Очерки по теории сексуальности - Зигмунд Фрейд

страха. Тем самым пациента заставляют искать защиту, по сути, где придется и выказывают по отношению к нему малоприятное и малополезное снисходительное неодобрение его «непонятной трусости».

Для родителей нашего маленького пациента с самого начала болезни было ясно, что здесь ни насмешкой, ни строгостью ничего не добиться; что нужно искать способы проникнуть в его вытесненные желания посредством психоанализа. Успех вознаградил самоотверженные труды отца, и его сообщения дают нам возможность заглянуть в глубины подобных фобий и проследить путь предпринятого анализа.

* * *

Мне представляется вполне обоснованным допущение, что для читателя приведенный выше анализ, вследствие его обширности и обстоятельности, в некоторой степени утратил четкость. Поэтому я сначала вкратце повторю основные выводы, оставляя в стороне ненужные подробности и отмечая те факты, которые шаг за шагом ведут нас к искомой цели.

Прежде всего мы узнаем, что беспокойство появилось не на пустом месте, что оно не было таким внезапным, как могло показаться с первого взгляда. Несколькими днями ранее мальчику приснился дурной сон, в котором мать ушла и теперь у него «нет мамы, чтобы ласкаться к ней». Уже это сновидение указывает на присутствие вытесненных ощущений значительной интенсивности. Его нельзя истолковать подобно большинству страшных сновидений, нельзя утверждать, что мальчик испытывал во сне страх, обусловленный какими-то соматическими причинами, а затем уже преобразил этот страх в реализацию интенсивно вытесняемого желания (ср. «Толкование сновидений»). Сон Ганса – это настоящее сновидение наказания и вытеснения, а также сон, не выполнивший главную функцию сновидений, поскольку Ганс после него пробудился в беспокойстве. Можно легко восстановить события, происходившие в бессознательном. Мальчику снилось, что он ласкается с матерью и спит вместе с нею, однако наслаждение претворилось в страх, а все мыслительное содержание обратилось в свою противоположность. Вытеснение одержало победу над механизмом сновидения.

Фактически же эта психологическая ситуация начала складываться еще раньше. Уже предшествующим летом у Ганса появлялось подобное тоскливо-тревожное настроение, и в это время он высказывал приблизительно то же, что и теперь; но тогда он справлялся с хандрой благодаря тому, что мать брала его к себе в постель. Уже с той поры возможно признать наличие у Ганса повышенного сексуального возбуждения, объектом которого оказалась мать, а интенсивность которого отразилась в двух его попытках совращения матери (последняя случилась незадолго до возникновения беспокойства). Это возбуждение побудило Ганса к ежевечерней мастурбации, в которой он обретал удовлетворение. Переросло ли возбуждение в беспокойство спонтанно или вследствие отказа матери – или вследствие случайного восстановления прежних впечатлений под воздействием «повода» для заболевания (о чем ниже), – наверняка сказать нельзя, но это, в общем-то, не имеет значения, поскольку все три возможности вовсе не противоречат друг другу. Не подлежит при этом сомнению тот факт, что его сексуальное возбуждение превратилось в страх.

Мы уже описывали поведение мальчика на ранней стадии беспокойства и говорили об исходном содержании страхов с его слов, а именно – о боязни быть укушенным лошадью. В этот миг, собственно, состоялось первое вмешательство терапевтического свойства. Родители постарались ему разъяснить, что беспокойство вызвано мастурбацией, и всячески советовали ему прекратить это занятие. Я настоятельно рекомендовал при беседе с Гансом основательно подчеркнуть его привязанность к матери, ибо как раз эту привязанность он норовил заместить страхом перед лошадьми. Последовало небольшое улучшение, но вскоре все успехи свелись на нет из-за телесного заболевания, и состояние Ганса вернулось к прежнему. Потом он проследил свою боязнь лошадей до воспоминания об опыте, полученном в Гмундене. Отец предупреждал свою дочку, которая собиралась в дорогу: «Не подноси пальцы к лошадиной морде, иначе тебя укусят». Словесная форма, в которую Ганс облек это предостережение, напоминает рассуждения его родителей о вреде мастурбации. Поэтому кажется на первый взгляд, что родители мальчика были правы, предполагая, будто Ганс испытывает страх перед собственным порочным увлечением. Но в целом картина выглядит неполной, и лошади обрели свою устрашающую роль, похоже, совершенно случайно.

Я высказал догадку, что вытесненное желание Ганса таково: он во что бы то ни стало хочет увидеть «пипиську» матери. Поскольку поведение мальчика по отношению к новой прислуге вполне укладывалось в эту схему, отец делает Гансу первое разъяснение: «У женщин нет пиписьки». На это утверждение Ганс откликается посредством воображения, делится фантазией о том, как мать прикасалась к своей «пипиське»[205]. Эта фантазия, наряду с оброненным мимоходом замечанием – мол, его «пиписька» должна вырасти, – дает возможность впервые заглянуть в бессознательные мыслительные процессы маленького пациента. Выясняется, что наконец-то подействовала угроза кастрацией, озвученная матерью полтора года назад: фантазия насчет того, что мать ведет себя подобно ему самому (обыкновенный прием – tu quoque[206] – обвиняемых детей), призвана служить самооправданию; ее можно назвать оборонительной фантазией. В то же время нужно отметить, что родители Ганса сумели извлечь из патогенного материала в голове сына особый интерес к «пипиське». Мальчик не сопротивлялся, однако пока не предпринимал самостоятельного анализа, а терапевтического эффекта заметно не было. При анализе ушли довольно далеко от лошадей, а разъяснение о том, что у женщин нет «пиписьки», должно было побудить стремление Ганса сохранить собственный половой орган.

Впрочем, терапевтический успех не являлся первостепенной целью; мы стремились, скорее, привести пациента в состояние, когда он начал бы осознанно воспринимать свои бессознательные побуждения. Этого мы добивались, отталкиваясь от намеков в его словах, посредством наших методик толкования и тем самым как бы передавали ему нужный бессознательный комплекс. Было определенное сходство между тем, что он услышал, и тем, что он искал (последнее само по себе, несмотря на все сопротивление, прорывалось в сознание); это сходство позволило ему разобраться в бессознательном материале. Врач на шаг впереди пациента в своих познаниях, а пациент идет своим путем до тех пор, пока они в каком-то месте. Новички в психоанализе обыкновенно склонны соединять эти два момента и считать, что мгновение, когда им становятся известными бессознательные комплексы пациента, есть одновременно мгновение осознания для пациента. Они ожидают слишком многого, полагая, будто способны вылечить больного только сообщением ему этих сведений: ведь пациент не в состоянии распорядиться полученными сведениями, он может лишь отыскать конкретный бессознательный комплекс в общем массиве бессознательного. Первого успеха такого рода мы достигли и в случае Ганса. Частично преодолев свой кастрационный комплекс, он получил возможность раскрыть свои желания по отношению к матери – пусть все еще в искаженной форме, в виде фантазии о двух жирафах, из которых один напрасно сердится, пока сам Ганс овладевает другим. Это овладевание он изображает словами «сел сверху». В данной фантазии отец опознает воспроизведение сцены, которая по утрам разыгрывалась в спальне между родителями и мальчиком,