Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России - Стивен Коен

Американские и другие западные нефтяные компании не смогут успешно вести дело без определённого уровня стабильности в регионе, а России вполне по силам дестабилизировать ситуацию, как только она сочтёт нужным. Её методы могут быть разными: и те, что использовались в Чечне, и оказание давления, и провоцирование беспорядков в новых прикаспийских государствах, в которых она всё ещё пользуется большим влиянием. Вашингтон намекал на возможность оказания военной помощи этим странам, которые по большей части являются владениями самодержавных клептократов{294}. Однако война в этом насыщенном энергетическими ресурсами регионе, да ещё с ядерной Россией вряд ли входит в его планы. Чтобы получать прибыль в бывшем Советском Союзе, западным нефтяным компаниям придётся считаться с долговременными интересами России, не оттесняя её, а сотрудничая с ней.

Не подлежит сомнению, что во всей политике Вашингтона по отношению к посткоммунистической России отсутствовало подлинное сотрудничество; термином так часто злоупотребляли, что превратили в простое клише. Несмотря на те пространные разговоры, которые администрация Клинтона вела о мире после «холодной войны», она по сути увековечила основные принципы принятия решений, характерные для политики «холодной войны». Идеология, милитаризованное мышление, решения, основанные на принципе «нулевого варианта» — всё это отличало политику той эпохи. С начала 90-х гг. для новой администрации идеология стала ключевым элементом миссионерской политики. Военные доводы сыграли основную роль в расширении НАТО и решении о начале воздушной войны против Югославии (а также семи других стран, которые также в разное время подверглись нападению с применением бомбардировок, либо с использованием других видов оружия). А «нулевой вариант» стоял за импровизациями американской администрации в регионе Каспия.

Новая политика по отношению к России окажется успешной лишь в том случае, если на смену опасным анахронизмам придёт здравый смысл, политическое и дипломатическое мышление, а также примат интересов взаимной безопасности, что означает подлинное, а не мнимое сотрудничество. Без этого ничего нельзя будет сделать ни с опасной нестабильностью в России, ни с ситуацией вокруг её оружия массового поражения, ни даже с менее серьёзными проблемами. Если воспользоваться примером Косова, с которым у Соединённых Штатов связаны огромные ставки, то, в конце концов, здесь потребуется дипломатическое, а не военное решение, которое, возможно, сведётся к политическому разделу. Без полноправного участия России достичь этого нельзя. Есть и другие примеры, среди которых следует указать на Ирак.

Необходимо тем самым, если мы конечно хотим снова привлечь Россию к сотрудничеству, подняться над господствующими настроениями: «победитель забирает всё» — и осознать, что даже в нынешнем ослабленном состоянии у Москвы есть законные интересы, права и потенциальные возможности для участия в мировых делах. Для Кремля его статус связывается ныне с членством и правом вето в Совете Безопасности ООН, — тем единственным неядерным преимуществом, которое у него осталось.

Неуважение, которое в 90-е гг. администрация Клинтона проявляла к ООН, используя односторонние действия в рамках НАТО, стало основным фактором, обусловившим отход России от сотрудничества. Соединённые Штаты должны теперь вновь привлечь Организацию Объединенных Наций к сотрудничеству, рассчитывая на возможные коллективные действия. Однако это нужно не только для установления более тесных связей с Москвой{295}. Зловещие признаки нового ядерного века, ознаменованного нестабильностью в России, тревожат многие страны. И ни одна из них, даже «единственная оставшаяся сверхдержава», не сможет справиться с опасностью в одиночку.

И в более широком смысле для Америки настало время сдерживать свои импульсы сверхдержавы. На протяжении полувека после Второй мировой войны Соединённые Штаты представляли Запад, формируя и руководя его отношениями с Россией. Их полномочия принимались как данное — нечто нормальное и даже естественное — однако с географической и исторической точки зрения всё выглядит несколько иначе. Если России суждено когда-нибудь интегрироваться в западный мир, то она станет в значительной степени европейской страной и, главным образом, благодаря своим связям с другими европейскими государствами, а не с Америкой. Альтернативой «холодной войне» является не «Pax Americana», а то, что когда-то Горбачёв называл «нашим общим европейским домом».

Соединённым Штатам по-прежнему должно принадлежать первое слово в обеспечении безопасности и сокращении количества оружия массового поражения, но в других областях они должны постепенно отходить от той ведущей роли, которую на протяжении пятидесяти лет играли в отношениях Запада и России. Разумеется, это вызовет много протестов. Во время «холодной войны» инициативы советской России в Европе встречались с противодействием американских политиков и экспертов, рассматривавших их как заговор и попытку привлечь союзников Америки на свою сторону. Это ревнивое отношение несомненно сыграло роль в том, что после окончания холодной войны Соединённые Штаты настаивали на расширении НАТО, а также сферы её ответственности.

Сейчас однако нет никаких разумных причин, чтобы вновь впадать в привычное раздражение, либо стараться на деле руководить Европой в её поступках. В XIX и начале XX века тесные связи России с Европой, в том числе династические узы, не принесли никакого особого вреда далёкой Америке, и нет оснований думать, что это произойдет теперь. И если Соединённым Штатам не суждено потерять Россию, потому что она им никогда не принадлежала, тогда то же самое можно сказать и о Европе.

По-видимому, роль Соединённых Штатов в этом процессе уменьшится в любом случае. По окончании «холодной войны» естественным образом начало восстанавливаться взаимное притяжение между Россией и Европой. Так, наиболее крупным кредитором России является не Америка, а Германия. Европейский Союз, на долю которого уже приходится около 40% российской внешней торговли, в конце 2000 г. открыто провозгласил своё стремление к «стратегическому» и «энергичному партнёрству», основанному на растущей потребности в российских нефти и газа{296}. Кроме того, и Западная Европа, и Россия демонстрируют рост недовольства по поводу того, что они считают политическим и военным «гегемонизмом» США. Так, обе стороны выступают против планов Вашингтона развертывания систем противоракетной обороны.

Одно мимолетное исключение только подтверждает эту тенденцию. Значительно сильнее, чем в правительстве США, в европейских столицах реагировали на жестокости, совершённые Кремлём в Чечне. В апреле 2000 г. Парламентская Ассамблея Совета Европы, к которой Москва присоединилась в 1996 г., даже лишила её права голоса. Но несмотря на это, в том же самом месяце новый президент России заявил: «Мы будем стремиться интегрироваться Европу», и нанёс свой первый государственный визит в Лондон, что дало британскому премьер-министру повод с энтузиазмом говорить о «новых стратегических отношениях»{297}. И это стало только началом энергичной политики Путина в Западной Европе. Не успел Клинтон покинуть Москву после завершения их встречи в июне 2000 г., как Путин уже отбыл в Рим. Вскоре он совершил ещё более важный дипломатический визит в Германию, а в октябре 2000 г. — в Париж.

Нам следует понять, что у исторической перспективы восстановления отношений Европы и России есть свои политические достоинства. В отличие от Америки, Европа и Россия пережили исторический шок войны на собственной территории, а также оккупацию, полицейский террор и диктатуру. (И если почти никто из американцев не видел живого коммуниста, то почти у каждого европейца были знакомые-коммунисты, иногда даже близкие) Узы близости, взаимного понимания и терпимости зачастую порождаются общностью исторического опыта. В целом, пережившие те же бедствия, что и русские, европейцы менее склонны относиться к ним как к «злополучному народу», какой-то изощрённой «загадке» истории.

Даже если выяснится, что Европа не сможет до конца понять и интегрировать Россию, её политика вряд ли будет хуже американской, которая проводилась после распада Советского Союза. В конце концов, европейцы уже очень давно не верят в крестовые походы.

СОВА МИНЕРВЫ

Закончить эту книгу следует тем, с чего она началась — как американские наблюдатели освещают и интерпретируют события в России. Осознаёт ли большинство из них, хотя бы теперь, что на протяжении почти десяти лет их представления о России были неверными и превратными? Готовы ли американские политики, журналисты и учёные в новом тысячелетии не замыкаться в мире американских фантазий и иллюзий, а наконец-то сосредоточиться на реальностях посткоммунистической России, в особенности на связанных с ней опасностях?