ДОЧКИ-МАТЕРИ. Третий лишний? - Каролин Эльячефф

Но почему это упорное стремление стольких матерей выдать свою дочь замуж проявляется не только пассивно – как желание увидеть их замужними, но и активно – то есть способствовать осуществлению этого замужества? Тому есть множество причин. Объективно существует некий коллективный интерес всей семьи в целом, с точки зрения управления родовой стратегией. Он обеспечивается благодаря выгодному замужеству дочерей, так как оно укрепляет социальное или материальное положение всех родственников: и настоящих, и будущих. В этом случае мать становится наилучшим представителем общесемейных интересов, при этом самым близким к дочери и способным воздействовать на нее человеком. Это прекрасно осознает героиня из романа Жипа «Свадьба Шиффонов» (1894): «Она так боялась, что я не смогу удачно выйти замуж! Не ради того, чтобы я была счастлива, нет, только из тщеславия».

Субъективно мать, чьей дочери удалось избежать ее излишнего влияния, предпочитает, хотя бы в отдаленном будущем, но все-таки сыграть свою роль, чем быть исключенной из процесса выбора счастливого избранника – своего зятя. Соответственно, она получает возможность вновь «по доверенности» пережить первые волнения влюбленности, которые ей самой теперь недоступны, и идентифицировать себя с юной девушкой, разделить с ней радость помолвки, вспоминая при этом собственное замужество. Как иначе можно истолковать столь горячее желание большинства матерей сыграть роль свахи для своих дочерей, да и для чужих, если представится такой случай?

Литература отнюдь не бедна описаниями семейных интриг, которые плетут матери, вкладывая в них всю свою энергию. Вместо того чтобы приводить многочисленные примеры, обратимся к случаю полнейшего смешения противоречивых интересов: чувств дочери, материнского тщеславия, меркантильных интересов всего остального семейного окружения. Речь идет о романе Генри Джеймса «Трудный возраст» (1899). В предисловии к нему автор сам уточняет, что главной темой являются «разногласия, возникающие в некоторых семьях у все еще цветущих матерей, когда на первый план выходит какая-нибудь из дочерей. Иногда этот момент несколько запаздывает, иногда внушает страх матерям, но никогда не может быть отменен совсем». Невозможно «пережить иначе, как кризис, появление в гостиной, начиная с определенного возраста, юной дочери, которую до той поры безжалостно держали взаперти». Хотя мать по-прежнему старается всем нравиться и поддерживать в своей гостиной относительно свободный тон беседы, присутствие дочери среди взрослых с той поры, как она достигла этого «трудного возраста», когда требуется найти ей мужа, – необходимость ее присутствия превращается во внутреннюю проблему матери. Эта проблема вызывает у нее столкновения между индивидуальными и семейными интересами. Даже более того, всеобщими интересами – семьи и самой дочери, так как та должна начать «выходить в свет».

Интрига здесь осложняется еще и тем, что помимо дочери в романе фигурируют еще две юные особы на выданье, чьи судьбы иллюстрируют две различные «брачные стратегии» в аристократическом обществе Англии конца девятнадцатого века. Это Нанда, дочь мистера и миссис Брукенгем, и Эгги, племянница обедневшей итальянской графини, которая заменяет ей мать. Обе они плохо или совсем не обеспечены. Эгги красива («намного красивее, чем две другие»), но ее с большой натяжкой можно назвать образованной, к тому же она не слишком умна. Нанда не блещет красотой, но отличается интеллектом и умением поддержать непринужденную беседу.

Вопрос о достоинствах каждой из девушек как потенциальной супруги, безусловно, является главным в брачных стратегиях. Так, графиня старается компенсировать косноязычие племянницы, превознося ее невинность. Что касается госпожи Брукенгем, от нее редко можно услышать дифирамбы красоте дочери. Вот какой, не самый привлекательный портрет Нанды, рисует один из претендентов на ее руку: «Она не обладает прекрасными чертами лица. Однако у нее есть шарм, природная прелесть. Но красота в Лондоне, [...] сверкающая, блестящая, очевидная, поразительная красота – такая же очевидная, как панно на стене, как реклама мыла или виски, нечто такое, что понятно всем, также продается или покупается и имеет свою цену на рынке, особенно, для женщины, у которой дочь на выданье. Это внушает бесконечный ужас и составляет для бедной пары, я говорю о матери и дочери, своего рода социальное банкротство. [...] Более того, не находите ли вы, что в этом заключена тяжелая проблема для бедняжки Нанды. Проблема, которая определенным образом занимает столько места в серьезной маленькой жизни ее матери. Какой у нее будет вид, что о ней подумают, и окажется ли она способна хоть что-то сделать для дочери? Ведь она в том возрасте, когда все: я говорю о внешности и возможной будущей красоте, – все еще так зыбко. Но от этого столь многое зависит».

Миссис Брукенгем недовольна появлением дочери в своей гостиной. Во-первых, потому что дочь может нарушить свободное течение беседы, а во-вторых, это может помешать матери, так как она сама в некоторой степени влюблена (или уже стала любовницей?) в мистера Вандербанка, соблазнительного, но очень бедного молодого человека, за которого Нанда надеется выйти замуж. Что касается итальянской графини, она прилагает все усилия, чтобы обеспечить собственное будущее и будущее племянницы, стараясь, насколько это в ее силах, представить Эгги в самом выгодном свете. Она пытается уберечь ее от любых излишне вольных разговоров, которые могут повредить невинности, свойственной девственнице. Эта тетушка-сваха сама имеет тайную связь с разорившемся аристократом, живущим за счет своего друга Митчи, молодого человека очень скромного происхождения, некрасивого, но обаятельного, умного и, самое главное, обеспеченного.

Обе свахи мечтают о Митчи как о муже для своих дочерей: графиня – потому что он богат, а миссис Брукенгем – потому что, как изящно объясняет его друг и соперник Митчи, «она хочет заполучить «старину Вана» для самой себя». Митчи влюблен в Нанду, но в конце концов женится на Эгги по просьбе самой Нанды, которая обеспечивает себе таким образом свободное пространство, надеясь получить предложение руки и сердца от Вандербанка. Нельзя сказать, что она совсем не замечает, что вступает в соперничество с собственной матерью (у которой не осталось никаких иллюзий по поводу ее чувств на этот счет: «А!» – спокойно сказала миссис Брукенгем, – «Она так меня ненавидит, что способна на все, что угодно»). Дополнительное обстоятельство: Вандербанк столь же малообеспечен, как и она сама. И никто не выдаст малообеспеченную девушку замуж за мужчину без средств.

Нанда, лишенная поддержки со стороны матери, оказалась бы в весьма плачевном положении, если бы в их тесном кругу не появился бы вдруг мистер Лонгдон, пожилой мужчина, у которого когда-то была любовная связь с бабушкой Нанды. Он берет внучку под свое покровительство и предлагает ссудить Вандербанка деньгами, если тот согласится жениться на девушке. Вандербанк в конечном итоге скрывается и отказывается от женитьбы, Нанда остается незамужней, но ее удочеряет мистер Лонгдон, который в состоянии позаботиться о ее содержании. Отныне она будет жить вдалеке от родительского очага и перестанет докучать матери своим присутствием в ее гостиной.

Возможно, после разлуки с дочерью миссис Брукенгем наконец-то почувствует себя свободной для любовных демаршей с мужчиной, за кого она должна была бы выдать замуж дочь? На это, похоже, дочь сама их подвигла, когда говорила с Вандербанком о своей матери: «Будет, наверное, слишком бесстыдно, если я скажу, что думаю: моя мать по-настоящему влюблена в вас? [...] Ведь она по-прежнему так невероятно молода». Вот как молодая девушка, провалив собственное замужество, сыграла роль свахи для матери и внушила молодому человеку мысль о том, что та будет только рада, если он станет ее любовником.

«Трудный возраст», таким образом, проявляется не только у дочери, которая превращается в послушную игрушку противоречивых стратегий собственной матери. Этот возраст также с трудом переживает все еще молодая мать, которая должна отойти в сторону, чтобы выдать замуж дочь. Ничего удивительного, что в этой ситуации некоторые пытаются как можно скорее и любой ценой пристроить дочь замуж, пока она не затмила их самих, или, еще хуже, не превратилась в живой упрек, как, например, дочь Клитемнестры Электра в одноименной пьесе Жироду. Она упрекает мать, которая хочет ее выдать замуж: «Ты захотела, чтобы я была женщиной. [...] Захотела, чтобы я оказалась в твоем лагере. Ты просто устала постоянно видеть перед собой лицо твоего злейшего врага. – Лицо моей дочери? – Лицо целомудрия».

Толкнуть дочь в объятия мужчины отнюдь не означает побудить ее к замужеству, особенно в наши дни, когда прохождение инициального испытания (переход от статуса дочери к статусу женщины) не обязательно подкрепляется заключением брака, а протекает в пространстве межличностных отношений и подтверждается первым сексуальным контактом. Этот опыт уже не только не запрещается, но, напротив, может быть спровоцирован матерью: либо как подготовка к возможному браку в соответствии с обычным порядком смены состояний женщины, что означает доступ к статусу «первых», то есть супруги и матери; либо как утверждение в статусе «вторых», когда мать предопределяет для дочери судьбу проститутки или женщины на содержании. Еще хуже, если мать из-за легкомыслия или внутренней раздвоенности противоречиво относится к сексуальности дочери и действует за рамками обозначенных стратегий, или просто не знает, как подготовить дочь к осуществлению своего женского предназначения.