Опасность - Лев Гурский

Поняв, что больше ничего из группенфюрера не вытянешь при всем желании, я ослабил свой натиск. Вовремя: незапертая дверь номера распахнулась, и возникла троица дюжих оперов, ведомых Юлием. Кажется, эту троицу он тоже сумел загипнотизировать своими бесцеремонными манерами Большого Милицейского Начальника. В этой компании мой напарничек весьма походил на деловитую приземистую таксу, выведшую на прогулку трех здоровенных сенбернаров.

— Вот, забирайте голубчика, — приказал Юлий, указывая жестом своего тезки Цезаря на мрачного Булкина. — Задержали его в нашем номере. Он… — В этом месте фразы мой напарничек вдруг сообразил, что так и не выяснил состава преступления захваченного пленного. Такая уж у него простая МУРовская манера: сперва оглоушить человека ананасом по башке, а потом уж разбираться, что он такого сделал. Правда, подумал я, сегодня такая милицейская манера меня спасла. Если бы Юлий стал по всем правилам разбираться да присматриваться, группенфюрер успел бы во мне наделать множество дырок. Бррр.

— Он ворвался в номер, хулиганил, перевернул тут все вверх дном, — пришел я на помощь Юлию. — И при нем оказался пистолет.

Юлий торжественно достал из кармана трофейный пистолет и вручил его операм. Самодельный глушитель, заметим, он тихо присвоил. И я уже догадывался, что он скажет мне потом в оправдание собственного мелкого мародерства. Мол, некоторые экземпляры хранить в вещдоках — места не хватает, а в лом отправить — рука не поднимается. Знаем, слыхали.

Троица милицейских сенбернаров освободила группенфюрера от наручников Юлия, надела Булкину «браслеты» из собственных запасов и дисциплинированно покинула номер. Толстый сержант, который сумел управиться за пятнадцать минут и теперь терся в коридоре, осторожно заглянул на прощание в нашу дверь. Он преданно посмотрел на Юлия, козырнул и испарился.

Напарничек защелкнул, наконец, дверной замок, расправил плечи и с живейшим любопытством проговорил:

— А вот теперь я жду подробностей. Напарники мы с вами или кто?

— Напарники-напарники, — согласился я. — Какие уж тут секреты.

И я поведал Юлию во всех подробностях историю моих встреч с группенфюрером Булкиным — в хозяйстве «Цветочное» и уже здесь, в номере гостиницы «Братислава» восемь месяцев спустя. Юлий особенно заинтересовался фактом появления на нашем горизонте «добрых людей», выпросил у меня фотографию из лебедевской квартиры и долго изучал полусмазанный лик Валентина Лебедева, «крайнего мужика» с фото. О моих последних разысканиях, включая беседу с мадам Поляковой, я еще не рассказывал напарничку. Приберег на сладкое. Было у меня подозрение, что маленькая головка Юлия все-таки не сможет за один раз переварить столько информации.

— Прямо какой-то «Граф Монте-Кристо», — с удовольствием пробормотал напарничек. — Здорово! Нам чинят препятствия, а мы — вперед и вперед. Между прочим, — он хитро уставился на меня, — «добрые люди» — это случайно не ваши коллеги? Уж больно почерк похож…

Так я и думал! В Юлии сказался-таки сотрудник МУРа. Для человека с Петровки наша Контора на Лубянке — прямо-таки рассадник провокаторов. Я правильно сделал, что не поделился с напарничком нелепой историей с телефонограммой и мифическим Нагелем-Лаптевым. Иначе он бы наверняка укрепился в уверенности, что наша Контора перешла на самообслуживание. Сами шпионим друг за другом, сами друг друга и ловим. Безотходное производство, новейшая технология. Не могу сказать, что данная точка зрения — совсем уж идиотская, однако мне надо давать отпор клеветнику.

— Дорогой Юлий, — наставительно произнес я. — Я благодарен вам за помощь, но давайте — хотя бы временно — взаимно уважать пославшие нас организации. Раз уж мы делаем одно общее дело…

Напарничек Юлий обиженно захлопал глазами. Как же: он только что совершил подвиг, спас друга, а друг еще и читает ему нотации.

— Я высказал только версию, — буркнул он, поджимая губы. — Имею ведь я право на версию?

Чтобы не раздувать ссоры, я предложил Юлию свою гипотезу. Тут же оказалось, что напарничек мой про «диких» вообще и понятия не имеет, да и в делах РУ Минобороны осведомлен мало. Все сведения об этом ведомстве он, как и многие, черпал из романа «Стекляшка» и только теперь с интересом узнавал из моего рассказа про сексуал-атташе, татуировки и возможные последствия сокращения штатов на Рязанском проспекте. Надо отдать ему должное: он тут же признал, что гипотеза насчет участия выпускников «Стекляшки» выглядит убедительно. Хотя лично ему, капитану Маковкину, по-прежнему непонятно пристальное внимание этих выпускников к одному отдельно взятому пенсионеру Лебедеву. Может быть, у капитана Лаптева и на сей счет имеется версия?

У капитана Лаптева, увы, на сей счет была полная каша в голове. Каша в голове и вечный депутат Безбородко — перед глазами.

Я потряс головой, заподозрив, что у меня начались галлюцинации. Однако недоутопленный депутат и впрямь был у меня перед глазами. На экране телевизора, который я позабыл выключить после экспресс-допроса группенфюрера Булкина.

Друзья встречаются вновь, кисло подумал я и немного прибавил звук. В телепередаче речь шла, как я понял, об итогах референдума. Кажется, это был выпуск новостей. Напарничек Юлий, несколько удивленный моим внезапно вспыхнувшим интересом к политике, тоже уставился на экран. Депутат Безбородко был мрачен и озабочен, как будто он попал в свою аварию не почти год назад, а вот только что. Даже волосы не успел толком пригладить после купания. Я прислушался. Безбородко называл референдум происками и обманом трудового народа. Я немедленно решил для себя: референдум — наверняка вещь хорошая. То, что Безбородке не нравится, просто обязано понравиться мне. Вот моя политическая платформа на сегодняшний день.

Эту платформу я тотчас же изложил вслух подвернувшемуся Юлию. Юлий признал мои резоны, однако выказал свое полнейшее равнодушие к политике. Спикера он, правда, не любит, но это к делу не относится. А больше всего он, Юлий Маковкин, любит праздничные фейерверки на День Победы.

Пока мы с напарничком обсуждали преимущества хорошего праздничного фейерверка перед любым, даже сверхважным заседанием Верховного Совета, на телеэкране неожиданно высветился еще один мой старый знакомый. Мне сегодня вообще везло на знакомых.

— Обратите внимание, Юлий, на этого типа, — предложил я.

— На какого из двух? — счел необходимым уточнить капитан Маковкин. — На молоденького или на того, что в колпаке?

— На второго, — ответил я, с любопытством разглядывая телевизионную парочку. Молоденький и так уже примелькался. Это был президент одной маленькой и гордой автономной республики. Президентом его почти единогласно избрали за то, что он был миллионер и обещал в случае победы каждому жителю автономии, включая и грудных младенцев, по сто долларов. Наше ведомство в ту пору уже подбиралось к юному миллионеру, подозревая, будто его внезапное крупное состояние нажито исключительно нечестным путем. Однако после выборов генералу Голубеву дали по рукам: начальство не хотело ссориться с автономиями. Подумаешь, миллионы! У кого их теперь нет. Всех в лубянские подвалы не упрячешь. Не те времена, граждане, не те. К тому же доверчивые жители гордой автономии так по сотне баксов на нос и не получили. Было сообщено, что новый президент самолично распорядится народными баксами ко всеобщей пользе. И ведь распорядился! На эти деньги, если верить рассказам Филикова, в столицу автономии были приглашены Чак Норрис, певица Мадонна и Майкл Джексон.

Теперь, судя по всему, в республику прибыл новый гость.

Человек в колпаке был не кто иной, как Сияющий Лабриола. Он же Евгений Клюев. Два больших хитреца, президент и проповедник, улыбались друг другу и в телеэкран. И каждый, вероятно, рассчитывал надуть другого. А уж нищих жителей очень гордой автономии — просто наверняка.

Для полного комплекта впечатлений мне сегодня не хватало только Партизана. Раз Безбородко с Лабриолой показались на глаза, то, по всем законам, следовало ожидать и этого моего таинственного подопечного. Бог, как известно, троицу любит.

И Партизан, увы, не замедлил появиться. Правда, не самолично. Появились на экране результаты его труда. Когда в хронике происшествий диктор заговорил о двух сильных взрывах, сегодня рано утром потрясших столицу, я замер в тоскливом ожидании. Что называется — накаркал. К первому из двух происшествий Партизан, однако, явно отношения не имел. Потому что лимузин директора Гольф-Банка мистера Джеймса Нестеренко был взорван при помощи обыкновенной армейской гранаты РГД-5 — причем, таким способом, каким обычно выясняют между собой отношения удачливые банкиры. Лимузин — вдребезги, а хозяину — первое предупреждение. А насчет чего предупреждение — так это воротилы бизнеса промеж себя и так знают. Знают, но не скажут. Ни Лубянке, ни Петровке.