Избранные произведения. Том 2 - Сергей Городецкий

— Петрова, — невольно ответил Ослабов.

— Вот именно! А как фамилия штабс-капитана, с которым мы едем?

— Петров! — воскликнул Ослабов. — Не может быть? Это было бы чудовищно! Ведь ее муж умер?

— В списках был показан пропавшим без вести. Предполагали, что он замерз. А он, извольте видеть, не замерз. Это ведь он, я давно уже установил, что это именно он. Не пожелал замерзнуть. Только охромел немножко. А жизнь подмораживает его еще похлеще, чем эрзерумские морозы. Авдотьей-с Петровной. Да. Недурен сюжетик? Вам нравится?

Ослабов одеревенел от ужаса.

— И знаете в чем комизм? — продолжал упиваться Гампель, и в голосе его послышалось Ослабову то же самое противное захлебыванье, которое он заметил тогда, в кабинете Тили-Пучури, — комизм в том, что он по ней тоскует! — Гампель почти пропел это слово, как в цыганском романсе. — Этот буйвол тоскует! Фотографию своей красавицы за пропотелой пазухой носит, вынимает и рассматривает и, может быть, даже наверно, плачет. Ну, разве это не смех?

— Он не должен, не должен о ней ничего знать! — неожиданно вскрикнул Ослабов. — Это невозможно.

— Почему? — деланно удивился Гампель и как бы невзначай щелкнул электрическим фонариком, на мгновенье осветив перекошенное, с трясущейся губой, лицо Ослабова. — Почему? Человек должен знать, что делает война, — жестко добавил он. — От томлений штабс-капитана Петрова может пострадать его военная работа. До рассвета еще далеко, ночь впереди, в темноте мы отсюда не выберемся. Делать нечего, скука, вот и удобный случай развлечься. Прополоснем романтические мозги штабс-капитана тухлятинкой реальной жизни.

— Вы этого не сделаете! — опять вскрикнул Ослабов и схватил за руку Гампеля.

— Сделаю! И в вашем же присутствии.

— Это бессмысленная жестокость. Это его убьет, — продолжал молить Ослабов. — Не надо! Я прошу вас, не надо!

— Вы меня просите? — насмешливо сказал Гампель. — А ведь и вправду, темочка может у нас с вами найтись и другая. Я обещаю пощадить ваши слабые нервы и не говорить с штабс-капитаном сегодня — слышите! — сегодня, если вы мне кое-что расскажете.

— Я расскажу, — освобожденно вздохнул Ослабов, — но что именно?

— Как вы попали к большевикам и о чем у вас шла беседа на том собрании ночью, три дня тому назад? — отчеканил Гампель.

Ослабов возмутился.

— Господин Гампель, — твердо сказал он, — во-первых, я уже говорил вам, что на собрании я не был. Во-вторых, я только от вас узнал, что Батуров, Цивес, Тинкин — большевики.

— Ах, и Батуров? И Тинкин? — вырвалось у Гампеля. — Так, так!

— В-третьих, — продолжал Ослабов, — я не понимаю, что это за допрос. Такие вопросы задают шпионы. А вы… а вы…

Ослабову показалось, что Гампеля как-то скорчило при его словах. «Ерунда, — подумал он, — не может быть».

— А вы… а вы… — искал он определить Гампеля, — вы работник общественной организации и шпионом быть не можете.

— Благодарю вас, — иронически поблагодарил Гампель, — вашей доверчивости нет предела. Большевиками я интересуюсь с точки зрения философии. Если вам неприятен этот разговор, прекратим его. Тем более, что вот и наши спутники. Ну, как? — другим тоном обратился он к Петрову и шоферу. — Нашли дорогу?

— Придется тут до рассвета пробыть, — сказал Петров, — не разобрать в темноте, — дорога это или просто гора.

— Вот и отлично, — обрадовался Гампель, вытягивая угол бурки из-под руки Ослабова, который опять не удержался от этого жеста. — Отдохнем. Поболтаем. Бутылку коньяку откроем.

— Это будет недурно, — поддержал Петров, — встретим восход солнца.

— А вы неисправимый романтик, — продолжал Гампель, доставая при свете своего фонарика бутылку, банку с икрой и чурек. Нашлись у него и салфетка, и складные ножик и вилка, и влезающие друг в друга металлические стопки. Видно было, что человек при всякой обстановке привык жить с удобствами.

— Последите за машиной, я посплю, — сказал шофер Петрову и пошел в темноту под бок горы.

— А выпить с нами разве не хотите? — крикнул ему вслед Петров.

— Благодарю вас, — донеслось откуда-то из-под горы.

У Ослабова было такое чувство, как будто перед ним сейчас будут скальпировать живого человека. Этот огромный хаос летящего звездного неба, окружавший его со всех сторон, показался ему безвыходной дырой, как тогда, в Тифлисе, кабинетик в Тили-Пучури. Он заерзал на своем месте, задевая локтем Гампеля, который уже откупоривал бутылку.

— Выпейте, — Гампель подал Ослабову стопку, — это успокаивает!

Ослабов выпил залпом, старый коньяк ожег его горло, и тотчас приятная теплая слабость разлилась по его телу.

— Придется повторить, — усмехнулся Гампель, наливая Ослабову еще и показывая бутылкой на нетронутые стопки в руке Петрова и в своей левой, — мы еще не чокнулись.

— За благополучное возвращение, — провозгласил Гампель, внимательно вглядываясь при свете фонарика в широкое, благодушное лицо Петрова.

От двух стопок в глазах Ослабова ночь стала еще круче, еще стремглавней, еще головокружительней, чувство, что он висит на краю земли, еще острее.

— За ми-и-и-лых женщин… — затянул Гампель.

Петров вздрогнул и выронил стопку.

Гампель тотчас с торопливой услужливостью налил ему вновь и продолжал петь тост:

— Преле-е-е-стных женщин…

— Перестаньте, — попробовал остановить его Ослабов.

— Вы аскет? — тоном сожаления спросил Гампель. — Берите пример с капитана. Он, наверно, не дает промаха и охотно поддержит мой тост. Не правда ли, капитан? Ах, капитан, какие бывают встречи! Какие глаза, какие руки! Какой чудесный выбор женского тела предлагает война! И все это прямо на улицах, в духанах. Вы Коломбину не знавали в Тифлисе?

— Я давно не был в Тифлисе, — глухо отозвался капитан.

— Жаль, жаль! Вы знаете, откуда это, «жаль, жаль», — встрепенулся он, — Весь Тифлис это повторяет. Не знаете? Ну, так вот, слушайте. Заяц, спасаясь от лисицы, забежал в ее нору. Там сидят лисята. Высунули мордочки. А заяц весь трясется от страха. Но достоинства своего уронить не хочет. «Мама дома?» — спрашивает. «Нет!» — отвечают лисята. «Жаль, жаль, — отвечает заяц. — А то б я ее…»

Гампель со смаком произнес некий бытовой глагол и смачно расхохотался.

Петров и Ослабов реагировали на анекдот слабо.

— А ведь анекдотец не лишен злой мысли, — продолжал Гампель, — разве психология многих из нас не похожа на заячью? Разве мы не прячемся часто от действительности, делая вид, что не боимся ее?

— Не знаю, как доктор, а мы с вами, я думаю, не прячемся, — твердо сказал Петров.

— Конечно, дорогой капитан, и я так же думаю, — подхватил Гампель, — иногда даже сами прямо на огонь лезем. И вы знаете, — он снова наполнил стопки, — мне приходилось даже встречать женщин такой же складки. Познакомился я тут как-то в одном духанчике с офицерской женой. Бывшей, конечно.

Петров насторожился. Ослабов сидел ни жив ни мертв.

— Так, ничего себе бабенка. Юбки задирает, как все. Ну, да это ей нетрудно. Ее, видите ли, коллективно, так сказать, изнасиловали. Мужа ее не то убили, не то он пропал без вести. Прозвище ее Коломбина. А зовут ее… Ой!

Ослабов изо всей силы наступил ему каблуком на ногу.

— Извиняюсь, — сказал Ослабов.

— Я потом припомню, как ее зовут. Не в том дело. Дело в том, что в ней я заметил этот прямой взгляд на вещи, это бесстрашие перед жизнью, о котором мы говорим. Уж, кажется, последние черты облика человеческого жизнь с нее стерла, а она не боится, живет, промышляет, похабничает…

— Не лгите! — закричал Ослабов.

— Иван Петрович тоже с ней знаком, — с циничным намеком сказал Гампель.

— Знаком, — подтвердил Ослабов, — и должен сказать, что женщина, про которую вы говорите, несчастная, опустившаяся, может быть, даже психически больная, но, безусловно, честная и порядочная женщина.

Он говорил это, почти задыхаясь от ненависти к Гампелю, и Гампель это почувствовал.

— Вы так думаете? — сказал он. — Ну, вам виднее. Не правда ли, капитан? Кстати, скоро светает, надо разбудить нашего лентяя. А на эту тему мы еще успеем поговорить с капитаном.

Он вылез из автомобиля.

На горизонте действительно показалась рыжая полоска света, и быстро, без сумерек, небо стало проясняться.

Капитан долго рылся у себя в боковом кармане, потом решительно вынул оттуда пакет, раскрыл его и достал заношенную фотографию.

— Я хочу вас спросить, — он протянул фотографию Ослабову, — та женщина, про которую говорил Гампель, не похожа на эту фотографию?

Ослабов с первого взгляда узнал Авдотью Петровну в этом миловидном, улыбающемся лице, которое показывал ему Петров. Но какая чудовищная разница! Судорога прошла по горлу Ослабова, и он быстро, боясь задержать ответ, выдавил: