Свидание в Брюгге - Арман Лану

— Нет, решительно бог создал мужчину и женщину для того, чтобы они не могли ужиться, — проронил Оливье.

Раздался телефонный звонок — сигнал бедствия здешних загадочных мест. Оливье снял трубку. Ответил на какие-то вопросы, сначала громко и уверенно, а под конец едва шевеля губами. Положив трубку, сказал:

— Пошли, Робер. По пути все объясню. Эгпарс приглашает меня на одну вечерушку.

— На какую вечерушку?

— Сеанс электрошока. Вас я не приглашаю, милые дамы.

— О, ради бога! — хором пропели дамы.

На этот раз друзья поехали на мотоцикле.

Ван Вельде после свидания с женой, которое не прояснило их отношений, ночь провел плохо и теперь был в сумеречном состоянии.

— Ради него я и сорвался, — кричал Оливье, согнувшись над рулем. — У него бред.

Дверь была закрыта, они позвонили. Из отделения доносилась музыка, приглушенная, почти неслышная, но Робер сразу же узнал въедливый мотив.

Розы распускаются под небом Пикардии…

Он только сейчас понял, что неотвязная мелодия не покидала его целый день, что песню судьбы выводили его натянутые как струны нервы, выстукивали его артерии, выщелкивали его суставы.

И приходит апрель…

— Я ему сейчас устрою концерт, этому болвану — санитару! Крутит и крутит одно и то же: всякое терпение лопнет.

Дверь отворили.

— Послушайте, Жермен, если я еще раз услышу Розы Пикардии, я отправлю вас на электрошок. Смените же пластинку наконец!

Они оставили Жермена наедине с его недоумением, а сами уже мчались по коридорам; вот наконец и комната Ван Вельде.

Ван Вельде сидел на кровати, обложенный подушками. По сравнению со вчерашним днем он сильно изменился. Он смотрел на них мутным, неузнавающим взглядом.

— Добрый день, — сказал Оливье. — Как дела?

— А, почтальон, здравствуй, — сказал Ван Вельде врачу. — Штой-то почты нету, задерживается, и я не знаю што с женой.

Сидевший на стуле Эгпарс поднялся им навстречу.

— Он принимает меня за повара из Осборна.

— Вам бы это очень пошло, — сказал Оливье. — Помните Опасных поваров Джеймса Энсора?

— Мы и в самом деле похожи на поваров. На плохих поваров Джеймса Энсора. Мосье Друэн, вы, кажется, были в мастерской художника?

— Да. Вчера. Это какой-то карнавал, глазам больно. Выходишь оттуда, и кажется, кругом тебя маски, только ожившие маски!

— Дю Руа, я готов поверить в ваши теории. По крайней мере, к данному случаю они вполне приложимы. Если этот малый сам во всем не разберется и не ухватится обеими руками за жизнь, его песенка спета. Но как он может разобраться, если он сейчас в бредовом состоянии.

— А не подыгрывает ли он себе и сейчас? — высказал предположение Робер.

— Нет, сейчас он вышел из роли. Взгляните-ка…

Себастьян с интересом разглядывал гостей и, видимо, находил их очень забавными. Его бескровное лицо дрожало от смеха. Но вдруг глаза его округлились, он перестал смеяться и выпалил:

— Я домой хочу, к швоей жене!

— Ван Вельде обращен сейчас к прошлому, к тем временам, когда он не чувствовал себя несчастным, — пояснил Эгпарс.

— Как вы решили, мосье? Электрошок?

— Никак пока не решил. А что вы думаете?

— Да это не имеет значения, я ведь новичок в вашем деле.

— Нет, мой милый, имеет значение. Не спорю, чтобы научиться врачевать душевнобольных, нужен опыт, но опыт, просветленный интуицией. Или, если хотите… да, черт его знает, как это называется.

— Сострадание?

Пожалуй, сострадание.

Как бы то ни было, мы должны вернуть ему рассудок любыми средствами, может быть, даже заставить Сюзи солгать ему. Пусть она пообещает забрать его. Хотя бы это и не входило в ее планы. Иначе он погиб.

— Согласен, — сказал Эгпарс. — Она это сделает. Ради других она лгала сотни раз, и как профессионально! Солжет и еще раз. А может, даже и не солжет!.. О, опять эта мелодия, прямо какой-то вопль отчаяния. Вы не находите?

Жермен, должно быть, не принял всерьез выговора Оливье и нарочно снова поставил Розы Пикардии. Главврач нетерпеливым жестом поднял телефонную трубку.

— Но сперва, наверное, надо сделать так, чтобы он узнал ее. Он ведь никого не узнает. Нужно отогнать от него видения, вызванные алкоголем.

— Стало быть, под аппарат? — сказал. Оливье, повернув воображаемый электрический выключатель.

— А если бы вам самому пришлось принимать решение, вы не колебались бы?

— Я думаю, что, вооруженный невежеством и доброй волей, я решился бы прилепить ему электроды. Но вы сами, мосье, еще вчера собирались все это проделать.

В дверь постучали. На пороге появился Жермен, явно довольный своей удачной шуткой.

— Если вы немедленно не смените пластинку, я вас выставлю за дверь — раз и навсегда.

— Хорошо, мосье, — растерянно пробормотал санитар.

Вроде серьезные люди, а такое значение придают пустякам; одна пластинка, другая — не все ли равно! Слава богу, у него-то — нервы крепкие!

— Эй, Состен, — выкрикнул вдруг больной, — если б тебе сказали, што твоя жена спит с поваром, ты бы как поштупил? Я б ей разбил ее котелок. А ты бы што? Я бы так разбил.

— Он сегодня пойдет на электрошок, — решил Эгпарс, — приготовьте его, Жермен.

Жермен кивнул. И все трое вышли — впереди крепыш Эгпарс, за ним — Оливье и Робер. Они свернули два раза направо, пока не очутились в узкой комнате, закрывавшейся на ключ, где кровати стояли вплотную друг к другу. Главврач не произнес больше ни слова. В соседней комнате закашлялся громкоговоритель и полилась нежная мелодия вальса.

— Электрошок — вальс! — объявил Оливье. — Вальс-сомнение с вариациями. Исполняется легко и непринужденно.

Эгпарс промолчал. Он был мрачен, ему было не до шуток.

В комнате находилось четверо санитаров, один из них, когда вошел главврач, сунул в карман халата колоду карт, другой засучивал рукава, как повар. Даже не повар, а мясник! Эгпарс тяжело дышал. Он посмотрел на Робера и тихо сказал:

— Вы, наверное, бог весть что о нас думаете! Вы успели побывать у Португальца?

Да, мосье.

Стрелки часов отщипывали от времени по минутке. Но Роберу казалось, что с тех пор, как он очутился в отделении, прошла целая вечность и что его ручные часы, приученные на телевидении к точности, на сей раз безбожно врут. Они показывали всего лишь одиннадцать часов!

Оливье взял Робера за руку.

— Скажи, только без дураков, почему тебя так занимает Ван Вельде? В конце концов, что он такое? Выродок, которому предстоит подохнуть. Я знаю людей куда более интересных. Неужели тебя так волнует история его любви с прекраснозадой Сюзи?

— Я тебе как-нибудь расскажу в чем дело, только не сейчас. Знаешь, у меня такое чувство, будто время остановилось. И так тяжело отчего-то.

— Ясно — отчего. Медведь на тебя навалился. На меня, старик, тоже свой медведь есть.

Санитары о чем-то возбужденно говорили по-фламандски.

— Дело идет о предстоящих выборах в профсоюз, — пояснил Оливье.

Из потока речи то и дело выныривали «йа». Робер почувствовал вдруг себя отвергнутым людьми, чужим среди них, португальцем.

— Как тянется время! — вздохнул он. — Кажется, я здесь — вечность!

— Ты пока еще в предродовой эпохе. Помнишь, я говорил тебе, что этот мир похож на утробу матери.

Эгпарс нервничал.

Дверь приоткрылась. Робер так и подскочил. Он испытал то же чувство, что и тогда, на телевидении, во время инсценировки операции, в последние минуты, когда он наблюдал приготовления врачей. То же чувство смятения. Внимание. Осталась минута. Тридцать секунд. Пять, четыре, три, два, один. Включаем. Разговор начинал он, но его почти не было слышно.

Он был счастлив, что сегодня не ему предстояло говорить!

Ассистент, крупный усатый мужчина в белом халате, катил перед собой столик на колесиках с аппаратом, напоминавшим магнитофон. В приоткрытую дверь Робер увидел больных. Он вспомнил все, что читал или слышал об электрошоке, и невольно задал себе вопрос: а он выдержал бы? Нет и нет, он бы предпочел… Что бы он предпочел?.. Он бы предпочел выполнить самое трудное задание разведки, в самом логове врага, очутиться в ОПЗ, перед замком Мальбрук…

Мальбрук!

Неизвестно откуда выскочившее имя молнией пронзило его мозг… Что-то всколыхнулось в нем, но тут же улеглось, не успев определиться.

Вошел первый пациент, Робер уже видел его, но не мог вспомнить, в чем его недуг. Ах да, это же мужчина с рыбками, из Верне.

— Рыбки, доктор, ма-ахонькие рыбешки…

Улыбаясь, он обвел взглядом узкую залу с койками, задержался на аппарате, но не выразил ни малейшего испуга, даже не вздрогнул. И все улыбался.