Крест Иоанна Кронштадтского - Юлия Алейникова

– Ты, подруга, совсем ку-ку! – рассмеялась Лариса. – Ты что, спятила, жизнь себе в двадцать лет под откос пускать? Ты хоть представляешь себе, что это за труд и какие расходы? Да у тебя вся жизнь сразу же сведется к памперсам, кормлениям, гуляньям с коляской. Ты свою личную жизнь никогда уже не устроишь! А на что ты будешь ребенка содержать? Ты зайди в магазин и посмотри, сколько детские вещи стоят!

– Мне мама с папой помогут, – высказала вслух заветную мысль Маша.

– Ну-ну. Не хочешь мужу подкидывать, так пускай за тебя родители отдуваются? Ты уж сразу на них ребенка и записывай, – с насмешкой проговорила Лариса. Маше тут же стало стыдно собственной инфантильной привязанности к маме с папой. Действительно, хороша мамаша, спихнула ребенка бабушке с дедушкой, а сама, вся такая гордая и независимая, даже алименты от мужа не принимает.

– А что же делать? – стыдясь самой себя, спросила Маша.

– Что делать? Аборт делать, пока не поздно, – безапелляционно заявила Лариска. – Срок еще маленький. Найди приличную клинику – и всего делов. Если хочешь, могу посоветовать.

Маша адрес и телефон врача взяла, но с решением все еще медлила. И маме ничего не говорила. Об аборте ей вообще незачем знать, а вот если… Впрочем, ни о каком «если» речи быть не могло. И все равно Маша тянула – то ли от малодушия, то ли надеялась, что все как-то само разрешится. Например, может, Илья объявится с извинениями или еще что-нибудь произойдет.

И действительно произошло.

Маша провалилась во времени. Ее насилует Берия, и она беременна. И что с ней будет дальше, никому не известно.

Ужас.

Маше вдруг показалось, что только сейчас она испугалась по-настоящему. До этого был не страх, а просто опасения.

Слезы высохли. Отчего-то их не хватало надолго. Может, она просто бесчувственная?

Может. Но вот что ей делать с ребенком? Как скажется на его здоровье столь активная сексуальная жизнь матери? Хм, сексуальная жизнь? Да нет, регулярное насилие и психический стресс, а еще отсутствие свежего воздуха и витаминов.

Какие только глупости не придут в голову человеку, сидящему взаперти в одиночной камере, лишенному общения! Изнасилования ведь вряд ли можно назвать общением? И все же, если предположить, что рано или поздно ее отсюда выпустят и выкидыша у нее к тому времени не случится, а аборт делать будет уже поздно… Нет, не поздно, а просто она его категорически делать не будет! При этих словах, произнесенных твердо и решительно, Маша посмотрела на потолок, а точнее, выше, туда, где был Бог.

Господи, я рожу этого ребенка, попрошу прощения у мужа и вообще исправлюсь, честное слово! Только помоги мне вернуться домой! Маша истово перекрестилась. Ничто так не укрепляет веру человека, как невзгоды и испытания. В благоденствии лишь глубоко верующие люди способны регулярно исполнять установления церкви, прочие прибегают к помощи Господа лишь в трудные минуты. Исповеди, причастия, посты, ежедневные молитвы требуют большого духовного труда, времени и усердия, а сколько у современного человека соблазнов: и телик посмотреть, и в Интернете побродить, с друзьями встретиться, в ресторан сходить, на концерт, в театр, в кино, на шашлыки съездить. До того ли? То ли дело в старину, из развлечений только чтение, рукоделие и карты. И, конечно, еще балы, музыкальные вечера и журфиксы.

Как это должно быть мило: сидишь ты в шелковом платье, с изящной вышивкой в руках, раздается звук дверного звонка, и горничная в белом фартучке докладывает: графиня Апраксина с дочерьми, или поручик Оболенский, или… Что или, Маше было никак не придумать, мысли ее стали путаться, она сползла на подушку и уснула, и сон ее был спокойным и приятным. Снились ей младенцы, пухленькие, с ямочками на щечках, дамы в корсетах и кринолинах, снился Илья в офицерском мундире с эполетами и еще много чего, что Маша запомнить не смогла.

Проснулась она успокоенная и даже веселая. В маленькое оконце светило солнышко, на столе стояли каша, чай в стакане с подстаканником, сахар, масло, толсто нарезанная белая булка. Раньше она пренебрегала большей частью здешней трапезы, но теперь, встав с кровати и умывшись, с аппетитом взялась за еду. Намазала булку маслом, остатки положила в кашу, кинула в чай два кусочка сахара. Ребенку нужны положительные эмоции, иначе он вырастет депрессивным неудачником, вспомнила Маша услышанные в какой-то передаче суждения специалиста.

Отдавая после завтрака дежурному красноармейцу посуду, Маша вежливо попросила, нельзя ли ей в обед подать овощей и фруктов, хотя бы яблок. Красноармеец от такой наглости только рот открыл.

А может, если беременность станет заметна до ее освобождения из плена, размышляла Маша, меряя шагами камеру после завтрака, потому что, как она слышала, беременным надо обязательно двигаться, удастся свалить ее на Лаврентия Павловича и вытребовать с него алименты? А еще можно разыграть временную потерю памяти по причине стресса и отказаться покидать темницу на том основании, что она не помнит, кто она и откуда, и пусть они ей новые документы делают и работу ищут с жильем, а заодно и алименты выплачивают? Хм, мысль была интересной, и Маша обдумывала ее на все лады вплоть до обеда. В обед ей дали яблоко и помидор, а еще щи и жареную картошку с салом. Помидор, правда, оказался на удивление невкусным, очень похожим на современные голландские. А бабушка всегда говорила, что раньше продукты были вкуснее и натуральнее. Оказывается, не все, но Машка капризничать не стала, слопала и такой, а потом с аппетитом навернула остальной обед. Жиры, белки и углеводы нужны ребенку не меньше витаминов.

Глава 32

Гладкая, усыпанная желто-коричневой хрусткой хвоей дорога стелилась сквозь сумрачный ельник. Мохнатые черно-зеленые лапы неряшливыми лохмотьями свисали над дорогой. Серо-рыжие стволы сосен бесконечной колоннадой уходили в темноту леса. Разогретый жарким летним солнцем смолистый хвойный дух просачивался в салон машины и окутывал их плотным покрывалом.

– Эх, до чего хорошо, – проворчал Никита, делая глубокий вдох. – Сейчас бы остановить машину, пройтись по лесу, в речке выкупаться, – мечтательно проговорил он. – Жаль, повод для поездки нерадостный, не располагает.

Никита бросил взгляд в зеркало заднего вида. Там, привалившись к дверце машины, посапывала во сне Лариса Алепова. В дороге ее окончательно развезло, и, спев пару песен и рассказав несколько скабрезных анекдотов, она наконец уснула, к большой радости окружающих.

– Может, в другой раз? – в тон ему проговорила Таисия, очарованная сумрачной красотой окружающего леса. Но тут же спохватилась и торопливо добавила: – Я имею в виду, ты можешь в следующие выходные за город выбраться. Извини, что сегодня приходится моими проблемами заниматься.

– Да ладно. Все равно дел особых нет, – отмахнулся Никита. – А насчет следующей недели… Ты чего завтра делаешь? Я завтра свободен, могли бы на водохранилище съездить искупаться, я классное место знаю. Можем заскочить в гипермаркет и мяса на шашлыки купить, у меня мангал всегда с собой, заодно и попируем. – Потом искоса взглянул на замершую Таисию и добавил неуверенно: – Если хочешь, можем твоего Тамерлана прихватить. Обещаю его не обижать.

– Нет. Он не сможет, – торопливо ответила Таисия раньше, чем успела подумать.

Тамерлан никак не вписывался в идиллическую картину их совместной поездки на шашлыки. Не было ему там места. А впрочем, почему не было? Никита же ее просто так пригласил, по-дружески, от тоски и одиночества, тяжело ему, наверное, сейчас без своей Настьки. Вон и работу на выходные придумал. Таисия незаметно, не поворачивая головы, взглянула на Никиту. Он расслабленно вел машину, тихо мурлыкая себе под нос. Радио они не включали, Никита объяснил, что терпеть не может всей этой какофонии, только мозги забивает.

– Так что, Тась, рванем на шашлыки?

– Рванем, – согласилась Таисия. Пусть уж лучше по-дружески и с Никитой, чем вовсе ни с кем и никак, решила она.

– Тогда я за тобой часов в одиннадцать заеду. Позже не пойдет, сложно будет из города выбираться. Успеешь собраться? – повеселел еще больше Никита.

– Постараюсь.

– О, смотри, приехали! – выпрямился в кресле Никита. – «Дачное товарищество «Зеленый бор», – прочитал он на вывеске.

Ларису разбудили возле самых ворот. Подкрались к ним тихо, почти беззвучно, никто их и не заметил. Участок Ирины стоял на опушке леса, в стороне от остальных домов, окруженный высоким глухим забором. Над забором возвышался треугольник покатой крыши и виднелось окошко мезонина, темное, запыленное, нежилое.

– Давай, Лариса, просыпайся, приехали, – принялся тормошить задремавшую артистку Никита. – Давай, давай. Хватит дрыхнуть, работать пора.

Лариса кое-как разлепила глаза и вылезла из машины.

– Сейчас позвонишь, скажешь, чтобы открывали, что тебя Ирина прислала с проверкой, – подучивал ее Никита, обняв за плечи и подводя к воротам. – О нас пока ни слова, потом скажешь, если что, – хозяйские знакомые. И не забывай, кому больше всех впаяют, если, не дай бог, что-то пойдет не по плану, – ласково напутствовал ее Никита и нажал кнопку старомодного звонка на воротах.