Десну перешли батальоны - Алексей Десняк

Шульц растерянно бросился на помощь Владимиру Викторовичу. Они отнесли старого Соболевского на постель. Он едва дышал. Рыхлов пощупал пульс. Сердце еле-еле билось. Лицо старика покрыла мертвенная бледность.

— Ваше известие, господин Шульц, убило его. Он не выживет! — оба, опустив головы, вышли из комнаты. Глафира Платоновна лежала в глубоком кресле. Шульц достал из кармана сигару. Рыхлов тоже закурил.

— Господин Шульц, это конец?..

Офицер молчал. Что он мог ответить Рыхлову? Разве не перед ним он всего несколько месяцев тому назад хвастался железной дисциплиной своих солдат?.. Разве не он, офицер немецкой императорской армии Шульц, говорил, что у немецких солдат есть только одна мысль: выполнить приказ Вильгельма?.. Разве не он ручался, что в Германии никогда не будет революции?.. О, у него хватит ненависти и злобы к тем, кто поднял красный флаг!.. Но чего он, Шульц, стоит без армии?

— Вы покоритесь, господин Шульц? — спросил снова Рыхлов.

Этот русский дворянин просто дурак. К чему эти вопросы? Таких, как он, много в Германии. Их будут тысячи. Их будет больше! Они организуют батальоны и полки мастеров военного дела. Они будут бороться против революции. Победит тот, кто сильнее.

Словно угадывая его мысли, Рыхлов простонал:

— Они идут миллионами. Их бесконечное множество, нельзя пересчитать. Они, как наводнение! Какая стена сможет устоять против них?

Шульц процедил сквозь зубы:

— Ненависть, оружие и холодный разум.

Рыхлов пожал ему руку.

Каждый из них углубился в свои мысли. За окнами поднималась метель, пронзительно свистел ветер, скрипели липы в саду. В соседней комнате тихо стонал Платон Антонович. Рыхлов осмотрел дом, и ему показалось, что в этом гнезде становится холодно: сюда неслышными шагами уже входила катастрофа, страшная и неумолимая. Владимир Викторович почувствовал, как пробежали по спине холодные мурашки. Он схватил офицера за руку.

— Господин Шульц, вы теперь покинете нас? Вы поедете в Германию? А я?.. Господин Шульц, я не могу здесь сидеть и ждать смерти!.. Пусть он, — Рыхлов кивнул по направлению к соседней комнате, — умирает. Я жить хочу!..

Шульц поднял глаза. В них зажглись злые огоньки.

— Вы и действовать можете, или только говорить?

Рыхлов понял этот укор. Он стремительно наклонился к Шульцу.

— Я — кадровый офицер. Я смогу взять в руки винтовку. Я смогу рас-стре-ливать! — он перевел дыхание, кивнул головой на кресло. — Она будет перевязывать наши раны! Я так понял, господин Шульц?

Офицер кивнул: Рыхлов его правильно понял, да, Шульц думал об этом. Он закурил снова.

— Господин Рыхлов, в России начинается гражданская война. Идите в лагерь своих единомышленников! Все!

Шульц поднялся. Поклонился дамам, пожал руку Рыхлова, как руку союзника, и быстро вышел из комнаты.

В школе митинговали солдаты. Когда Шульц появился на пороге, они на минуту затихли. Вперед вышел Карл Нейман. Держался он свободно, насмешливо посматривая на своего офицера.

— Господин Шульц, мы постановили немедленно возвращаться домой.

Шульц отвел глаза. На виске предательски дрожала жилка. Солдаты постановили, не спросив офицера! Они себе слишком много позволяют!.. Шульцу захотелось размахнуться и ударить рядового Неймана, но за спиной Неймана стояли две сотни таких же, как он… Жилка на виске еще сильнее задрожала.

— Приготовиться… Завтра утром мы выступаем на Макошин… Капрал, зайдите ко мне!

Шульц почти побежал в свою комнату. Кто-то из солдат засмеялся. Этот смех холодом пронизал все существо офицера. Он никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Капрал взял у него из рук ключ, отпер комнату. Шульц плотно прикрыл двери.

— Капрал, командование ротой я передаю вам! Я уеду на станцию. Свяжусь с штабом полка… Идите!

Капрал щелкнул каблуками, повернулся, ушел. Шульц сгреб со стола бумаги, книги, карты и бросил в печь. Дрожащими руками поднес спички. Огонь весело побежал по десятиверсткам, которые вели Шульца из далекой Германии в Боровичи. Шульц раскрыл чемодан. В огонь полетели цветные открытки, фотографии, белье. Он смотрел, как огонь жадно поедал то, что ему, офицеру, теперь было уже ненужным. Шульц выхватил из шкафа бутылку коньяку и прямо из горлышка стал пить. Приятная теплота разлилась по всему телу. Он зашатался и присел в кресло. Как он, Генрих Шульц, мог так ошибиться?.. Он обещал своей Эльзе вернуться в погонах полковника. Полковник! Х-ха!.. И это известие о революции…

— Если бы кто-нибудь сказал мне, что я, офицер армии кайзера, Шульц, буду удирать от своих же солдат, я б его расстрелял! — он сжал кулак и погрозил куда-то в пространство. И вдруг он вспомнил слова: «Не считайте себя гарантированными от революции». Кто их сказал? Когда?.. A-а, это тогда на банкете! Шульц почувствовал, что его щеки горят. Ему показалось даже, что он слышит в комнате звон пощечины. О-о! С каким наслаждением он расстрелял бы этого Бровченко!

Шульц заскрипел зубами. Но… Он вскочил, спрятал в карман деньги, личные документы, проверил револьвер, запер комнату и выбежал на крыльцо.

— Лошадь!..

Солдат подвел оседланную лошадь. Шульц вскочил в седло и помчался по направлению к станции. Судьба роты больше не интересовала офицера. Он, как мог, спасал себя.

Рано утром немцы выступали из Боровичей. Торопливо и тревожно протрубила труба. Рота быстро строилась на улице, солдаты уложили свои вещи на повозки, капрал отдал команду, и рота двинулась в путь. Без песен, без громкого окрика офицера: «в ногу!» — солдаты вышли к оврагу, спустились на шоссе, ведущее к Макошину. Впереди, где-то возле Гомеля, гремели орудия, далекие орудийные выстрелы богунцев подгоняли немецкую роту. Солдаты шли быстрее. В глазах у многих была тревога: «богунцы могут отрезать отступление…» Солдаты шли быстрее и не оглядывались на Боровичи, где они, по приказу господина Шульца, обагрили свои руки кровью невинных крестьян. Карл Нейман уносил в своем сердце горечь. Его потрясло бегство офицера. Теперь Карл раскусил Шульца. Офицер был не только исключительно жестоким, он был трусом. Он привел роту в село, преследовал партизан, расстрелял невинных стариков, избивал солдат, а когда солдаты заявили, что и они — живые люди и имеют свои желания, он испугался, не посмел посмотреть им в глаза и удрал, обманув всю роту. Карл сжимал кулаки, пальцы невольно впивались в приклад винтовки. И где-то в глубине сознания родилось предчувствие, что он еще встретится с господином Шульцем. Какая это будет встреча, Карл не знал, но чувство подсказывало, что они окажутся в разных лагерях. За десять месяцев пребывания на Украине Карл Нейман понял, чего хотят эти люди, которые борются с немцами. Недаром их так жестоко преследовал господин Шульц. Ведь это они хотят, чтоб он, Карл Нейман, стал человеком, чтобы Крупп не смел его выбрасывать за ворота завода и гнать на фронт! Карл Нейман знал, что у коммунистов смелая мечта — отобрать у Круппа заводы и отдать их рабочим. Теперь это уже не мечта! В России рабочий — хозяин завода. Пламя революции горит и в Германии. О-о, Карл Нейман знает теперь, где его место! В предстоящих боях мишенью для его выстрелов будет господин Шульц…

И он шел еще быстрее. Карл Нейман спешил стать в ряды тех, которые уже вышли на баррикады…

В Боровичах — настороженная тишина. За селом плясали зимние ветры и метались отряды гайдамаков. Из-за Десны доносились далекие еще орудийные выстрелы. В сердца боровичан они вселяли надежду, а в сердце Рыхлова — страх. Он торопливо собрал самые необходимые вещи, заставил Глафиру Платоновну надеть свой костюм сестры милосердия (вот когда он пригодился!) и постучал в спальню к тестю. Платон Антонович, желтый, с запавшими глазами, похожий на смерть, как ее рисуют, лежал навзничь на пуховых перинах, сложив свои желтые костлявые руки на впалой груди. Рыхлову ударил в лицо тяжелый, пропитанный домашними лекарствами воздух. Рыхлов открыл форточку. В комнату ворвался раскатистый гул орудий из-за Десны.

— Стреляют?.. — испуганно прошептал Платон Антонович. Рыхлов, скрывая собственный страх, деланно-спокойно ответил:

— Немцы б-большевиков г-громят.

Соболевский долго смотрел на него. На лице появились красные пятна. Вздулись жилы, задрожали…

— Вы… вы… лжете!..

Рыхлов не ответил. Он не слышал этих слов. Ему в эту минуту показалось, что он видит тестя в последний раз, и чем дольше вглядывался в желтое лицо Платона Антоновича, в его серые, безжизненные глаза, тем больше убеждался, что тестю осталось жить считанные дни. Жалости к тестю не было. Это был уже труп. Глафира Платоновна опустилась на колени. Из ее померкших глаз катились слезы. Она всхлипывала. Рыхлов испугался, что у нее начнется истерика, грубо схватил жену за руку. Стеклянные глаза Соболевского смотрели в потолок.