Избранные произведения. Том 2 - Сергей Городецкий

— Довольно про юдоль! — шипел генерал, — Про кресты!

— Но довольно про юдоль, — опять кротко повторил отец Немподист, — возложите на рамена свои кресты Христовы…

— Георгиевские! — поправил генерал.

— И на груди ваши геройские возложатся кресты георгиевские. Аминь.

Генерал поощрительно закивал головой — вышло не так плохо, как он предполагал, — и раньше чем отец Немподист успел вытереть пот с лица, первым подошел поцеловать крест, почтительно подставляемый отцом Немподистом, и сделать вид, что он целует руку священнослужителя. За ним проплыла генеральша, потом прошли офицеры, потом пошли солдаты, в губы которых отец Немподист тыкал крест уже без всякого почтения и внимания.

Генерал прошествовал сквозь расступившиеся ряды солдат. На паперти он встретил Батурова.

— С победным наступлением, — приветствовал Батуров генерала.

— И вас также, — отвечал генерал, — вы готовы?

— Пункты уже высланы вперед, ваше превосходительство.

— Распорядитесь, чтобы на ваших пунктах солдатам в чае не отказывали. Беженцев там никаких не предвидится. Мы должны помогать друг другу.

— Это и моя идея, ваше превосходительство! — осклабился Батуров.

Генерал сел в коляску, не заметив Гампеля, который усиленно старался попасть ему на глаза и быстро пошел вслед коляске, когда генерал отбыл.

— Что есть жизнь наша? Юдоль страданий и несчастий! — вертелась в голове Ослабова долетевшая до него фраза отца Немподиста. Он наблюдал конец богослужения, выход генерала и покорные фигуры солдат.

— Иван Петрович? — как всегда сзади, подошел к нему Гампель, вернувшийся назад от коляски генерала.

Он взял Ослабова под руку и, покачав головой, сказал:

— А вы, оказывается, по ночам с большевиками якшаетесь? Не думал я этого про вас. Не советую, не советую!

— Что вы? — искренне изумился Ослабов.

— Не отпирайтесь! Я видел, как вы с Древковым и Цинадзе шли на их собрание, — сухо ответил Гампель.

— Я? На собрание? — продолжал удивляться Ослабов.

— Ну, ничего, ничего! Я не выдам. Только дружески не советую.

И он отнырнул в тень деревьев.

«Так у них там собрание было? — подумал Ослабов. — Жаль, что я не зашел».

В раздумье он пошел к себе.

Проходя мимо юрты Веретеньева, он услышал пьяные голоса и крики офицеров.

Там допивалась последняя бутылка и металась последняя карта.

Через час по берегу Урмийского озера потянулись серые длинные колонны, и скрип повозок и передков врезался в тишину пустынных лунных полей.

XII. Путь на фронт

— Дальше ехать нельзя! — решительно сказал шофер и резко затормозил машину. От толчка Ослабов проснулся, поднял голову, обвел вокруг себя глазами. Он был в центре ночи, огромной персидской ночи. Низко над ним, освещенные невидимой луной, неслись с бешеной скоростью белые, клочковатые облака, каждую минуту обнажая то один, то другой провал в звездную бездну. Звезды были тяжелые, влажные, жемчужно-молочного цвета, некоторые даже лохматились лучами. Слева черной стеной уносилась куда-то вверх и вкривь голая скала, справа чувствовался срыв в простор долины, оттого что оттуда веяло жарким, душным ветром, пролетевшим сквозь миллиарды роз и оборвавшим и унесшим с собой их сладкое, липкое дыханье.

Машина остановилась боком. Ослабов сидел крайним сзади, и ему показалось, что он висит на краю земли, на самом ее краешке, и каждое мгновение может сорваться в этот летящий ночной хаос. Он повернул голову к скале, успокоился на ее неподвижной черноте и увидел рядом с собой Гампеля, укутанного в бурку и дремлющего, а впереди рядом с шофером — Петрова, в большой папахе, так же дымящего папиросой, как он дымил сутки тому назад, когда они в Шерифхане, такой же ночью, только без этих белых облаков, сели в эту машину.

Эта машина выручила Ослабова, три дня метавшегося по лагерю и по учреждениям в поисках перевозочных средств. Все машины — их было мало, все повозки, двуколки, санитарки были брошены на фронт, даже верховой лошади он не мог достать и был уже в бессилии отчаяния, когда ему предложил взять его с собой штабс-капитан Петров, которого со специальным заданием отправлял на фронт генерал Буроклыков. В последнюю минуту, ночью, когда уже машина отправлялась, к Петрову подошел Гампель и предъявил ему какую-то бумагу. Пожав плечами, Петров разрешил ехать и ему. Так втроем — четвертый шофер — и отправились. Лунной ночью ползли по деревням мимо бесконечных глинобитных заборов, из-за которых вываливались копны вьющихся роз, оглушая своим ароматом, ползли, то утопая в песке, то лавируя по выступавшей прямо на дорогу породе. Ослабов дремал, просыпался и опять засыпал.

На рассвете долго ехали посреди рисовых полей, где чуть свет уже начинали копошиться по колена в воде синие фигуры крестьян, — останавливались, чтобы выпить крепкого темно-красного чаю у обожженного солнцем, обветренного долгой старостью полевого чаеносца с ручным самоварчиком и цветными кузнецовскими стаканчиками за поясом, и опять ехали. Здесь можно было бы дать скорость, если б не поперечные арыки, ежеминутно пересекавшие дорогу. Арыки строились в двух валах выше дороги, и брать их надо было осторожно, по крайней мере, так делал этот шофер, чтоб не разрушить валов. Рядом с дорогой и выше ее аршина на два неслась навстречу целая река в узких искусственных берегах, бурча и торопясь разлить воду по полям. Под вечер прибыли в Тавриз и сделали там остановку. В европейском квартале Гампель куда-то исчезал, шофер чистил машину, а Ослабов с Петровым бродили по базару и сидели в чайхане, ели желтый от шафрана плов и черный, пахучий джюль — варенье из роз — и выпили десятка по два стаканчиков чаю. После чая курили кальян. Как в тумане, сквозь голубой дым кальяна за окнами проплывала Персия. Шли женщины в чадрах, с сетками на лицах, с исступленными криками проходили дервиши, мясники тащили бараньи туши, с криком «хабарда»[24] скакал казак сквозь шарахающуюся в сторону толпу, с чашкой в руках, с гноящимися язвами на лицах, с жалобным пением проходили нищие.

Гампель вернулся радостный и возбужденный.

Когда выехали, уже взошла луна, и пустыня в ее свете казалась ласковой и меланхоличной. Навстречу стали попадаться ночные караваны. Пролетали сквозь безлюдные спящие села, узкими коридорами, между домов с закрытыми наглухо дверями, под навесами базаров, под колышущимися тряпками и циновками, в белой немой жути. При выезде из каждого села собаки лающими стаями мчались за машиной.

Становилось все холодней. Луна высоко плыла в небе, и с гор доносился волчий вой. Каждые тридцать — сорок верст в пустыне возникали грандиозные здания караван-сараев, похожие на средневековые крепости, с башнями, с украшенными кованой медью воротами.

С одинаковой опаской переезжали как древние каменные крутогорбые мосты, так и новенькие, деревянные, недавно построенные русскими.

Утомленный впечатлениями, Ослабов заснул и проснулся только глубокой ночью от толчка заторможенной машины. Было совершенно темно.

— Дальше ехать нельзя, — повторил шофер, — черт знает куда заехали. Кабы с фонарями, еще бы ничего. А так шеи переломать можно.

Ослабов открыл дверцу и вышел из кузова.

— Вы осторожней! — сказал Петров. — Сорваться можно.

— Почему стоим? — проснулся Гампель, высунулся из бурки, быстро вылез из нее, достал карманный электрический фонарь, посветил налево — гора, посветил направо — обрыв, посветил впереди машины — дороги нет.

— Ты куда ж это, болван, заехал? — грубо напал он на шофера.

— Коли вы не болваны, садились бы за руль сами, — отрезал шофер и прикурил у Петрова, вместе с ним вылез из автомобиля, и они вдвоем пошли посмотреть дорогу.

Ослабов с Гампелем остались в машине.

Откуда-то снизу доносился заливчатый истерический вой шакалов.

— Вам это ничего не напоминает? — спросил Гампель у Ослабова.

— Я впервые слышу шакалов.

— Прислушайтесь. Замечаете? Ничего не напоминает?

— Нет! — сказал Ослабов, вслушиваясь в этот почти человеческий вой.

— А помните, как Авдотья Петровна плакала?

Ослабов вздрогнул. Отвратительная сцена в ночь тифлисского кутежа резко встала в памяти. Он инстинктивно отодвинулся от Гампеля.

— Вы помните фамилию Авдотьи Петровны?

— Петрова, — невольно ответил Ослабов.

— Вот именно! А как фамилия штабс-капитана, с которым мы едем?

— Петров! — воскликнул Ослабов. — Не может быть? Это было бы чудовищно! Ведь ее муж умер?

— В списках был показан пропавшим без вести. Предполагали, что он замерз. А он, извольте видеть, не замерз. Это ведь он, я давно уже установил, что это именно он. Не пожелал замерзнуть. Только охромел немножко. А жизнь подмораживает его еще похлеще, чем эрзерумские морозы. Авдотьей-с Петровной. Да. Недурен сюжетик? Вам нравится?