Колыбель - Михаил Попов

Денис, медленно переставляя валенки, украденные еще в Домодедове, шел вниз, к Яузе, при порывах встречного ветра загораживаясь отворотом липкой фуфайки. Ел он всего лишь позавчера, поэтому был еще полон сил и еле сдерживался, чтобы не побежать, и все время хотелось поздороваться со встречным человеком — так все казались милы ему. Родные места! Это тебе не холод аэропортовской отчужденности. Бежать было нельзя, он знал — дернешь поясницу и валяйся, случалось уже. Здороваться с кем попало опасно — ему объясняли почему, но он не запомнил.

Слева поворот вдоль железного забора к Музею Сахарова. А вот и памятник — на торчащих из земли ржавых лезвиях агонизирует Пегас. Можно подумать, что памятник поэту. Но Денис подумал не об этом, а о том, почему на памятнике столько повешенных собак. Какая елка, такие и украшения. Как все же изменился любимый город. Говорят, «голод, голод», а вместо того чтобы съесть провинившихся псов, как это делалось в идиллические времена с помощью чебуреков и шаурмы, их оставляют каменеть на морозе.

На мосту над Яузой на пару секунд остановился. Белое полотно было, как кляксами, покрыто кострищами, возле каждого мостилось по нескольку рыбаков, все старались сидеть спиной друг к другу. Говорили, что за годы «после учений» в реке расплодилось рыбищи.

У поворота на Николо — Ямскую свисал с эстакады самосвал с откинувшимся кузовом, похожий немного на грязного железного пеликана с распахнутой пастью. На чем он там держится? Не доходя немного до театра на Таганке, он повернул, миновал метро Таганская. Там в прежние времена была фирма «Малая родина», и сейчас вывеска еще висела, и его еще больше подбодрил этот мелкий символизм. Хотя, если взглянуть на окружающую обстановку трезво, никаких оснований рассчитывать и даже надеяться на то, что он застанет родной очаг в неразграбленном виде, нет.

А вот и родимая улица Заворотнюка. У поворота во двор остановился, вот тут накатило и сдавило — то, что сдавливается обычно в подобных ситуациях, радостное предвкушение было вытеснено из недр организма на поверхность, и теперь, наверно, у него, если глянуть со стороны, синеватая аура.

Те же шесть лип, а машин всего несколько, почти уже сгнивших. На скамейке у подъезда старушка. Проходя мимо, покосился — чужая бабушка. И никого больше во всем дворе.

Домофон не работает. Железо двери заклеено вкривь и вкось разномастными листовками — это от эпохи «еженедельных выборов». Внутри приглушенный морозом запах кошачьей оккупации, хотя ни одной живой твари не видно.

Темно. Но на верхних площадках бледные пятна пасмурного дневного света.

У родной двери довольно благополучный вид. Только все те же наглые агитационные бумажки. Ни с ломом, ни с паяльной лампой на это хлипкое китайское железо никто не набрасывался.

Поднял кулак в чулке, сглотнул слюну: давай, царь царей, давай!

Мягкие, почти беззвучные удары — прямо по лицу усатого человека, таращившего мощный взгляд, а под ним мало радующая надпись: «Авария с вами!» — а пониже: «Да здравствуют носители черной кожи!»

На его вялые удары никто не откликнулся. Надо применить ногу, но на ней валенок, в кармане есть гайка… но рука сделала рефлекторное движение и нажала кнопку звонка. И он раздался.

Как все просто!

И почти сразу же распахнулась дверь.

6

— Тогда еще работали иногда телевизоры, и мы старались далеко не отходить от дома, только по самым неотложным делам, и сразу к темному экрану — вдруг заработает. Бывало очень интересно, но, в общем, потом стало ясно, что ничего все равно понять нельзя. К тому же много было вранья, подставных роликов, чтобы запутать население, сбить с толку.

— Диверсия! — сказал Иван Степанович, лежавший на диване за буржуйкой, и нехорошо, мучительно закашлялся.

Женя сочувственно повернула в его сторону красивую, немного сухую голову с большими, даже слишком большими глазами и медленно кивнула. Она была похожа на однажды уже кем–то пойманную лань.

— А компьютеры?

Иван Степанович поднял руку, показывая, что знает объяснение — погодите, сейчас расскажу. Денис терпеливо смотрел на борющегося с приступом отца. Кашель стихал, уже не вырывался наружу и работал как землетрясение, буруны бродили в грудной клетке, старая, когда–то норковая шуба Жени вздрагивала на нем, как живая.

— Так, когда это было? — спросил Денис у жены.

— Больше года. Года полтора назад.

— Как–то ты очень приблизительно… И что, вот просто так: постучали — и он лежит за дверью, в картонной коробке, даже не в пеленках?

— На дне лежала дерюжка, а вообще, совсем голенький, — медленно отвечала Женя.

— И листок бумаги с именем Артур?

— Кусок картона. С именем Артур.

— И никого? Постучали и убежали?

— Я не знаю, сколько их было, один или несколько, — опять очень медленно, старательно выбирая слова, сказала Женя.

Денис закрыл глаза и некоторое время сидел беззвучно и неподвижно.

— А этот, ну странный гость, как ты говоришь, появился скоро?

— Недели через две.

— Ты даже не успела привыкнуть к мальчику?

— Ты очень странно говоришь, Денис, как будто я в чем–то виновата! — Голос жены начал подрагивать.

— Нет, я ничего такого не говорю.

— От тебя не было никаких вестей…

— Я тебе уже объяснил: цунами, жуткая волна, практически необитаемый остров, ты знаешь, без роуминга. Даже свечей не было, чудо, что вообще удалось оттуда выбраться. А тут такое.

— Ты должен понять…

— Да, да, я даже должен быть тебе благодарен, ты не бросила деда в такой ситуации, я вас, можно сказать, бросил тут двоих почти без денег, а ты не бросила старика, да еще и хворого, вам надо было выживать.

— Ты не благодарен. Я чувствую, ты недоволен, что я отдала мальчика. Но положение было и правда жуткое. Ни еды, ни… буржуйка, которую Иван Степанович сделал, прогорела, а этот человек принес нам новую, хорошую, и вообще, он был вежливый, уважительный…

Иван Степанович заговорил без предупреждения:

— Все началось во время учений, больших совместных учений с американцами, кажется. Учения перешли во взаимную массовую бойню. Почему–то. Потом бешенство генералов по всему миру, это тайна, вряд ли кто–то знает всю правду, а если и знает, не расскажет, а расскажет — сочтут за бред. — Иван Степанович кашлянул, но не прервался. — Думаю, что и электроника была тогда как–то особенно задействована, ее тоже учили. и тогда туда чего–то не такого воткнули, вирус, антивирус, я не специалист и скажу по–народному: запустили щуку, так сказать, в реку.

— Какую щуку?! — болезненно повернулся к отцу Денис.

— Одним словом, вся эта сеть оказалась… как бы это сказать… ну, в общем, она же всемирно контролировалась, полностью и жестко, все знают, и если, при таком порядке, если дать по голове контролеру, то обездвиживается весь механизм.

Денис подумал про Астерикса, но вслух, конечно, ничего говорить не стал.

— Будем считать, ты объяснил, а я понял. Интернета у нас нет, и нигде нет.

— Про «нигде» я бы не спешил.

Денис встал с табурета. Взял с буржуйки закопченный чайник, налил в облупленную эмалированную кружку кипятку. Он был в отцовских кальсонах, героически неведомым образом отстиранных большеглазой супругой, и сам он был более–менее отмыт, на что ушло три чайника теплой воды и пять минут приплясывания в ледяной ванне.

— Так вы сейчас вообще без источников информации?

— Почему? — вроде как даже обиделся за свою нынешнюю цивилизацию Иван Степанович. — раньше — да, было время, когда только листовки повсюду клеили, а теперь радио.

На холодильнике в углу комнаты виднелся маленький транзисторный приемник с примотанными к спине синей изолентой квадратными старинными батарейками.

— Вообще, стало получше, получше стало, прогресс явный. Я, надо тебе сказать, верю в путейцев. Просматриваются элементы порядка. Приятно, когда власть в форме. ты знаешь, это греет. Раньше махновщина была и блокпосты на каждом перекрестке, а теперь садись в автобус и хоть по всему Садовому… Да, и керосин! Раньше мы, бывало, в это время уже спать укладывались, а теперь — иллюминация. Нет, путейцы — это сила. Порядок.

— «Порядок». Они меня давеча чуть из электрички на полном ходу не выкинули. А я просто не ту ладонь показал, без штампа, — сказал Денис.

— Издержки, дорогой, временные неурядицы. Зато, ты сам говорил, прямо из Домодедова сюда прямым рейсом до Павелецкого вокзала.

— Нет, не прямым. Пришлось еще поплутать, приехал я на Курский, но это ладно. — Денис отхлебнул из кружки, обжегся, и ему это было приятно.

Жена напряженно смотрела на него, ожидая продолжения разговора. Женя выглядела очень хорошо в этом своем черном лыжном костюме, можно сказать, даже стильно. Темные круги под глазами, огромные черные глаза, отточенная голодом фигурка. Он знал, что томит ее своим неторопливым отхлебыванием. В общем, он не имел права на претензии, но главное, чтобы она не вообразила себе этого. Да, разругались, да, уехал, не подумав, что будет со стариком — тогда, правда, еще ходячим, и, вернувшись с того света почти через два года, он, узнав, что тут произошло…