Как убить рок-звезду - Тиффани де Бартоло
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Секретарша – экзотическая красотка, похожая на персиянку, с темной кожей, ярко-зелеными глазами и полными губами, поздоровалась со мной.
– Мне надо повидаться с Лорингом. Скажите ему, пожалуйста, что пришла Элиза.
Секретарша ушла, а я начала машинально водить мелом по одной из досок. Я нарисовала банан, потом поняла, что сделала, и быстро стерла его ладонью. Я пыталась очистить руки от мела, когда дверь открылась и вошел Лоринг.
Я потащила его в коридор, оставляя белые отпечатки на рукаве его темно-синей рубашки, и сунула ему в лицо «GQ».
– Ты это видел?
Он почесал висок и искоса посмотрел на меня. Я открыла журнал и показала на абзац, в котором говорилось обо мне.
– Я никогда не говорила, что разрешаю делать свою жизнь достоянием публики!
Из-за угла высунулся светловолосый растрепанный парень, вероятно проводящий весь рабочий день в мечтах о секретарше.
– Привет, Лу. Как дела? – поздоровался с ним Лоринг.
Парень, кажется, почувствовал, что обстановка напряжена, кивнул и опять скрылся в офисе.
Лоринг посмотрел на статью.
– Мы просто разговаривали. – Но потом его лицо стало мрачным. – Ах вот в чем дело, – сказал он. – Это из-за него ты волнуешься? Ты не хочешь, чтобы это увидел Пол.
Наверное, мне надо было громко и гневно все отрицать, но я не видела в этом смысла.
Лоринг вернул мне журнал.
– Извини, Элиза. Я, конечно, виноват. – Он уже шел от меня по коридору. – Обещаю, что больше никогда и никому не буду рассказывать, как я счастлив с тобой.
Следующий час я бродила по парку и пыталась понять, почему меня так волнует, что подумает этот ублюдок. И не нашла ни одного объяснения, которое вписалось бы в мою новую жизнь.
Потом я сидела дома на диване и ждала Лоринга. Едва выйдя из лифта, он объявил, что идет бегать. Он вернулся через час, принимал душ ровно три минуты, потом заварил себе чай, пахнущий сиренью, и вышел с ним на балкон.
Я наблюдала за ним через стекло, и он казался мне ожившим экспонатом одной из диорам в Музее естественной истории, расположенном через дорогу.
Я открыла дверь и, притворяясь заботливой хозяйкой, спросила, не хочет ли он, чтобы я заказала обед на дом.
– Нет. Спасибо.
Для меня нет ничего хуже, чем человек, который взбешен, но старается оставаться вежливым. Лучше бы он кричал на меня, или разбил стеклянную дверь, или выплеснул мне в лицо свой пахнущий сиренью чай.
Он соскребал потрескавшуюся краску с металлических перил балкона. Потом повернулся ко мне.
– Элиза, у меня есть родинка?
Я открыла рот и опять закрыла.
– Да или нет? Отвечай. Это простой вопрос.
– М-м-м, да?
– Отгадала. Где она?
Я мысленно вспоминала его тело сверху донизу, и у меня возникло смутное воспоминание, что что-то, кажется, было на правом плече, но я была ужасно неуверенна и понимала, что неуверенный ответ еще хуже, чем молчание.
– Ты понятия не имеешь, – сказал Лоринг.
Он поднял левую ногу и показал на темное пятно неправильной формы, не меньше дюйма в диаметре, прямо над лодыжкой. Он убедился, что я хорошо его разглядела, и опустил ногу.
– У тебя – одна на правом запястье, а другая – на левом плече, – сказал он, – и почему-то я уверен, что если у Пола Хадсона есть родинка, ты прекрасно знаешь, где она, и можешь найти ее с закрытыми глазами.
У Пола была родинка на лбу, слева, как раз под линией волос. Она была размером с горошину, цвета кофе с молоком, и я часто целовала ее, перед тем как заснуть. С закрытыми глазами.
– Ты прав, – вздохнула я. – И насчет статьи. И насчет Пола.
Он посмотрел на меня долгим взглядом.
– Ты его еще любишь, так?
– Между нами все кончено. Исправить это невозможно. Он очень ясно объяснил мне это.
– Послушай, почему ты так об этом говоришь? Будто все дело в нем? Я думал, ты считаешь его ублюдком и дешевкой. Каков выбор, таков и человек. Разве ты не так говорила? Так все-таки что? Ты любишь его или ты не любишь его?
– Просто я не хочу причинять ему лишнюю боль. Я и так достаточно для этого сделала. Зачем еще раз тыкать его носом?
– Ты собираешься встречаться с ним еще?
– Нет.
– Скажи мне, если соберешься. Это все, о чем я прошу.
– Я не собираюсь.
Лоринг повернулся ко мне спиной и облокотился на перила балкона.
– Иди в комнату. Пожалуйста. Я хочу побыть один.
Домработница должна была прийти сегодня утром. Я всегда об этом знаю, потому что она так туго заправляет простыни, что когда их вытаскиваю, я будто борюсь с крокодилом. Я боролась, пока весь египетский хлопок не был освобожден из-под матраса, а потом без сил упала на кровать, заглушая слезы подушкой.
Ну почему я не могу полюбить Лоринга и успокоиться?
Если очень сильно захотеть, наверное, это может случиться.
Лоринг наконец пришел в спальню, разделся и лег рядом со мной, но я чувствовала, как осторожно его грудь прикасается к моей спине.
– Прости, – прошептала я. Я на самом деле чувствовала себя виноватой. Во многом. Но знала, что все мои сожаления – только покрывало, наброшенное на правду, и никакое раскаяние не может ее изменить.
– Элиза, как ты думаешь, может, нам уехать на время? – Лоринг поворочался на подушке и положил руку мне на голову. – Мы можем поехать в Вермонт, пожить там вдвоем, забыть обо всех, и тогда посмотрим, что получится.
Интересно, он правда хочет уехать или просто хочет увезти меня от Пола? И еще я не понимала, как человек, который может объяснить теорию Хаоса, знает все произведения искусства, созданные между 1420-м и 1600 годом, и написал четыре сингла, вошедших в первую десятку, может так поглупеть от любви.
– Я не бесчувственная, Лоринг. Я понимаю, что тебе надо. Но я не уверена, что смогу когда-нибудь дать это тебе.
– Я знаю. Но я еще не готов выбрасывать на ринг полотенце.
– Один мой друг сказал, что последний воин, остающийся в поле, – самый большой дурак из всех. Каждый должен знать, когда сказать «хватит».
– Я приму это к сведению, если так же поступит и этот друг.
Где-то поблизости пролетал «МД-80». Мне не надо было его видеть, я могла определить, что это за самолет по звуку двигателей. У этого они пели тенором. И казались тише других. Наверное, он недавно взлетел. Я постаралась представить, сколько пассажиров сейчас боятся за свою жизнь, а сколько – нет, потому что слишком глупы или слишком умны для этого. И еще, сколько из них будут проклинать свою судьбу, если этот самолет станет падать на землю со скоростью пятьсот миль в час.
– Ладно, – прошептала я.
– Ладно – что?
– Поедем в Вермонт.
Лоринг перевернул меня на спину, положил руку мне на щеку, а я закрыла глаза, но как только сделала это, сразу же увидела над собой лицо Пола. И когда Лоринг целовал меня, я чувствовала губы Пола. И когда он был внутри меня, я чувствовала, что внутри меня Пол. И когда Лоринг называл мое имя, мне казалось, что это Пол зовет меня. А потом он кончил, и я кончила, и не открывала глаз, пока не наступило утро.
* * *Майкл с Верой жили на краю того района Бруклина, который называется Парк-Слоуп, хотя и не в самой престижной его части с обновленными каменными домами стоимостью в несколько миллионов. Их квартира была на первом этаже небольшого домика, облицованного алюминиевой вагонкой. У них было крошечное крылечко с зеленым пластиковым навесом, по которому даже мельчайшие капли дождя стучали, как град.
Перед нашим отъездом в Вермонт они пригласили нас с Лорингом на барбекю. Еще там присутствовали Берк и Квинни, и все сидели перед домом, слушая рассказы Майкла и Берка о гастролях, а я играла с собакой, которую приобрели Вера с Майклом – изящной левреткой по имени Фендер.
Я хотела уйти домой сразу, как только закончили с едой. Из-за присутствия здесь Лоринга я чувствовала себя неловко, и мне не хотелось затягивать это дольше необходимого. Но Квинни заставила меня сесть и настояла, что мы все должны сыграть в игру, которую она принесла с собой. Игроки должны были разбиться на пары и делать всякие дурацкие штуки: писать слова наоборот, исполнять песни с закрытым ртом, делать фигурки из пластилина, пахнущего лимоном, и рисовать картинки с закрытыми глазами.
Во время первого раунда стало ясно, что неприязнь Майкла к Лорингу значительно уменьшилась, особенно когда они оба единогласно объявили меня самым плохим игроком за всю историю игры. Это произошло после того, как я три раза подряд неправильно угадала, какая именно песня зашифрована в рисунке Лоринга. Когда я ошиблась в третий раз, все уже умирали от смеха.
И тогда это случилось. На глазах у всех Лоринг наклонился и поцеловал меня в макушку. И никто даже глазом не моргнул при таком богохульстве. Это было похоже на торжественное вступление в права. Он стал частью моего пейзажа. Мои друзья приняли его, а значит, мои отношения с Полом были официально прекращены. И хотя я старалась обрадоваться этому, мне все равно казалось, что в сердце вонзили скальпель и вырезали им все, что было мне дорого.