Счастливая странница - Марио Пьюзо

Джино наскоро поел, а потом надел чистую рубашку и брюки и направился к двери.

– Джино, возвращайся пораньше, – беспокойно окликнула его Лючия Санта. – Мы выезжаем в семь утра.

– О'кей, ма, – отозвался он и исчез.

– Не проходит вечера, чтобы он не бегал в свою Гудзонову Гильдию, – пожала плечами Лючия Санта. – Он там князь в клубе сопляков.

– Разве так горюют по собственному отцу? – укоризненно сказал Ларри. – Я прохожу, мимо Гильдии по вечерам – Джино и его приятели любезничают там с девчонками. Нельзя разрешать ему заниматься этим сегодня.

Октавия встретила его слова хохотом. Моральные сентенции, изрекаемые Ларри, всегда веселили ее.

– Болтай, болтай… – проговорила она. – Помнишь себя в его возрасте?

Ларри усмехнулся и покосился на жену; Та возилась с малышом.

– Брось, сестренка, – сказал он.

Немного погодя, словно ничего не произошло, пошли семейные истории и воспоминания о забавных приключениях; Сал и Лена прилежно убирали со стола. Норман Бергерон открыл книжку со стихами. Винни внимательно слушал, положив болезненное лицо на руки. Лючия Санта поставила на стол вазы с грецкими орехами, графин с вином, бутылки с содовой. В квартиру заглянула Терезина Коккалитти, и семейство, воодушевившись присутствием новой слушательницы, принялось пересказывать старые истории о Фрэнке Корбо. Октавия начала со знакомых каждому слов:

– Когда он назвал Винни ангелом, я поняла, что он спятил…

Темы хватило до позднего вечера.

Следующим утром Лючия Санта обнаружила, что Джино так и не вернулся домой ночевать. Жаркой летней порой он часто поступал так, болтаясь где-то с дружками и занимаясь бог знает чем. Но чтобы сегодня, когда это грозит опозданием на похороны?…

Мать рассердилась не на шутку.

Завтрак был съеден, а Джино все не возвращался.

На его кровати лежал его костюм, свежая белая рубашка и галстук. Лючия Санта выслала Винни и Ларри на поиски брата. Они проехали на машине мимо здания Гильдии на Двадцать седьмой стрит и дальше к кондитерской на Девятой авеню, где парни частенько резались в карты ночи напролет. Хозяин лавки с вечно слезящимися глазами сообщил им, что Джино еще час назад торчал поблизости, но потом отправился с дружками на утренний сеанс то ли в «Парамаут», то ли в «Кэпитол», то ли в «Рокси» – одним словом, он не уверен, куда именно…

Когда они, вернувшись, поведали об этом Лючии Санте, она была, как во сне.

– Ладно, значит, он не поедет, – только и сказала она.

Когда все садились в машину, из-за угла Тридцать первой появилась Терезина Коккалитти, чтобы пожелать им счастливого пути. В неизменном черном одеянии, с темным исхудавшим лицом и волосами цвета воронова крыла, она походила на не желающую исчезать ночную тень. В машине теперь образовалось одно свободное место, и Лючия Санта пригласила ее присоединиться к ним. Терезина была польщена приглашением – кто же откажется провести день за городом? Она без колебаний втиснулась в машину и заняла место у окна. Вот почему она могла потом рассказывать подругам на Десятой, как семья Ангелуцци-Корбо катила на Лонг-Айленд хоронить Фрэнка Корбо, как пропал старший сын покойного, так и не удосужившийся взглянуть на лицо родного отца, прежде чем того опустят в могилу, и как проливала слезы Лючия Санта – но то были полные желчи слезы, исторгнутые душой, охваченной не горем, но гневом.

«Придет день, и она посчитается с ним, – приговаривала синьора Коккалитти, тряся черной ястребиной головой. – Он змея, свернувшаяся клубком в материнском сердце».

Глава 18

Лючия Санта Ангелуцци-Корбо отдыхала; ее неподвижная фигура напоминала в сумерках не человека, а густую тень. Сидя за круглым кухонным столом, она дожидалась, пока на Десятую авеню придет с вечерним ветерком блаженная прохлада.

Этим днем судьба нанесла ей загадочный удар, на один вечер истощивший ее душевные силы. Она сидела теперь в пустой темной кухне, вдали от всех, глухая и слепая ко всему, что любила, чем дорожила.

Ей неудержимо хотелось погрузиться в глубокий сон, не тревожимый сновидениями.

Но разве можно оставить этот мир без присмотра? Лена и Сал играют внизу, на улице, Джино прочесывает город, как дикий лесной зверь, Винченцо спит без задних ног в дальней комнате, принадлежавшей когда-то Октавии; его предстоит разбудить и накормить, прежде чем он уйдет на железную дорогу и будет работать там до полуночи. Ее внуки, дети Лоренцо, ждут, чтобы она уложила их спать. Потом она попытается развеселить чашечкой горячего кофе жену Лоренцо, больную и вечно недовольную, вдохнуть в нее веру в жизнь, напомнить, что ее мечты о счастье – всего лишь девичья сказка, на утрату которой обречена каждая женщина.

Лючия Санта не знала, что вот-вот уткнется лбом в стол. Клеенка уже приятно холодила ей лоб; она готовилась погрузиться в глубокую дрему, когда отдыхает все, кроме мозга. Мысли и тревоги вздымались все выше, как волны, пока совсем не захлестнули ее, не повергли в дрожь. Она мучилась так, как никогда не мучилась наяву. Она беззвучно взывала о пощаде.

Америка, Америка, какую разную плоть ты приютила, какая разная кровь бурлит в твоих жилах!

Мои дети не понимают моей речи, я не понимаю их слез. Почему рыдает Винченцо, глупышка, почему по его щекам, заросшим бородой взрослого мужчины, стекают горькие слезы? Она только что сидела у его изголовья, гладила его по лицу, словно он так и не перестал быть младенцем, и испытывала небывалый испуг. Он трудится, зарабатывает на хлеб, у него есть семья, дом, место, где преклонить голову, но он все равно рыдает и бормочет сквозь слезы: «У меня нет друзей». Что, что это значит?

Бедный Винченцо, чего же ты хочешь от жизни?

Разве тебе недостаточно просто жить? Miserabile, miserabile, твой отец умер, прежде чем ты родился, и его призрак отбрасывает тень на всю твою жизнь.

Просто живи – сначала для младших братьев и сестры, потом – для собственной жены и детей; время пролетит быстро, ты состаришься – и все превратится просто в сон, ты станешь видеть сны, вот как я сейчас.

Только не надо говорить ему, что от него отвернулась судьба, хотя так оно и есть. Винченцо и Октавия, самые лучшие ее дети, – и оба несчастливы.

Как же так? Почему Лоренцо и Джино, два негодника, лживо ухмыляются ей и, радостно скалясь, живут своим умом? Где же бог, где справедливость? О, их тоже ждет мука – разве они непобедимы? Дурные люди тоже подчиняются судьбе. И все-таки они – ее дети, и те мерзавки, которые нашептывают, что ее Лоренцо – вор и убийца, конечно же, грешат против господа.

Нет, Лоренцо никогда не быть настоящим мужчиной, в отличие от отцов семейств с Десятой авеню, бывших крестьян, в отличие от ее отца: вот кто – настоящие мужья, защитники детей, кормильцы, творцы собственного мира, смиренно принимающие жизнь и судьбу, превращающиеся в камни, в скалу, на которую опирается семья. Ее сыновьям никогда не бывать такими мужчинами. Впрочем, с Лоренцо покончено: она исполнила свой долг, и он перестал быть частью ее жизни.

В тени, в сокровенных глубинах ее сна притаилось невидимое чудовище. Лючии Санте хотелось проснуться, прежде чем она разглядит его Она знала, что дремлет, сидя в темноте у кухонного стола, но ей казалось, что она уже подхватила свой стул без спинки и спускается теперь по лестнице вниз. Она снова уткнулась головой в прохладную клеенку. Чудовище выступило из тени и приняло угрожающие очертания.

«Вылитый отец!» Этими словами она всегда встречала неповиновение самого любимого из всех своих сыновей. Укоризненный взор Джино будет провожать ее до самой двери. Однако он никогда не держал на нее зла. На следующий день после стычки он всегда вел себя так, словно ничего не произошло.

Разве это не проклятие? У него те же голубые глаза, мерцающие в темноте, то же худое средиземноморское лицо, у него тот же отрешенный вид, то же нежелание говорить, такое же наплевательское отношение к тревогам самых близких людей. Он – ее враг, подобно тому, как был ее врагом его отец; она мстительно перечисляла все его преступления: он обращается с ней, как с чужой, он никогда не слушается ее приказаний. Он оскорбляет ее и всю семью Но ничего, он еще всему научится, ведь он – ее сын; она позаботится, чтобы сама жизнь научила его уму-разуму. По какому праву он резвится на улице по ночам и весь день напролет носится по парку, пока его брат Винченцо в поте лица зарабатывает на хлеб? Ему уже скоро восемнадцать; пора ему понять, что он не сможет вечно оставаться ребенком. О, если бы это только было возможно…

В ушах дремлющей Лючии Санты зазвучал смех чудовища. Разве все эти так называемые преступления – не мелочь? Даже в Италии случается, что сыновья находят удовольствие в эгоистической праздности и забвении семейной чести. Другое дело – преступление, в котором она пока ни разу не обвинила его, за которое он еще не поплатился, но за которое не может быть прощения: он отказался взглянуть в лицо родному отцу, прежде чем тот навечно исчез в могиле. И вот сейчас, во сне, она возвысила против него гневный голос, она была близка к тому, чтобы проклясть его, обречь на адские муки…