Семь месяцев бесконечности - Виктор Боярский

Ну что еще можно было ожидать от 13 числа, если не плохой погоды! Заметьте, не неплохой, а не плохой — это большая разница. Проснулся я рано, и нельзя сказать, что пробуждение это было из приятных, как, скажем, когда лица твоего касается теплая женская рука. Сейчас же проснулся я оттого, что на лицо мое падал холодный колючий снег. В другое время и в другом месте это открытие не вызвало бы у меня сколько-нибудь заметного удивления (как-никак Антарктида — царство снега и льда), но здесь, в моем собственном доме! «С какой это стати и по какому праву», — подумал я и осторожно открыл глаза, опасаясь не увидеть над собой привычного желтого потолка палатки. Но, слава Богу, потолок был на месте.

Однако злополучное вентиляционное отверстие над моей головой, оставленное с вечера открытым, было забито снегом. Палатка буквально тряслась в конвульсиях от жестокого ветра. Было темно и холодно. Вот и расплата за упущенный вчера шанс. Было совершенно ясно, что сегодня мы выйти не сможем. Наша купольная палатка при всех своих достоинствах имела, на мой взгляд, один крупный недостаток — вентиляционное отверстие, которое невозможно было закрывать изнутри палатки. Но этот недостаток, конечно, является таковым только для условий Антарктиды, где случаются — и довольно часто — метели.

У меня возникла идея, как выйти из положения, но для этого нужен был день хорошей погоды. Сейчас, выгребая пригоршнями холодный снег и складывая его в чайник, чтобы не пропадал зазря, я дал себе мысленное обещание в ближайшее же время заняться реализацией этой идеи, а пока, наполнив чайник доверху, опять забрался в мешок и заснул до 8 часов. Утром вылез осмотреться. Видимость из серии «ни зги», ветер под тридцать и температура минус 32. Погода жесткая, пожалуй, даже чересчур, особенно для собак. На мое сообщение о погоде Уилл пробормотал что-то насчет упущенного вчера вечером шанса и не более. Вот и вся его реакция на ситуацию, которую никак нельзя было назвать простой. Собачьего корма у нас оставалось на один полный день или же два дня по полпорции. У Джефа, насколько я знал, было в два раза меньше, то же и у Кейзо. (Наша с Уиллом «экономия» объяснялась тем, что мы не кормили собак во время прошлой пурги.) Таким образом, если бы погода до завтра не исправилась, а в пользу этого ровным счетом ничего не говорило, то нам нечем было бы уже кормить собак. Уилл, все отлично понимая, как руководитель экспедиции, мог вчера настоять на своем решении продолжать маршрут, но не сделал этого, и вот в результате мы оказались в таком сложном положении. Это очень характерно для Уилла: с одной стороны, он мог быть и частенько бывал вспыльчивым и раздражительным (достаточно вспомнить его метод воспитания собак), а с другой — проявлял совершенно завидное хладнокровие и «политическую мудрость» в критических ситуациях. Во всяком случае, он очень редко выражал, по крайней мере внешне, сожаление по поводу какой-либо совершенной в прошлом ошибки — своей ли, чужой ли — и был весьма сдержан в осуждении ошибок окружающих его людей. Эта черта его характера мне очень импонировала. Взять хотя бы вчерашний случай с развалившимися по моей вине ящиками — ни слова упрека от Уилла — или явно упущенную вчера возможность подойти к складу поближе из-за нежелания Джефа сворачивать лагерь — опять же ни одного плохого слова в адрес Джефа. Его, как мне казалось, больше занимал вопрос не о том, почему случилась та или иная трудная ситуация, а о том, как из нее выбраться. В данном случае повлиять на погоду было не в наших силах, поэтому оставалось только одно — поискать скрытые резервы в нашем продовольствии с тем, чтобы прокормить собак. Кроме сыра и масла, у нас оставалось еще немного пеммикана и сардин. Уилл занялся ревизией наших запасов и рассчитывал получить сегодня сведения на этот счет от Джефа и Кейзо, но в гости к нам никто так и не пришел до самого обеда. Мы занимались сушкой одежды и обуви, изрядно намокших во время вчерашней пурги. К полудню солнце с великим трудом продралось сквозь тучи, и обстановка в палатке стала почти жизнерадостной. Однако ветер не стихал, и собаки, жалуясь на него, поскуливали. Ветер совершенно не давал им возможности полноценно отдохнуть, мы-то хоть по ночам могли укрыться в палатках, а они были постоянно на улице, и снег набивался им в шерсть, мешал движениям и так уплотнялся, что было не так-то просто отряхнуться от него.

Около четырех часов в палатку заглянул Джеф. В это время видимость немного улучшилась, низовую метель сменила сильная поземка. Я оделся и выбрался покормить собак, и был, конечно, очень тепло встречен ими, однако ответа на общий вопрос: «А почему так мало?» — и совершенно четко прочитанное мной в глазах работяги Блая: «Дяденька, добавить бы надо!» — найти не смог и оставил собак в полном недоумении. В их голодном поскуливание слышалось: «А стоило ли тебе, дорогой, ради такого небольшого кусочка вообще вылезать из палатки и дразнить нас?» Мне только оставалось повторить им, махнув в сторону задымленного снегом горизонта, самому надоевшие за последние дни обещания относительно мифического склада, где должно быть много, очень много еды. Конечно, голодные собаки — зрелище не из приятных, усугубляемое, кроме того, осознанием собственного бессилия. Я вспомнил, как голодали они в Гренландии, особенно в последние дни, когда корм был на исходе. Но тогда хоть погода была и мы двигались, зная, что с каждым днем, с каждым часом приближается тот момент, когда мы сможем их полноценно покормить. Здесь же приближение желанного момента не зависело от нас, и с этим трудно было смириться. Я пошел в палатку к Дахо, где мы с горя выпили подряд несколько чашек кофе. Когда я вернулся домой, то застал Уилла в прекрасном расположении духа. Он вымыл голову, побрился и поэтому сиял как новенький доллар. «Готовлюсь к завтрашнему выходу», — заявил он. Я постучал по дереву, чтобы не сглазить, и мы заснули.

Одна из самых холодных ночей. Всю ночь ветер более 30 метров в секунду при температуре ниже 30 градусов. Под утро нырнул в мешок с головой, так как стал уже подмерзать. К утру ветер ненадолго утих, температура повысилась до минус 27, но горизонт вновь не внушал доверия. Но сегодня нам было уже не до этих нюансов. Погода, несмотря на вновь начавшийся ветер, все же позволяла выйти из палатки, провести раскопки и снять лагерь, а уж дальше мы знали, что делать. Выйти удалось около 9 часов. Продолжалась поземка от северо-запада, и видимость то уменьшалась до 100 метров, то немного увеличивалась, и тогда мы со своей привычной третьей позиции могли видеть идущую впереди упряжку Джефа. Местность, по которой мы шли и которую могли видеть в редкие минуты «просветления», представляла собой плоскую белую равнину, слегка всхолмленную застругами и снежными переду вами, протянувшимися главным образом в направлении господствующих здесь западных и северо-западных ветров. Вся эта поверхность имела ощутимый уклон к востоку, вследствие чего я, идущий справа от нарт, постоянно скатывался к ним и мое левое крепление, цепляясь за задник правого полоза, то и дело расстегивалось.