Похождения Вани Житного, или Волшебный мел - Вероника Кунгурцева

— А вот скажи ты нам, не была ли к тебе какни–будь племянница Валентина? — взял быка за рога Шишок.

— Была, как не была! Только когда это было! Ещё мой сожитель был живой. Поглядела, что жить у меня негде, да и отбыла восвояси. Вот и вся побывка. У меня и ночевать‑то негде, — сказала намекающе Раиса Гордеевна. — Сама не знаю, как мощусь.

— А куда она ушла? — подал тут голос (который некстати задрожал) Ваня.

— А кто ж её знает!

— И… и больше вы её не видели? Больше она не приходила?

— Нет. Не пожаловала.

— Да хотя бы в Москве ли она, неужто вы и этого не знаете?! — воскликнул тут Перкун. — Вы же всё‑таки тётя ей, родная кровь. Не чужой она вам цыплёнок!

— Дак у неё и мать ведь есть, кровь куда роднее, а что‑то, я вижу, и она не знает, где её дочерь, коль у меня спрашиваете.

— Не оставляла ли она чего у вас? — стал тут выпытывать Шишок. — Каких‑нибудь своих вещичек, дескать, после зайду… Какой‑нибудь ерунды ерундовской… вроде коробочки с мелом?

Раиса Гордеевна, откинувшись на стуле, расхохоталась.

— Невидимым мелом, значит, интересуетесь…

Шишок, разведя руками, кивнул:

— Очень нужон.

— Нет, не оставляла Валентина никаких сумочек, коробочек, узелков — ничего. Всё с собой унесла. Да и нести‑то было нечего.

— А не говорила, остался ли у неё мел–от?

— Нет, не говорила. Да я и не выспрашивала — не больно‑то интересно! Батюшка Гордей Ефремович дал тот мелок Василисе в приданое, вот она пускай и заботится об ём. А мне он без надобности. Мне скрывать нечего, как некоторым другим… Я вся на виду.

— А что же другие‑то скрывают? — вопрошал, снизу вверх заглядывая в косоглазое лицо старухи, Шишок.

— А и кто ведь что, — пожимала плечами дворничиха.

— Так, совсем забыл! — полез Шишок в котомку и оторвал предпоследнюю шишку от ветки Березая. — Тут тебе Василиса Гордеевна да Анфиса Гордеевна поклоны шлют, а ещё вот — гостинчик… — и Шишок с важностью водрузил на стол шишку.

Раиса Гордеевна вскочила с места, глаза у неё разгорелись — один ярче другого — она цапнула шишку и принялась вертеть и так и сяк. Даже на зуб попробовала. Потом утащила куда‑то в дальний угол и, зарывшись в сундук, так что один зад торчал кверху, зарыла в тряпки. Вернулась раскрасневшаяся и стала куда приветливее, даже открыла кастрюлю, стоявшую на железной печурке, и вывалила в миску всю картошку, вылив туда же чуть не полчекушки постного масла. Шишок весело подмигнул товарищам, дескать, налетай, и первым запустил мохнатую лапу в миску.

— Ну, спасибо за гостинчик, Шишок! — говорила меж тем Раиса Гордеевна. — Ну, удружили сестрички, ничего не скажешь, не ожидала такой щедрости!

Дворничиха стала выспрашивать про житьё-бытьё сестёр, дескать, что‑то писем от Василисы давненько не получала, Шишок наполовину врал, наполовину правду говорил. Растаявшая Раиса Гордеевна погладила Ваню по отмытой рекой Смородиной голове и, скроив постную мину, завздыхала:

— Ох, один ты у нас внучек, на всех четырех сестёр один… Вот ведь какая незадача! Я бездетная, Анфиска безмужняя, Ульянка… Та вовсе… Нас ведь трое дочерей было, Ваня, у матушки с батюшкой: я, Анфиса да Василиса, а как мама‑то померла, царствие ей небесное, так батюшка женился на другой. А у мачехи своя была дочь — Ульяна… Значит, мы были стариковы дочки, а Ульянка — старухина. Ну и стали жить… Не буду рассказывать, всего натерпелись от мачехи‑то… Выросли. Я как раз взамуж вышла, своим домом зажила. Анфиска всё женихов перебирала: этот не такой, да тот не этакий…

Шишок при этих словах вздохнул и согласно закивал, дескать, это дело нам известное: да, перебирала женихов Анфиса Гордеевна…

— А и младшенькие тут подросли, — продолжала дворничиха, — Василиса‑то с Ульяной, они одногодки были. А жил в соседнем селе, в Теряеве, парень один… — дворничиха покосилась на Шишка, который даже жевать перестал, — Серафим Житный, ладный, покладистый, работящий. — Шишок надулся, как пузырь, будто это его хвалили. — Только маленько простоват…

— Чего–о?! Простоват? Добрый человек был хозяин… Простоват! — рассердился Шишок. А Раиса Гордеевна, не обратив внимания на его уточнение, продолжала:

— Ну и приглянулась ему наша Ульяна… Была она девушка ласковая, как лиса, приветливая, росточку невеликого, всё улыбается, глазищами прямо в душу заглядывает и трещит без умолку… Ну и чистоплотница — этого уж не отнять. Стал он на посиделки в Бураново похаживать да под нашими воротами постаивать… Ну вот… А Василиса другого нрава была: молчунья, хотя красавица писаная. Да к тому же умница–разумница, а ещё и знахарка да ворожея… Матушка всех нас волховской науке‑то учила, но Василиса самая способная оказалась, хоть и меньшая из нас. И вроде не много ей пришлось урвать от материнского‑то ученья, — ведь когда матерь померла, Василисе только десятый годок шёл, — а вот поди ж ты!.. Каждое матушкино слово запоминала да заучивала… Ну вот, видать, и ей глянулся Серафим‑то Петрович… Хотя никому она ни слова про то, конечно, не сказывала. Уж не знаю я, пользовалась ли она в этом случае своей наукой, чтоб отбить парня‑то…

Он, мне сдаётся, просто боялся такой красоты‑то да ума–разума, думал, не про его честь. Синица в руках, дескать, надёжнее. А тут оказалось, что и журавль с неба может к нему в Теряево слететь… Не знаю, от приворотных ли зелий али так, сам по себе, — да только стал он сторониться Ульяны, а на Василису заглядываться… И вот сваты пришли в дом… Ульянка всё ещё думала, что её сватать будут, нет, оказалось — Василису. Батюшка ответ даёт сватам: «Берёза!..» Все заулыбались, а Ульянка насупилась…

Шишок, как и Ваня, слушал, открыв рот, но тут, углядев недоумение на лице хозяина, зашептал ему на ухо:

— Берёза — значит, да, согласны, дескать, отдать вам нашу девку, ну а ежели — ель, али сосна, али там дуб — тогда, значит, всё: от ворот поворот.

— А зачем это? — шепнул Ваня.

— Так надо. Чтоб, значит, не обидеть сватов прямым словом‑то.

А Раиса Гордеевна, нахмурившись на шептунов, повела дальше свой рассказ:

— Вот батюшка благословляет молодых… А Ульянка убежала куда‑то… Анфиса пошла в конюшню сена лошади задать, а она там на вожжах висит… Закричала! Прибежали — да снимать… С того света, почитай, вернули… Мачеха давай Василису корить проклинать! Но Василиса Ульяну‑то и выходила — тут уж ей всё мастерство понадобилось. Время прошло, выздоровела Ульяна, и сыграли свадебку. Василиса ушла жить в Теряево, к Житным. Ульянка с Анфиской в Буранове остались. Это присказка, Ваня… И было это давным–давно, до войны ещё. А вот эта сказка уже послевоенная… Так ведь и не вышли взамуж: ни Анфиса, ни Ульяна, одинокие остались. Ульяна не сказать, чтоб хранила верность изменщику, был у неё жених, да на фронте сгинул, ну а после так и не сладилась жизнь. Она в нашем родительском дому жила вместе с матерью, пока та не скончалась. Ну а Анфиска — та вовсе бирючкой стала, в лесу жила, на лесном кордоне, после смерти батюшки‑то, Гордей Ефремыча… Валентину, матерь твою, очень уж привечала Анфиса‑то, всё звала к себе на каникулы, дескать, пускай приезжает племянница в родные места, чего ей в городу смрадом дышать. И Василиса отпускала дочку. Хотя, я слышала, Серафим Петрович противился, чего‑то ему не хотелось, чтоб дочь ехала в родные места. Но ничего не мог сделать, Шишок, твой хозяин, подкаблучник он был, всё в основном решала Василиса…

Шишок топнул тут ногой:

— Нет, он только добрый был человек! И не скажи, Раиса Гордеевна, далеко не всё Василиса решала. Мне‑то лучше известно, что в избе делалось, всё ведь на моих глазах! Что там за стенами — я не знаю, а уж что касается домашних дел…

— Ну, не буду спорить! Валентина вышла девка пригожая — вся в мать. А вот простотой — в отца…

— Опять двадцать пять! — рассердился Шишок.

— Многие заглядывались на Валентину, — продолжала меж тем Раиса Гордеевна, — а она начала хвостом вертеть. Ну и случилась беда… Вроде человек был женатый, учитель из музыкальной школы. Валентина ведь музыке училась, учитель этот всё хвалил её, способная, дескать, ученица… Да потом взял и отказался — не мой, дескать, грех. И другие, дескать, были… Ну и — девке восемнадцати лет нет, а… Василиса настаивала, чтоб Валентина рожала, вырастим-де… У Василисы с Серафимом Петровичем‑то трое малых детушек в войну погибли, история тёмная — и мне неизвестная… — Раиса Гордеевна поглядела на Шишка, который пригорюнился. — Только знаю, что, когда эсэсовцы[72] пришли, чтоб село сжечь, дети в лесу прятались с кем‑то из родных. Серафим Петрович с Василисой в то время партизанили. Говорят, вроде какой‑то эсэсовец, заслышав шум, обстрелял кусты — и положил всех троих. Так люди говорили… А что уж там было… Ну вот. «Рожай, — говорит Василиса дочке, — ничего, вырастим». Серафим‑то Петрович к тому времени уж помер, они вдвоём остались… А Валентина стала проситься к тётеньке Анфисе на кордон, свежим воздухом подышать, молочка попить… Василиса и отпусти дочку… Так вот: вернулась Валентина от тётеньки порожняя, чикнули они там по–живому… И такие раздоры пошли в семье — страшные. Василиса прямо ведь взъелась на дочь…