Осколки чести. Барраяр - Лоис Буджолд

— Пожалуйста, извинитесь за меня перед президентом. Если бы кто-нибудь меня предупредил или спросил, готова ли я к такой встрече! Я… я сейчас н-не в лучшей форме.

— Нам самим следовало об этом догадаться, — печально сказал врач. — Ведь, в конце концов, то, что вы пережили, выходит за рамки обычного военного опыта. Это мы должны извиняться за то, что вызвали у вас лишний стресс.

— Мы думали, это будет приятным сюрпризом, — добавила мать.

— Да уж, это было сюрпризом. Я только надеюсь, что меня не засадят в психушку. Мне сейчас как-то не хотелось бы где-нибудь сидеть.

От одного предположения, что ее снова запрут, перехватывало горло.

Интересно, где сейчас Форкосиган, что он делает? Мысль о спиртном привлекала ее все сильнее — хорошо бы сейчас оказаться с ним и напиться до бесчувствия. Она сжала пальцами переносицу, стараясь снять напряжение.

— Мне дозволено ехать домой?

— Толпа еще не разошлась? — озабоченно спросила мать.

— Боюсь, что нет, — ответил доктор. — Мы постараемся их сдержать.

Он шагал по одну ее сторону, мать — по другую. Чтобы опять не расплакаться, Корделия вспоминала поцелуй Форкосигана на протяжении всего пути к машине. Толпа еще напирала, но как-то притихла, и лица у сограждан были даже слегка испуганные — первоначальный радостный настрой исчез. Ей было стыдно, что она отняла у них праздник.

У жилой шахты, где была квартира ее матери, тоже ждала толпа. Люди стояли в холле перед лифтами и даже на лестничной площадке. Корделия чуть улыбалась и осторожно помахивала рукой, но в ответ на вопросы только качала головой: она была не уверена, что сможет внятно говорить. Наконец они закрыли за собой дверь.

— Уф! Они, наверное, с самыми лучшими намерениями, но… Господи! Мне казалось, им хочется проглотить меня живьем!

— Из-за войны было столько волнений. Все, на ком сейчас голубая форма экспедиционного корпуса, просто герои. А когда стали возвращаться пленные и рассказали о тебе… Я рада, что к тому времени уже знала, что ты здорова. Бедняжечка моя!

Корделия была несказанно рада снова очутиться в материнских объятиях.

— Ну, тогда понятно, откуда они взяли эту чушь. Совершенно немыслимая сплетня. Ее распустили эскобарцы, и все подхватили. Я ничего не могла поделать.

— Что они с тобой сделали?

— Они не отставали от меня, надоедали своими предложениями полечиться: решили, что враги подменили мне память… А, поняла. Ты хотела спросить, что со мной сделали барраярцы. Ничего особенного. Форратьер, может, и собирался, но не успел приняться за дело, как его прикончили. — Она решила не расстраивать мать подробностями. — Но нечто важное все-таки произошло. — Она помялась. — Я снова встретилась с Эйрелом Форкосиганом.

— С этим ужасным человеком? Когда я услышала о нем в новостях, я подумала, не тот ли он самый, кто в прошлом году убил твоего лейтенанта Роузмонта.

— Да. То есть нет. Он не убивал Роузмонта, это сделал один из его солдат. Но я говорила именно о нем.

— Я не понимаю, почему он тебе так нравится.

— Уж теперь ты должна бы его оценить. Он спас мне жизнь. Прятал меня в своей каюте те два дня после убийства Форратьера. Меня бы казнили, если бы поймали до смены командования.

Но мать казалась скорее встревоженной, чем благодарной.

— Он… он что-нибудь с тобой сделал?

Корделия вздохнула: она не может быть до конца откровенной с матерью, даже ей нельзя рассказать о невыносимом грузе правды, который он на нее взвалил. А мать по-своему истолковала пробежавшую по ее лицу тень.

— О, Боже! Какой ужас!

— Да нет же, черт подери. Форкосиган — не насильник. У него пунктик насчет пленных. И пальцем ни к кому не притронется. Он просил меня… — Корделия замолчала, глядя на добрую, встревоженную, любящую стену, в которую вдруг превратилось лицо матери. — Мы много разговаривали. Он нормальный человек.

— У него не слишком хорошая репутация.

— Да, знаю, но я и сама кое-что видела. Это все ложь.

— Он… значит, он не преступник? Не убийца?

— Ну… — Корделия замялась. — Наверное, он убил н-немало народа. Он ведь солдат, понимаешь? Это — его работа. Он не виноват, если иногда хватает через край. Но мне известны только три человека, которых он убил не по долгу службы.

— Только три? — чуть слышно повторила ее мать. Наступило молчание. — Так, значит, он не… не извращенец?

— Конечно, нет! Насколько я поняла, у него был немного странный период — после того, как его жена покончила с собой… Вряд ли он догадывается, как много мне известно, даже если не слишком верить этому маньяку Форратьеру. Подозреваю, что отчасти это все же правда, по крайней мере насчет их отношений. Форратьер явно был когда-то в него влюблен. А Эйрел отвечал ужасно туманно, когда я его об этом спросила.

Глядя в потрясенное лицо матери, Корделия порадовалась, что никогда не хотела стать адвокатом. Все мои подзащитные навечно остались бы на принудительном лечении.

— Ты бы лучше поняла, если бы с ним встретилась, — с надеждой проговорила она.

Мать неуверенно засмеялась.

— Да уж, он тебя просто околдовал. Так что же в нем есть? Интересно говорит? Хорош собой?

— Не знаю. Разговаривает он в основном о барраярской политике. Уверяет, что испытывает к ней отвращение — но, по-моему, это скорее одержимость. Он и на пять минут не может о ней забыть. Она стала частью его души.

— Это… интересно?

— Это ужасно, — честно призналась Корделия. — От его историй неделю не заснешь.

— И дело не в его внешности, — со вздохом констатировала мать. — Я видела его в новостях.

— Ой, ты их не записала? — спросила Корделия, сразу оживляясь. — Где я смогу их найти?

— Наверное, где-то в файлах видео, — отозвалась та, изумленно глядя на дочь. — Но, право же, Корделия, твой Per Роузмонт был в десять раз привлекательнее.

— Наверное, — согласилась Корделия, — если смотреть объективно.

— Так что же в нем все-таки есть?

— Не знаю. Скорее всего, его недостатки — это часть его достоинств. Мужество. Сила. Энергия. Он мне может дать десять очков вперед — всегда. У него есть власть над людьми. Он не просто лидер, хотя это в нем тоже есть. К нему нельзя относиться равнодушно. Самый странный тип, с которым я когда-либо встречалась, некий Ботари, и боготворит и ненавидит его одновременно. Но рядом с ним никто не скучает.

— А к какой категории относишься ты, Корделия?

— Конечно, я его не ненавижу. Но и не могу сказать, что без ума от него. — Она долго молчала, потом посмотрела прямо в глаза матери. — Но если он порежется, у меня течет кровь.