Отшельник. Роман в трёх книгах - Александр Горшков

Не было единодушия и среди церковной паствы. Андрей Иванович Шевчук, оставаясь неизменно уравновешенным, серьезным, засуетился первым:

— Что ж, на все воля Господня… Надо готовиться к встрече нового батюшки.

— Погодите, Андрей Иванович, — пытался кто-то возразить ему, — зачем же вы прежде времени отца Игоря хороните? Его еще никто не выгнал, в запрет не отправил. Во всем разберутся без спешки. Разве это дело: взять и выгнать человека, столько добра сделавшего для людей, столько прослужившего в нашем храме?

— Тут и так все ясно, — на фоне беды, постигшей отца Игоря, Андрей Иванович выглядел как никогда разумным и праведным. — Пресса просто так писать не станет, да и в епархии, насколько мне известно, разговор состоялся очень серьезный. Нет-нет, нужно готовиться к встрече нового настоятеля. Пришлют — и все будет по-прежнему. Никто не виноват, что все так вышло. От этих женщин одно искушение… Ох, искушение…

И вздыхал, набожно крестясь на образа. А через минуту уже слышался его юморок возле тех же женщин, хлопотавших на кухне — в ожидании «стакана супа».

Полина защищала свою правду.

— Я вам говорила, — верещала она, больше напоминая деревенскую кликушу, — я давно говорила, что благодать Божия оставила храмы. Вы же не верили, за сумасшедшую, бесноватую меня считали, упрекали, что я к поселенцам ходить стала. Не сектанты они вовсе, а святые люди! Истинно святые: и живут свято, и молятся свято. Ушла от нас благодать, покинула! «Оскуде преподобный!» Настали времена, о которых святые отцы говорили: храмы будут открыты, а ходить туда нельзя будет. Батюшки, прости их, Господи, в блуд пошли, мы паспорта с электронными чипами готовы брать… Откуда же быть благодати? Нет, пора уходить в лес, быть не от мира сего, отшельниками, подражая святым людям. Здесь больше нечего ждать!

«Каторжанин» Андрей был более сдержанным:

— Западло травить эти разговорчики, зачем на хорошем человеке крест ставить? — он не мог понять, почему, казалось бы, верующие люди, еще вчера считавшие отца Игоря своим наставником, духовным отцом, сегодня уже отвернулись от него. — Или вы тоже из тех, кто сегодня кричит: «Осанна!», а завтра: «Распни, распни Его!» Что за люди? Зачем в храм ходят?..

Не остался в стороне и Егор Макарович Извеков. Он ни с кем не вступал в дискуссии, никого не обвинял и не выгораживал, а пришел под вечер в гости к отцу Игорю и, сидя с ним за чаем, поделился своими мыслями:

— Мой образ жизни и дело, которому я служил всю свою сознательную жизнь, научили меня быть рассудительным и в какой-то мере бесстрастным. Да-да, пусть вас это не удивляет: именно бесстрастным, ибо ничто так не вредит науке, как преждевременное торжество эмоций над холодным разумом, опытом и знаниями. Я не юрист, но, опираясь на все тот же опыт и логику рассуждений, не хочу вас ни утешать, ни обнадеживать. Какой в том прок? В любом случае, чему быть — тому не миновать. Ситуация, в которой вы оказались, если не прятать голову в кусты, — она не просто гадкая, а беспросветная. Все факты против вас, а факты эти — подтасованные, перекрученные или какие угодно еще — настроили против вас общественное мнение. Та ведь газетенка была лишь началом кома, потока грязи, что теперь на вас выливается. И остановить его — даже не остановить, а разбить — по большому счету, может лишь чудо. Как это ни странно, я тоже оперирую этой мистической категорией, потому что ей есть место и в науке, когда вдруг, вопреки всей логике и здравому смыслу, вопреки всем самым точным расчетам, выводам и ожиданиям, вперед выходит чудо и все опровергает, ломает, сметает. И побеждает. Будучи человеком науки до мозга костей, я всегда верил в чудо. И теперь верю. Мне подсказывает интуиция, что оно непременно произойдет: уж больно все как-то гладко, красиво получилось с той атакой на вас — разыграли, как по нотам. И все как-то вдруг: когда такие вещи происходят, обычно прежде огня всегда дымок появляется. Понимаете? Не только дыма без огня не бывает, но и сам огонь разгорается после того, как пошел дымок. А в вашей истории получился сразу огонь, в нарушение всех законов природы. Думаю, что все должно каким-то образом проясниться. Вы верите в Бога — искренне, преданно, а я точно так же верю в чудо. И пусть две наши веры соединятся в одну. Поверьте: мне этого очень хочется…

***

Люська ходила по деревне торжествующей, не скупясь рассказывать все новые и новые подробности своих мнимых отношений с отцом Игорем, рождавшиеся в ее воспаленном сознании. Нашлось немало тех, кто поддержал, одобрил ее поступок:

— Так с ними и надо поступать! — они распаляли эту тему еще больше. — К бабе Наде он, видите ли, ходил… Зато других не стеснялся наставлять уму-разуму. Хорош праведник оказался. На месте матушки гнать бы его метлой поганой. Такого позора натерпеться…

В то утро Люська не спешила вставать, нежась в постели и вспоминая подробности вечеринки, с которой приплелась поздно ночью измотанная и хорошо выпившая. Толком даже не раздевшись, она бухнулась в постель, мгновенно провалившись в бездну диких видений, продолжавших ее прошлое разнузданное веселье в компании друзей и подружек.

Она бы так лежала и лежала еще очень долго, если бы не тихий, но настойчивый голос бабы Нади, который заставил ее подняться.

— Чего тебе, старая? — недовольно буркнула она, заглянув в соседнюю комнатку. — Сама не спишь и другим не даешь…

— Утро ведь, ласточка, — улыбнулась в ответ баба Надя. — Святое утро. Праздник сегодня большой: Казанской Богородицы. Поди, запали лампадку возле Ее святого образа. Сделай милость. Запали и перекрестись. Хватит спать. И в храм бы пошла, помолилась…

«Ага, — ухмыльнулась Люська на слова бабушки. — Помолилась… Я бы лучше рассольчику напилась, а то во рту, словно коты со всей деревни нагадили…»

— Запали, ласточка, — снова застонала баба Надя. — Такой праздник, это ведь Заступница наша усердная…

— Ай, ну тебя, — махнула рукой Люська, и чтобы не слышать новых просьб и старческих стонов, взяла табуретку и поставила ее перед святым углом.

— Только, Люсечка, ты сначала запали ту свечечку, что под иконами, а уже от нее зажги саму лампадку, — превозмогая силы, снова попросила баба Надя.

— Вставь ты себе эту свечечку знаешь куда?..

Люська хмыкнула и, подняв с пола валявшуюся зажигалку, стала чиркать, пока не заплясал огонек.

— Свечечку ей… — пошатываясь, неуклюже забралась на табуретку. — Тебе, старая карга, пора уже не свечечку, а…

Она не договорила, так и не поняв, что же произошло. Позже, придя в себя, она будет вспоминать об огненном потоке, вдруг хлынувшем от образа Божией Матери и швырнувшем ее, словно песчинку, на пол. Падая, она со всего маху ударилась головой о деревянные поручи старого дивана и лишилась сознания, провалившись во мрак. Почувствовав недоброе, баба Надя кое-как доковыляла на двух палках до входной двери, чтобы позвать на помощь соседей, а те — неотложку.

Две недели врачи боролись за Люськину жизнь, пытаясь вывести из комы: полученная при падении и ударе черепно-мозговая травма оказалась очень серьезной и опасной. Домой она возвратилась в коляске: совершенно неузнаваемая не только внешне, но и внутренне. Исчез прежний гонор, исчезла насмешливая улыбочка, исчезли нескончаемые пошлости и остроты. Кого-то из друзей, приехавших к ней, она попросила привезти в деревню того самого Фофу, писавшего об отце Игоре, и других журналистов, в том числе телевидение. Думая, что от Люськи последуют новые разоблачения о «похождениях» сельского батюшки, дружок постарался безотлагательно исполнить просьбу, привезя с собой целый микроавтобус писак, охочих до сенсаций. И сенсация получилась. Правда, вопреки всем ожиданиям, Люська продемонстрировала гостям оригиналы видеозаписей, из которых были взяты скандальные кадры, а затем подробно рассказала о том, как созрел ее коварный план. Она сняла все подозрения с отца Игоря, заодно оправдав и своего дружка Фофу, тоже оказавшегося жертвой подлой «подставы».

Едва самостоятельно встав на ноги, она пришла в церковь, опустилась перед прихожанами на колени, в присутствии отца Игоря стала слезно просить прощения, глубоко и искренно раскаиваясь в содеянном. Ее простили: так же искренно, как и Люськины слезы. А потом… Потом Люська просто исчезла. Куда, как надолго, почему — никто не мог понять, даже родители. Она исчезла не только из деревни и из виду своих самых закадычных друзей, но и своей прежней жизни. Никто не сомневался, что к ней она уже больше не вернется. И не потому, что была для нее староватой: после всего случившегося ее воротило от всего, чем она жила до сих пор.

Однажды отцу Игорю рассказали, что далеко от этих мест, в глухом заброшенном скиту, кто-то видел монашку, очень похожую на Люську: что-то в ней осталось от прежней красы. Была ли то действительно она? Может, ошиблись. А может, и нет. Кто знает… Деревенским людям она запомнилась не прежней распутной девицей, не своими похождениями, а слезами, раскаянием в том, чем была полна ее жизнь. И если это раскаяние привело ее в монастырь, что тут странного?..