Али-Баба и сорок разбойниц - Дарья Донцова

Катя стала употреблять наркотики и сейчас находится в клинике, где ее пытаются снять с иглы.

Фира метнулась к девочке и узнала, что Катя с Семеном не общалась, отец не принимал никакого участия в ее судьбе, правда, щедро отстегивал деньги на ее содержание.

– Папа очень переживает, – пыталась оправдать отца Ира, – он просто рассердился на Катю. Знаете, папа верит в то, что она выздоровеет! Он пристроил ее на заочное отделение…

Фира молча выслушала информацию об УПИ. Катя и Ира одногодки. Но дочь Наташи пошла в школу в семь лет, а Иру Вера отдала в первый класс шестилетней, поэтому и получилась такая странная ситуация. Одна девушка учится в институте, другая только-только получила школьный аттестат.

– Видите, какой папа хороший, – пела Ира, – вот как он любит Катю!

Но у Фиры имелось свое мнение на сей счет. Образование покупается для того, чтобы всем доказать: в семье Семена все отлично.

– Ну не глупо ли так себя вести? – вырвалось у меня.

Фира поморщилась.

– Очень! Только Семен такой! Главное, чтобы все считали, что он в полном ажуре. Он меня не удивил! Я всегда знала, что Коротков мерзавец. Вот кто поразил меня, так это Ира!

– Почему?

Фира откинула с прелестного лба прядь волос.

– Знаете, я перед ней виновата!

– Мой бог, разве вы можете сделать что-то плохое! – с жаром воскликнул я.

– Конечно, – серьезно ответила Фира, – наверное, как и все. Ира показалась мне сначала очень двуличной. Знаете, такая сладенькая пай-девочка, отличница, любимица учителей, тихоня. Она изо всех сил изображала, как любит Наташу и Катю. Ирина бросалась к мачехе по первому ее зову и присюсюкивала: «Наташенька, хочешь чайку? Лимончик положить?»

Она угождала и Кате, а перед Семеном просто на цырлах бегала, согнувшись пополам…

Все в доме принимали такое поведение Иры за чистую монету, даже Наташа, которой не слишком-то радостно было видеть плод любви своего мужа и посторонней женщины. Один раз она сказала Фире:

– Я думала, что наша жизнь теперь превратится в ад, но Ирина такая ласковая, услужливая. Знаешь, она обо мне больше заботится, чем Катька. Той совершенно все равно, болит у меня голова или нет. А Ирина сразу просекает ситуацию и говорит: «Наташенька, ложись, отдохни, сейчас я тебе кофейку принесу». Очень приветливая девочка.

Но Фире казалось, что Ирина просто очень искусно притворяется. Иногда Базилевич перехватывала взгляд, которым падчерица провожала мачеху, и вздрагивала. В глазах Иры было все, что угодно, кроме любви.

– И как же я ошибалась! – угрызалась сейчас Фира. – Впору прощение у Иры просить. Когда с Катериной случилось несчастье, Ира просто горой встала за сестру. Ведь она ездила в клинику по три раза в неделю. Сеня там вообще не появлялся, я в последние месяцы тоже не показывалась, свои дела затянули, как ни стыдно в этом признаться… А Ира! Просто молодец! Нет, над этой семьей просто рок висит! Наташа погибла, я до сих пор не верю в этого любовника. Понимаете, я обязательно бы знала, появись в жизни Наташи другой мужчина! Какая-то дикая история. Но я видела письма, они и впрямь написаны рукой моей несчастной подруги.

– А вы не пытались найти аманта [4]Наташи?

– Как? Обратного адреса в письмах не было, даже имя его отсутствовало, он подписывался: «Твой Тяпа», а она обращалась к нему: «Заинька», «Котик» или «сладкий мой».

– У Иры был кавалер?

Фира развела руками.

– Понятия не имею. Могу лишь сказать, что она проявила себя как благородный, порядочный человек. Сеня ужасно переживал, когда Ира пропала, позвонил мне и, чуть не плача, спросил: «Ира не у тебя?» Когда с Катюшей случилось несчастье, он даже не вздрогнул, буркнул лишь: «Дурная материнская кровь, моего ничего нет», – а из-за Иры убивался. Бедная, бедная девочка. Небось ее мерзавцы убили, польстились на драгоценности и хорошую одежду. Сеня Ире ни в чем не отказывал, баловал, обвешивал золотом, он считал ее своей настоящей дочерью, а Катю не любил.

Разговор иссяк. Следовало откланяться и уходить. Но я никак не мог заставить себя встать с дивана. Фира смотрела на меня прекрасными бездонными глазами. В них застыло спокойное ожидание. И тут я, ощущая себя полным идиотом, почувствовал, как к моим щекам приливает кровь. Покраснев, словно глупый подросток, я совершенно неожиданно произнес.

– Фира, если вы сегодня свободны, мы могли бы пойти в ресторан или в Большой зал консерватории на концерт.

Госпожа Базилевич мягко улыбнулась, в ее лице не промелькнуло ни малейшего удивления, очевидно, она давно привыкла к тому, какое впечатление на мужчин производит ее красота. Но она не успела мне ответить. Дверь класса приоткрылась, и в щель заглянул маленький, тощенький мужичонка самого плюгавенького вида.

– Фира, – пропищал он, – извини, мне надо ехать к Левушке, тебе придется одной домой отправляться.

– Надо так надо, – спокойно ответила Фира, не выказывая ни малейшего недовольства, – не волнуйся, милый!

Тщедушное существо кивнуло и исчезло. Я пребывал в состоянии легкой растерянности, вновь повисло молчание.

– Больше спасибо, – нарушила томительную паузу Фира, – но я замужем и не могу принять ваше предложение.

Я постарался сгрести в кучу все самообладание. Замужем? За этим сушеным кузнечиком? Однако каким образом сей невзрачный тип сумел окрутить такую женщину? Надо было уходить, и тут я от растерянности ляпнул уж совершенную глупость:

– Ну я же не предлагаю вам развестись. Просто сходим куда-нибудь, и все.

Фира снова мягко улыбнулась:

– Спасибо, но я очень люблю своего мужа, и мне приятно проводить досуг лишь с ним!

Очевидно, на моем лице отразилось горькое разочарование, потому что Фира быстро добавила:

– Иван Павлович, вы очень привлекательный мужчина и обязательно найдете женщину, которая вас по достоинству оценит.

Внезапно я совершенно по-детски спросил:

– Вы полагаете?

– Всенепременно, – кивнула Фира и коснулась своей ладонью моего плеча, – я точно знаю!

Тут дверь снова распахнулась, и появилась группа детей, одетых в странные черные костюмы с белыми пятнышками.

– Эфирь Яковлевна, – заныли они, – мы вас заждались.

– Сейчас, крошки-доминошки, – улыбнулась Фира, – можете пока готовиться, а я гостя провожу.

Пришлось мне встать и нехотя двинуться к двери.

Дети, шушукаясь и толкаясь, выстроились изломанной линией.

– Что они будут делать? – спросил я.

Честно говоря, мне хотелось использовать любую возможность, чтобы задержаться хоть на пару минут.

– Мы готовили выступление, – охотно объяснила Базилевич, – в марте должен состояться концерт, посвященный юбилею нашей школы. Это танец «Домино».

– «Домино»?

– Ну да! Видите – дети изображают костяшки. Очень симпатично получается!

– Какая интересная идея! – восхитился я. – Вы гениальный педагог!

– Что вы, – смутилась Фира, – я всего лишь самый рядовой преподаватель музыки. Все уже давно придумано до меня. В живые шахматы играли еще во времена Римской империи.

– Надо же! – кивнул я. – Никогда не слышал о таком.

– Вы почитайте замечательную книгу Иосифа Гольцова «Люди и игры», – посоветовала мне Фира, – вот там об этом подробно написано. – Потом она отвернулась от меня, хлопнула в ладони и сказала: – Итак, танцуем!

Глава 30

Нора забрала у меня диктофон и велела:

– Так, послушаю это без тебя. Ты пока поешь!

Но мне совершенно не хотелось опять попасть в руки Муси и Ореста Михайловича. Очень тихо я прокрался в свою комнату. Вообще говоря, все идет к тому, чтобы сесть на диету, сегодня утром я не сумел застегнуть брюки, потом кое-как влез-таки в них, но испытываю дискомфорт, они явно стали мне малы.

Я, конечно, не Николетта, которая приходит в панику, увидев на своих сверхточных электронных весах прибавку в пятьдесят граммов. Но ведь неизвестно, сколько еще килограммов прилипнет ко мне: Муся и Орест Михайлович самой важной своей задачей считают «откармливание» хозяев. Хотя они же не привязывают меня к стулу и не впихивают в горло еду, кто мешает мне отказаться от ужина…

В комнате я перевел дух, зажег лампу и, включив тихо радио, начал раздеваться. Не привязывают к столу? Да, веревками они не пользуются, парочка применяет иную методу. Стоит вам отодвинуть от себя полную тарелку или вообще отказаться трапезничать, как из глаз Муси и Ореста Михайловича начинают изливаться потоки слез и они заводят речи о самоубийстве. Волей-неволей приходится есть.

Вообще говоря, своей пламенной заботой они довели нас с Норой почти до безумия. Никогда бы не подумал, что это возможно. Вот сейчас я вошел в комнату и увидел, что Муся расстелила мне постель, взбила подушку, а на одеяло положила теплую фланелевую пижаму, кстати, сие ночное облачение она купила лично. Я, извините за интимную подробность, предпочитаю спать в чем мама родила. Мне неудобно в куртке и брюках лежать под одеялом, к тому же жарко. На мой взгляд, лучше иметь теплое одеяло. Но у Муси имелось свое мнение по этому поводу, и она, не поленившись, сгоняла в магазин. Теперь мне предписывается спать в пижаме. Радует лишь то, что Муся не приобрела для меня ночной колпак и ночной горшок. Еще она удалила из моего ночника двадцатипятиваттовую лампочку и ввернула туда более мощную. Я люблю вечером читать в полумраке. Но Муся пришла в ужас: