Делириум - Лорен Оливер

— Эй!

Алекс дотрагивается до моего плеча. Всего на секунду, но в эту секунду мое тело уменьшается и существует только в той точке, до которой он дотрагивается, и эта точка наполняется сияющим теплом. Никогда еще мне не было так хорошо и спокойно. Наверное, я умираю. Почему-то эта мысль меня не расстраивает, вообще-то мне это кажется даже забавным.

— Как ты?

— Замечательно, — отвечаю я и начинаю тихо хихикать. — Ты без одежды.

— Что? — переспрашивает Алекс.

Даже в темноте я вижу, как он, прищурившись, внимательно на меня смотрит.

— Я никогда не видела вот так парня… Без рубашки. И так близко.

Алекс начинает аккуратно и плотно перебинтовывать мою щиколотку разорванной на полосы футболкой.

— Собака тебя здорово цапнула, — говорит он, — а это поможет остановить кровотечение.

Фраза «остановить кровотечение» напоминает о больнице, она меня пугает и сразу приводит в чувство. Алекс заканчивает перевязку, и теперь нога уже не столько болит, сколько ноет и пульсирует под тугой повязкой.

Алекс осторожно снимает мою ногу с колен и опускает ее на пол.

— Так нормально?

Я киваю в ответ, тогда Алекс снова пересаживается к стене, и теперь мы сидим совсем рядом и касаемся друг друга локтями. Я чувствую тепло его голой кожи, и мне становится жарко. Я закрываю глаза и стараюсь не думать о том, как он близко, и о том, что я почувствую, если проведу рукой по его плечу и груди.

Снаружи шум рейда становится все тише, крики и голоса звучат уже где-то в отдалении. Должно быть, рейдеры пошли дальше. Я беззвучно молюсь о том, чтобы Хана смогла вырваться из кольца рейдеров, мне даже думать страшно о том, что ей это не удалось.

Мы с Алексом сидим неподвижно. Я безумно устала и, наверное, могу проспать целую вечность. Дом так далеко, что я не представляю, как смогу до него добраться.

Алекс вдруг начинает говорить, он говорит тихо, но настойчиво.

— Послушай, Лина. То, что случилось на пляже… мне правда жаль. Я должен был раньше признаться, но я не хотел тебя отпугивать.

— Ты не должен ничего мне объяснять.

Но Алекс настаивает:

— Я хочу объяснить. Я хочу, чтобы ты знала, я не…

— Послушай, — перебиваю я, — я никому ничего не собираюсь рассказывать. Понятно? Из-за меня у тебя не будет никаких неприятностей.

Алекс умолкает. Я чувствую, что он смотрит на меня, а сама сижу, уставившись в темноту перед собой.

— Я не об этом, — тихо говорит Алекс, молчит какое-то время, а потом продолжает: — Я просто не хочу, чтобы ты меня возненавидела.

И снова сарайчик уменьшается в размерах. Я физически, как горячее касание, ощущаю взгляд Алекса, но боюсь посмотреть на него. Я боюсь, что если сделаю это, то утону в его глазах, забуду все правильные слова, которые надо говорить. Лес погрузился в тишину, рейдеры, должно быть, ушли. Вскоре хором начинают петь сверчки, сначала тихо, а потом громче.

— А какая тебе разница? — едва шевеля губами, спрашиваю я.

— Я уже говорил, — шепотом отвечает Алекс.

Его дыхание щекочет мне ухо, и волоски у меня на шее становятся дыбом.

— Ты мне нравишься.

— Но ты меня совсем не знаешь, — тороплюсь возразить я.

— Я хочу тебя узнать.

Сарайчик вращается все быстрее, я крепче вжимаюсь в стену и стараюсь сохранить равновесие. Это невозможно. У него на все есть ответ. Все слишком быстро. Наверное, это какая-то уловка. Я прижимаю ладони к сырым доскам пола, они твердые, и меня это успокаивает.

— Почему меня? — Я не собиралась этого говорить, но слова вырываются сами собой: — Я же ничего такого…

Я хочу сказать: «ничего из себя не представляю», но не могу произнести ни звука. Так, наверное, происходит, когда забираешься на вершину высокой горы, воздух там такой разреженный, ты все вдыхаешь и никак не можешь вдохнуть.

Алекс не отвечает. Понятно, как я и подозревала, у него нет ответа на этот вопрос. У него не было никакой причины, он выбрал меня случайно, для смеха или потому, что знал: я струшу и не донесу на него.

Но тут Алекс начинает говорить. Он говорит быстро, без пауз, сразу видно, что он много об этом думал и не раз проговаривал про себя эту историю, поэтому она и звучит так плавно.

— Я родился в Дикой местности. Мама умерла сразу после моего рождения. Отец еще раньше, он так и не узнал, что у него есть сын. Там прошло мое детство, меня передавали с рук на руки. Все… — По голосу Алекса я слышу, что он морщится. — Заразные воспитывали меня как в общине.

Снаружи сверчки на время прекращают свои песнопения. Наступает тишина, такое впечатление, что сегодня ночью не случилось ничего плохого, ничего из ряда вон выходящего. Просто еще одна летняя ночь постепенно приближается к рассвету. Меня пронзает острая боль, но она не имеет никакого отношения к ноге. Я вдруг осознаю, какое все мелкое в нашем мире, все, что до того представлялось важным, — магазины, рейды, работа, даже наши жизни. А в настоящем большом мире тем временем ночь переходит в день, одно время года сменяет другое, как какой-нибудь монстр, обретая новую кожу, сбрасывает с себя старую.

Алекс продолжает рассказ.

— Когда мне исполнилось десять, я переселился в Портленд, чтобы присоединиться к Сопротивлению. Я не стану тебе говорить, как это сложно. Я получил идентификационный номер, получил новую фамилию, новый адрес. Нас больше, чем ты думаешь… заразных и сочувствующих тоже… Никто даже не знает, как нас много. У нас есть люди в полиции, во всех муниципальных департаментах. У нас даже в лабораториях есть свои люди.

Когда Алекс произносит последнюю фразу, у меня руки покрываются гусиной кожей.

— Я хочу сказать, границу можно пересекать в обе стороны. Это трудно сделать, но это возможно. Я стал жить у двух незнакомых людей, они сочувствующие. Мне сказали, чтобы я называл их дядей и тетей, — Алекс слегка пожимает плечами. — Мне это нетрудно. Я ведь никогда не знал своих настоящих родителей. Меня растили десятка два дядей и тетей, так что какая разница?

Голос Алекса становится совсем тихим, кажется, он почти уже забыл, что я сижу рядом. Я не представляю, куда ведет его история, но боюсь даже дышать, лишь бы он продолжал.

— Я ненавидел этот город. Ты даже представить не можешь, как я его ненавидел. Все эти дома, эти люди как сонные мухи, эта теснота и спертые запахи, и бесконечные правила. Куда ни повернешься — повсюду стены и правила, правила и стены. Я чувствовал себя как в клетке. Мы все здесь живем как в клетке. Нас заперли внутри границ.

Я вздрагиваю. За все свои семнадцать лет и одиннадцать месяцев я никогда, ни разу не подумала о своей жизни подобным образом. Я привыкла считать, что граница служит для того, чтобы защищать нас от угрозы извне, мне и в голову не приходило, что она также служит для того, чтобы удерживать нас внутри. Но теперь, когда я смотрю на это глазами Алекса, я понимаю, каково ему переселиться в Портленд.