и розовые кашки. Свалишь рядок, что твоя рожь - горой высится. Солнце не пробивает, если рядок не обернешь - и не просохнет. А сено мелкое, как шерсть, духовитое, хоть в чай заваривай. Оттого и зарились на Ходаво до революции помещики, а после - в год передела земель - желудевские подкатились: наш конец и карта наша! Ходаво к нам ближе, берите взамен Лавнинские. Мы - волостные, нам виднее! Но шалишь... Не на тех напали. Тихановские в топоры: "За Ходаво головы снесем!" Стеной встали. Желудевским и волком не помог: а что? Власть новая - замах-то был, упора не хватало. Отстояли Ходаво тихановцы, да еще из помещичьих лугов - Краснова и Мотки прихватили. И там хорошие сена были, но перед Ходавом жидковаты.

Хотя луга делились, - нарезали паи до революции по душам, а после - по едокам - раз в пять, а то и в шесть лет, - случалось, что иные места попадали в одни и те же руки по два и по три раза. Этот приозерный пай, примыкавший к Липовой рощице, уже побывал и раньше за Бородиными. Впервые Андрей Иванович косил здесь еще до действительной службы в далекое и грозное лето девятьсот шестого года. Тогда впервые взбунтовались мужики, пошли косить помещичьи луга за Выксалой на Черемуховое. Здесь вот, возле Липовой рощи, их встретил полицейский разъезд - два урядника и следователь Александр Илларионович Каманин.

- Стой! - кричит. - Лошадьми стопчем. Кто зачинщик?

- Ну я... - вышел вперед Ванятка Бородин, сын дяди Евсея. - Луга наши. И катитесь отселева колбасой, пока целы.

- Ты кто такой? - спрашивал Каманин.

- Я здешний. А вы чьи такие залетные?

- Взять его! - скомандовал Каманин.

- Но, но, потише! - Ванятка снял косу с плеча. - Мужики, не выдавай!..

- Вы разберитесь, Александр Ларионыч. Слезай с коня-то - и поговорим, загомонили мужики.

- Вы что, бунтовать? Перестреляю! - Каманин взялся за кобуру. - Бросай косы!

И все, как по команде, кинули косы наземь. Один Ванятка остался с косой наперевес; раздувая ноздри, поглядывал то на полицейских, то на мужиков. Он пятился к роще, как затравленный волк.

- Взять его! - крикнул опять Каманин.

- Ага... Возьмешь хрен в руку. Догони сперва... - Ванятка кинул косу и дал стрекача, аж лапти засверкали. Пока те выхватили наганы и открыли стрельбу, он уж в кустарниках трещал, как медведь. Они было в рощу на лошадях. Но куда? Там пеший и то не каждый продерется сквозь заросли лутошки да свилистого дубнячка. Они рощу мнут, стреляют да матерятся, а Ванятка спрятался в камышах возле озера, поглядывает на них оттуда да посмеивается: Так ни с чем и уехали.

Да что там один беглец! В восемнадцатом году в этих кустах да камышовых зарослях дезертиры прятались целыми взводами. Первый тихановский набор разбежался с вокзала. До Пугасова их догнали честь честью, в теплушки посадили... Вот тебе, начальство разошлось с перрона, а поезд не трогается. Тихановские открыли свою теплушку:

- Ребята, соседи бегут!

- А вы чего рот разинули?

- Гайда!

И посыпались новобранцы из теплушек, как горох из дырявого торпища. Мешки с продуктами оставляли в вагоне, ежели сцапают на вокзале, скажем: "Это мы так... До ветру... Прогуляться, одним словом". Из тихановских один Митя-Пытя остался, все мешки с продуктами собирал и в кучу складывал.

- Бяжитя, ребята, бяжитя... Мне сытнее ехать... Вернусь с войны рассчитаемся.

Но с войны Митя-Пытя не вернулся...

Андрей Иванович хорошо помнил и то лето. Как раз их шалаши стояли на берегу озера Выксалы. Вон там, за Липовой рощей. Ночью, только легли, еще толком заснуть не успели, кто-то откинул брезентовое закрывало и по-собачьи вполз в шалаш на четвереньках.

- Чего надо? - Андрей Иванович тревожно поднял голову. - Закрывай брезент, мать твою!.. Комары налетят.