Привратник Бездны - Сергей Сибирцев

И кто-то всесильный выхватил меня из этого сырого дурно пахучего прокисшего человеческого теста, - выхватил, всласть поуничижал и, заскучавши, обронил в "иную" давильню - кадушку для "посвященных"...

Вот и сейчас - чувствую: перекачивают в меня чью-то чужую бесценную кровь-плазму, - перекачивают в мои опорожнившиеся сосуды-вены часть чьей-то жизни, совершенно мне незнакомой, возможно даже враждебной и чуждой, но нынче чрезвычайно нужной моему обескровленному полудохлому телу, - телу, когда-то абсолютно послушному мне, моему эгоистическому сердцу, моему плывущему куда-то мозгу... Плывущему в спасительный призабытый укром детства...

... Городская июльская плывущая и плавящая теплынь-благодать...

... И уже близок шепелявый шероховатый шквал...

... Порывистое безжалостное штормящее ветрило...

... Вдалеке за чужыми крышами синеющая страшная тучная туча, - ее очень пучит чернильной чернотою и белыми беззвучными чижами-зигзагами...

... Шебутное шатающееся шевеление за окошком...

... И - вдруг - ухающее обвалистое бабаханье, - и - жарящий ш-шу-ум с наружи...

... С бесстрашным мальчишеским наслаждением вслушиваюсь в ужасный грохочущий шорох сплошного шквального дождя...

... Дождь - убывающий, убегающий, уменьшающий свой размашистый перешаг, - неистовый грозовой...

... Жутковатый шум превращается в нестрашное накрапывающее шушуканье-шуршание-шебуршание, - заоконное мерное мелкодробное...

... Я совсем еще малец, и поэтому, подставив стул, дотягиваюсь до собачки форточки, и - распахиваю ее, и...

... И в комнату с фамильярным шутовским шиком врывается свежая озонирующая и резонирующая дождевая жизнь проезжей жилой улицы...

... Шумливо шуруют ручья по обочинам, солнышки-лужи радужно оживляются и смешно лопаются резвыми шинами спешащих машин и шагами встревоженных прохожих...

... Ноги некоторых осторожно перешагивающих не защищены калошами и глянцевым желатином женских и девчачьих ботиков...

... Ишь, осторожным прохожим хорошо, их не заперли дома, они совсем свободные, как эти шныряющие шустрики-воробушки, задорно цвиркающие на всю бликующую летящую улицу...

... Вместе с солнышкиным шумом мои уши и щеки получают причитающийся мне заряд дождевой шипучей щипающейся шальной шрапнели!..

... Я тут же соскакиваю со стула, чтобы через мгновение вновь запрыгнуть и заполучить новенькую бодрящую нежадную прощальную горсть грибного городского дождя-дождика!..

... Летние хулиганские брызги мальчишеской жизни...

Именно во время видения этого кипучего шумящего бреда, я без суеты и истеричной возни, с аккуратной медлительностью вытащил из набухшей одеревеневшей вены стальную иглу, через которую в меня методично вливали чью-то проданную (а, скорее всего - отнятую) чужую кровь...

... И вроде бы тотчас же и очнулся.

Очнулся в привесьма неудобном положении, - и правая и левая кисти оказались изолированными от свободных сумасшедших проявлений, - их прямо у запястья прихватили кожаными ремнями по обеим сторонам госпитального лежака.

Я лежал, - ж и л...

Я лежал натуральным голышом, неприкрытый, - безо всяких реанимационных игл, трубок и присосков.

Я вновь безо всякого удовольствия и вдохновения вдыхал продезинфицированный лазаретный воздух несвободы...

И - никчемное преподлое ощущение полнейшего неучастия в собственной судьбе.

Как бы существуя в собственном теле, которое, в сущности, давно уже не принадлежит мне, я, тем не менее, с идиотской, а скорее, детской нелогической непокорностью не мирился с этим феноменальным заговорщическим фактом.

Единственная отрада в моем преподлом полоненном положении, мыслительное содержимое моей отуманенной головы все равно принадлежало исключительно мне.

И мне же испокон веку принадлежало эксклюзивное право на владение мигреневой аурой, нынче весьма плотно прилепившейся к моему мозговому вместилищу.

Инквизиторский миражный жаркий жирный обод-колпак-венец, - и все это препошлая всеми нелюбимая и отвергаемая головная немочь-боль...

И ее, разлюбезную, я имел счастье лицезреть буквально вблизи - в виде праздничных елочных звездочек-блесток, игриво искрящихся и коварно пухлящихся, точно разноцветные новогодние бенгальские огневые фонтаны...

А вот тщательно хранимый (кем-то) мой организм, который я в данную минуту совершенно попустительски игнорировал (потому что начисто не осязал!), похоже, давно передоверился чьим-то ученым цинично безжалостным рукам...

С медлительностью и неохотностью расцепив веки, неспешно повращав скованные распирающей налитостью глаза, я не обнаружил ни родного облупленного светового плафона, ни своей привычной странноватой словоохотливой бабушки-сиделицы, почти сроднившейся со мною...

Палата не имела окон. Впрочем, дверных проемов было пробито аж три. Причем, все двери представляли какую-то странную помесь эпох, конфигураций и фактур. Цивилизованная казематная эклектика...

Правый крайний угловой вход состоял из пары квазикостелских узких витражных створок.

Почти напротив моего оцепенелого взора - рыжая инкрустированная цветистыми петухами калитка, - именно, калитка, потому как ростом вышла незначительным, где-то на уровне метра с четвертью.

И третий вход-выход помещался за моей спиной. Визуально цепко оценить ее (дверь) было довольно затруднительным занятием. Но даже при огляде скользяще запрокинутом, сразу чувствовалось, что сии кровянистые монолитно саженные дубово-лаковые запоры, подразумевали вход в прибежище бюрократического вельможи...

А почему бы ни в кабинет моего гостеприимного милейшего родственничка - хозяина сего уютного казематного хауса?

Не успел я основательно домыслить мучительное подозрение, как именно эти солидные малиново сочащиеся двустворчатые створы отворилась со сновидческой бесшумностью вовнутрь моего лазаретного каземата, и какой-то изящно дылдастый человек в кожисто бликующей траурно военизированной униформе прошествовал, не задерживаясь прямо к моей любопытствующе запрокинутой голове.

Руки пришедшего были снаряжены черными в обтяжку перчатками, которые, безо всякого с его стороны уведомления, зависли над моим лицом, раздвигая пикообразные пианистические персты...

Между пальцами не оказалось ожидаемого просвета, - там помещались премерзкие перепонки... Перепонки нежного телесного колера, прорезанные пульсирующими голубоватыми веточками-венами...

И надо же! - мой разум не подвергся обстоятельному недоумению видением сих мистически-кинематографических ладоней.

Адекватная растерянность заместилась побочным вопросом: отчего все-таки не застрял мой мыслительный, баюкающий боль, механизм на истинном недоумении: отчего же во мне не встрепенулось обыкновенное обывательское любопытство: пальцы-то не человеческие - перепончатые, а перепонки-то живые с тикающим подсиненным пульсом?..

Напротив, мои глаза вообще не выразили никаких запоздалых восклицаний, - как будто им каждый день приходиться общаться со столь исключительными веерообразными руками-дланями...

Одно усталое потрепанное любопытство: скорее чего-нибудь, что ли свершили со мною...

Я все еще жаждал пошлой человеческой определенности!

Определенности - в этой насквозь фальшивой скоморошечьей ситуации, справедливые идиллические чаяния "посвященного" сумасшедшего... Сумасшедшего подчиненного "первосвидетеля".

Рядовой Армии дурно законспирированных сумасшедших "первосвидетелей"...

Всегда в подчинении чьего-то чужого и во всех случаях неслабосильного мозга, - первый признак нормального рутинного "посвященного" сумасшедшего...

Одно из наиболее примечательных квазиэкономических определений, которое, в сущности, приравнялось к закону, гласит: уровень подготовленности, квалификации любого подневольного (раба, лакея, холопа, агента, работника, спичрайтера) определяется умением последнего составлять разнообразные отчеты-рапорты-доклады для непосредственного, прямого и верховного начальства, которое собственную профессиональность показывает (доказывает), именно в случае адекватного прочтения и понимания подготовленных челобитных и речей: спичрайтеров, советников и прочих верноподданных служащих.

Получается, что ежели рабовладелец (работодатель в нынешнем, цивилизованном понимании) не сумеет вникнуть в сущность проблемы, которую ему предоставил и расшифровал, в меру собственного рабского умения и понимания, его подчиненный, или,напротив, все предоставленное-преподнесенное так переврет, испортит, извратит, - то он (который владетель раба, или результатов чьего-то подневольного труда) не достоин, носить высокое божественное (не дьявольское же!) звание - н а ч а л ь н и к...

Начало всему в этом бренном иерархическом мире, - он, который начальник!

Отнюдь, если следовать ученой логике, то любое начало как раз принадлежит всегда и поныне подневольному-подчиненному, потому что в отсутствии рутинного начального дела-ремесла, - которым владеет исключительно он, который подневольный, - никогда не быть (и не стать) владетелю - в л а д е т е л е м...