Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии - Алексей Герман

— Будем разрезать! — крикнул он Макаревичу. — Войдем между лодками. — И, увидев его ставшее серым лицо, прибавил: — Будем атаковать, прикажите команде прихватиться… А потом поставим дым опять, поняли, и уйдем, а, Макароныч?.. — И обрадовался, потому что лицо у Макаревича стало счастливым, и не оттого, что появился шанс, а оттого, что Чижов назвал его Макаронычем, а значит, простил шлейф от тучи. Нехорошо было бы потонуть, держа зло на душе.

Океанская лодка развязала наконец мешок в сто десять своих миллиметров. Всю ее махину качнуло. Снаряд лег далеко сзади. Они рассчитывали, что «Зверь» за дымом уходит.

— Будем разрезать, — говорил в трубку Макаревич командирам БЧ непривычно высоким, странно счастливым голосом, — пусть команда прихватится… Будем входить в створ между лодками… Разъясните команде, как Нахимов с турками…

Прибежал Андрейчук, уже без реглана, и Чижов приказал:

— Как выскочим из дыма, стреляйте только по правой лодке и только под вздох.

Андрейчук попил воды и исчез в дыму так же внезапно, как появился. Левая — океанская — лодка выстрелила второй раз, Чижов дал винты в раздрай, так что в трюмах у «Зверя» хряснуло и застонало, снаряды опять легли далеко сзади.

— На вот, выкуси! — сказал Макаревич.

Они долго вертелись в густом дыму, Чижов все боялся просчитаться. Всех душил кашель, заливало слезами. Потом он скомандовал:

— Еще доворот на пятнадцать…

С большой высоты можно было бы видеть лодки, океанскую и поменьше, белую и черную, маленький вертящийся «Зверь», рыскающий носом туда-сюда, чтобы не просчитаться, стену завесы серого клочкастого дыма между ними, Чижову везло, и можно было бы видеть, как дым несло к лодкам и как «Зверь» опять приблизился, и длинные желтые и веселые вспышки из большого калибра лодки над серой, похожей на сталь студеной водой. И земснаряд в стороне, медленно уходящий к острову.

Опустись ниже — все закроет дым.

Воздух резко посветлел, и они вывалились из завесы, и увидели лодки очень близко, и задохнулись от воздуха и от того, что так близко. Лодки стояли. «Зверя» не ждали по эту сторону, и ему сразу удалось проскочить и завертеться между ними. Теперь они не могли стрелять ни из орудий, ни торпедами, если торпеды у них и были. А «Зверь» мог.

— Фугасами-и-и!..

Только сейчас Чижов увидел, что у них было за рандеву, у этих лодок. Малая лодка В-251 была повреждена, видно, не так просто далась ей «Память Руслана». Ну конечно, как Чижов сразу не заметил дифферент и желтый дюралевый баркас под шпигатами, водолаза они спустили, что ли.

— Это Гладких ей под дыхало дал напоследок! — крикнул Чижов. — Уже когда винты оторвало, она всплыла, и он ей под дыхало дал… Молодец, геройски себя вел. Фугасами-и-и!

«Зверь» стрелял как на учениях, ревун — выстрел и толчок, то в скулу, то в корму. С мостика было видно, как лопаются здоровенные пузыри краски, на стволе носовой пушки. Лодка была достаточно близко, и Чижов видел, как она продувалась, пытаясь погрузиться. Вода вдоль пузатого, в подтеках борта вскипала белыми шарами. Даже помои и консервные банки были видны, туда, в эти помои, в эти пузыри, и шла трасса сэрликона под двойной борт, в «ноздрю», зверя надо бить в ноздрю. Здесь, на промыслах, знал это каждый пацан. «Гостья» — лодка из Атлантики — меняла угол. И Чижов тоже поменял — накось выкуси! Из танков подбитой лодки потек соляр, вода под бортом будто заледенела, и в ней плавал блестящий от нефти дохлый немецкий морячило в плаще. «Гостья» ударила кормовым орудием, ее качнуло, раз ударила, два — не по «Зверю», по землечерпалке. И накрыла. Да и как ее было не накрыть. Переломились опоры стрелы, стрела повалилась, кладя землечерпалку на бок, вытягивая из воды огромное рыже-красное беззащитное брюхо, водопадом с него лилась вода. Потом снаряд ударил в днище, оно вспухло черным, вокруг днища покатились огромные белые шары, и вдруг ахнуло — взорвались котлы.

— Фугасами-и-и!..

Когда через несколько секунд Чижову удалось посмотреть в сторону землечерпалки, на воде вздымалось рыжее с пробоиной днище, на котором никого не было.

Белая хребтина лодки тоже накренилась, черные дыры-шпигаты почти на воде — самое время.

— Дым, — приказал Чижов.

Бондарь бил капсюля на дополнительных бочках, краснофлотцы катили их к борту, уже горящие, фыркающие густой серой струей. «Гостья» все отворачивала, и Чижов опять повел «Зверя» в дым.

Они успели перейти на зигзаг и даже пройти немного, как «Зверь» содрогнулся и откуда-то донесся длинный воющий крик.

— Попали! — крикнул Макаревич и побежал на корму.

Чижов перегнулся через обвес вниз и назад, чтобы тоже увидеть, куда попали, но не успел, разорвался второй снаряд, и его швырнуло в рубку, под кресло с гнездом из регланов, но он повернулся, как кошка, и встал на ноги с перекошенным от злобы лицом. «Зверя» катило вправо, машины не работали, было тихо, и только явственно были слышны крики команды и треск пожара на корме.

Черемыш прибежал на мостик и доложил, что запускает вспомогательное дизельное динамо. Надо было уходить, уходить, не погонится за ними лодка.

В эту секунду радист крикнул, что есть квитанция, случись эта квитанция раньше, хоть на два часа, когда они увидели, как горит Гладких, они могли бы на что-то рассчитывать, сейчас нет, хотя это и была маленькая победа, особенно если на лодке радиоперехват запеленговал квитанцию. Откуда-то с кормы полз едкий дым, горела краска в кладовке и настил у кормового элеватора, там, в дыму и пламени, невидимые ему, распоряжались Макаревич и Андрейчук, туда волокли шланги, кошмы, песок. Носовое орудие на зигзаге вновь выстрелило, но люди там были уже другие.

Внезапно, как молотилка, застучала под палубой машина, железная обшивка привычно дернулась под ногами, Чижов выровнял «Зверя» и успел увидеть лицо сигнальщика с расцарапанной биноклем переносицей. В следующую секунду они оба увидели торпеду, зеленую, лобастую, с серебристым бурунчиком по загривку, и длинную, прямую, как по линеечке, шлейку белых пузырьков воздуха за ней они тоже увидели. Чижов рванул ручки, под палубой опять что-то хрустнуло, он начал маневр по уклонению даже раньше, чем сигнальщик крикнул: «Торпеда!» Винты опять работали в раздрай, и корма послушно пошла влево, но и головка торпеды повернула, это было ясно видно, яснее не бывает, как искривился шлейф белых пузырьков на воде. Чижов приказал Тетюкову стрелять по торпеде, и они успели выстрелить из пушки, и очередь из бофорса потянулась туда же. Чижов все уводил корму влево и кричал в мегафон, чтобы расчет кормового орудия отошел, и успел увидеть, как зеленая головка торпеды опять дернулась, и желтые латунные лючки на ее длинном корпусе, и черные буквы он тоже успел увидеть, и краснофлотцев, бегущих за надстройку, и машущего рукой длинного Макаревича — он кого-то тащил.

И тут же с кормы, оттуда, где был Макаревич, поднялся столб грязно-черной воды и закрыл море, лодки и небо.

Когда Чижов пришел в себя, то сразу увидел, что «Зверь» все катит вправо, хотел выругать рулевого, но увидел, что рулевого нет вовсе, что рулевой убит и висит на обвесе, и понял, что приказывает убитому, и тут же услышал, что не выговаривает слова, а только хрипит и открывает рот. Докладов больше не поступало, орудия не стреляли, штуртрос, очевидно, был перебит, и руль не слушался. «Зверь» погружался носом, ветер снес завесу, и клочья дыма над водой были не от завесы, а от горящего «Зверя» — серые клочья под цвет неба.

Лодки в полумиле были ясно видны. Большая принимала команду малой, та совсем накренилась. И еще Чижов увидел, что флага на гафеле «Зверя» уже не было.

— Сейчас, — забормотал Чижов, закрывая ладонью рот, — сейчас, дорогие мои…

Он шел по развороченной, горящей, исковерканной палубе своего корабля, узнавая мертвых командиров, краснофлотцев и старшин. Какая-то сила воли вела его на корму, он, видно, был не в себе и что-то бормотал, как старик, и гладил мертвых по голове, стараясь, чтобы кровь, текущая изо рта, на них не попадала. У сушилки он увидел мертвого Андрейчука, брючина высоко задралась, открывая штопаный носок, он дернул брючину, погладил его по щеке и пошел дальше. Ему казалось, что за дымом, на корме, могут быть живые. И точно, здесь он увидел Тетюкова и начхоза, которые возились у пушки, пытаясь выстрелить, и маленького вестового, который стоял на цыпочках и держал в вытянутых руках сорванный с гафеля флаг, накось выкуси. Часть кормы была оторвана, винты отрублены, оттого что нос погрузился, толстые гребные валы торчали над водой. Втроем они кое-как зарядили орудие. Втроем кое-как выстрелили.

— Все, — сказал Тетюков и рукавом форменки вытер с лица кровь, как вытирают пот. — Умираем, ах! — сел прямо на палубу и покачал птичьей головой.

— Покури-покури, — громко, в самое ухо кричал Чижову начхоз и толкал в его окровавленный рот папиросу, — посильнее потяни, во…