Возвышающий обман - Андрей Кончаловский

С местами заключения я прежде толком не сталкивался, хотя в американской тюрьме однажды все-таки оказался. Случилось это из-за того, что я напился на вечеринке у Уоррена Битти. Было это еще в годы мой безработицы.

Он устроил красивую парти, собрались звезды — Джек Николсон и другие, сначала — показ «Сибириады», которую Битти хотел и сам посмотреть, потом — роскошный обед. Я очень волновался и от волнения набрался водки. У меня была старая потрепанная «тойота», которую дал мне приятель. Я возвращался на ней домой в Малибу. Было три часа утра. На Пасифик-Кост-хайвэй — ни одной машины, свободно качу по пустому шоссе, немножко срезаю углы, не обращаю внимания, что где-то сзади за мной идет машина. Вдруг она меня нагоняет у светофора, сигналит фарами, я останавливаюсь, понимаю: полиция.

Я спокоен. Опыт встреч с калифорнийской полицией у меня уже был. Примерно за год до этого, слегка выпив (ну, грамм сто водки, не больше), я ехал на большой скорости в город и напоролся на полицейского. Пришлось доставать права, они у меня были советские, полицейский покрутил их, не понимая, что это такое.

— Это советские права, — сказал я.

— Советские? — изумился он. — Вы выпили?

— Да, немного.

— Больше не пейте. Езжайте осторожнее.

И отпустил. Эта встреча с полицией как-то внутренне меня расслабила. Подумалось, что к советским они с интересом относятся, раз отпускают даже выпившего.

Вот и сейчас я спокоен.

— Будьте любезны, выйдите из машины.

Выхожу. Протягиваю ему права. А они у меня уже не советские, а американские.

— Вы выпили? — спрашивает полисмен.

— Да, немножко выпил.

— Пожалуйста, пройдите по прямой.

Иду по прямой.

— Пожалуйста, прочитайте алфавит задом наперед.

Господи! Я и русский-то алфавит задом наперед не прочту в самом трезвом виде. А тут английский!

Я улыбаюсь. Что-то говорю.

— Понятно. Пожалуйста, руки за спину.

Становлюсь, сложив руки за спину. Шлеп! И у меня на руках наручники. Ледяной холод металла. Е-мое! Он сажает меня в машину, везет в тюрьму. Там мне дают дыхнуть в трубку. Видно, что выпил я здорово. Снимают с меня ремень и все, что не полагается в тюрьме иметь. Хорошо хоть, я попал не в тюрьму Даунтауна в одну камеру с педерастами, а в тюрьму Малибу. По сравнению с Даунтауном нравы там замечательные, только очень холодно. Замерз я как цуцик. К счастью, пробыл там недолго. Никаких проблем с законом у меня не было: просто выпил, и все. Ничего не нарушил. Ну, может, ехал чуть быстрей разрешенного...

Сценарий уже был почти готов, уже было придумано все главное в нем, но образ целого во мне все еще не возникал. Как-то, приехав в Нью-Йорк, я шел по Бродвею, увидел на углу, прямо на асфальте, разложенные на газете кассеты, распродававшиеся по дешевке, — в основном записи советских оркестров, выпущенные по лицензии «Мелодии». Моцарт, Шуберт, Чайковский — я купил сразу ящик, штук сорок. Прямо в машине вставил почти наугад кассету в магнитофон. Это была «Глория» Вивальди.

Зазвучала музыка, светлая, трагическая, и в голове возник образ, пришедший то ли из античности, то ли из Возрождения. Мохнатый человек, с всклокоченной бородой, голым торсом, стоит среди волн на спине дельфина, а может, кита. Я подумал, что Мани в конце должен как бы укротить это дикое существо — поезд, и представил его на крыше этого дизеля, стремительно несущегося к гибели. Соединение этого образа с героем фильма и дало толчок к рождению финальной метафоры «Поезда-беглеца». На крыше локомотива, несущегося сквозь снег под музыку Вивальди, стоит сумасшедший человек с развевающейся бородой, гордо и по своей воле летящий навстречу смерти...

Когда пошла вторая часть Вивальди, я уже окончательно понял, какой картина должна быть. Мне представился несущийся в пространстве ржавый искореженный метеорит, на который накладывается эта музыкальная тема. Летит на страшной скорости поезд, монстр, пожирающий рельсы, обгоревшая ракета, прорывающаяся сквозь атмосферу в космос. Чудовищная скорость, но при этом — никакого грохота. Бесконечность, тишина и Вивальди... Только когда возник этот образ, я всерьез понял, про что снимаю кино.

Продюсеры связались с Москвой, купили права на музыку: в титрах фильма стоит «Глория» Вивальди в исполнении хора студентов Московской консерватории и оркестра под управлением Свешникова...

Сценарий привлек внимание многих звезд, выразивших готовность сниматься. Правда, в основном это были еще только восходящие звезды, искавшие себе роли. Стали делать пробы. В группе появился Эрик Робертс. В сценарии была роль девушки, убирающей локомотивы. Пробоваться на нее пришла Джоди Фостер, уже снявшаяся в «Водителе такси» Скорсезе, и Ребекка де Морне, партнерша Тома Круза по «Рискованному бизнесу», где у нее — роль проститутки, а у него — юнца, обратившегося к ее услугам, когда родители куда-то уехали. С этой картины, кстати, и началась его звездная карьера.

Обе актрисы мне очень нравились. На репетициях был и Джон; Джоди Фостер сидела на полу, обхватив колени, смотрела на меня восторженными глазами. Наверное, потому, что я был русский, из страны Станиславского. Увы, ей я был вынужден отказать. Сказал после проб:

— Джоди, не могу тебя взять на роль по простой причине. Ты слишком красива. Девушка с такой внешностью не пойдет работать техничкой на дизель. В худшем случае, устроится официанткой, а скорее, поедет в Голливуд или в какой-то большой город, найдет работу в офисе или в баре.

Думаю, эти слова ее ранили, много лет она со мной едва здоровалась. Замечательная актриса! Сегодня одна из самых больших звезд Америки. У нее уже три «Оскара». А где мои «Оскары»? Проклятое тщеславие...

В итоге снималась в фильме Ребекка де Морне. Хорошо сыграла. Она тоже с тех пор снялась в нескольких очень хороших картинах.

Съемки шли очень тяжело. Но вспоминается это время как полное счастье. Апрель, Аляска, четыре утра. Встаю утром, опускаюсь на коврик помолиться (я тогда молился каждое утро) и — на съемки. Все тело ломит, ничего не соображаешь, и все равно — восторг и удовольствие. Ты снимаешь кино, которое хочешь, с теми — кого хочешь.

Снимали в очень сложных условиях. Один из наших пилотов разбился вместе с вертолетом.

Отсняли натуру на Аляске, вернулись в Лос-Анджелес. Побег из тюрьмы снимался там, по ночам, при тридцатиградусной жаре. Весь снег искусственный. Тюрьму на Аляске мы отснять не могли — там ее нет, пришлось строить на студии и в студийных условиях создавать иллюзию зимы.

Лос-Анджелесская ночь очень темная, это юг. Огромные ветродуи гнали искусственный снег, и под этот снег мы снимали въезд в тюрьму, побег из тюрьмы. Иней был искусственный, в разных местах декорации были подведены трубки, из которых вдруг вырывались облака пара, создавая ощущение мороза. Иногда для крупных планов давали под язык актеру кусочек льда: он говорит — изо рта идет пар.