Идет человек (сборник) - Север Гансовский

Мы рассчитались в баре и шли по улице.

— Раньше нет, — сказал я. — Да я его и теперь не знаю. Разве он, так сказать, функционирует еще?

Краснолицый остановился.

— Кто?

— Да Копс.

— О господи! Так ведь он же со мной. В баре рядом стоял. Теперь ведь я уже не могу его бросить. Столько времени были вместе, и вся эта возня с кристаллом при мне происходила. Так и живем. В институте я дослужился, дали небольшую пенсию. У меня лично запросы небольшие, да и у него сейчас тоже. Трудно было в восемнадцать-семнадцать лет со всеми этими модными пиджаками — с одним разрезом, с двумя, с тремя. Сейчас, в пятнадцать, ничего. Он, между прочим, очень быстро забывает, что раньше знал. Думаю отдать его осенью в школу, в девятый класс, а потом будет переходить соответственно в восьмой и в седьмой. Нельзя же совсем без образования. Краснолицый вздохнул. — Главная-то у меня надежда, что кто-нибудь заинтересуется этой проблемой, найдет способ восстановить кристалл и повернет Копса обратно. Но обстановка такая, что у всех свои дела, каждому жаль времени — вот, посмотрите, как бегут.

Действительно, никто не шел шагом по улице, за исключением, пожалуй, зеленой молодежи. С жуткой быстротой менялись на стенах домов синие, красные, оранжевые рекламные надписи, вспыхивали витрины, показывая новые товары, которые завтра станут устаревшими. На наших глазах машины достраивали длинное здание с одного конца, а на другом уже началась перестройка. Что-то гудело под ногами — вероятно, вели линию подземного транспорта. Прохожие неслись бойкой рысью, некоторые даже в карьер.

— Занятная история, — сказал я. — Хотя бывает и похлеще. Эта штука с феоназом бросает новый свет на проблему свободы воли, случайного и необходимого. Если в антимире все происходит так же, мир в целом скорее всего детерминирован с самого начала… А с другой стороны, может быть, и нет. Что, собственно, меняется? Просто все удвоено, и только. Меня, правда, удивляет, почему путь в антимир проходит именно через кристалл.

— Да потому, что кристаллизм, насколько я понимаю, лежит в основе всего. Видимо, бытию в большей степени, чем об этом думали до сих пор, свойственны порядок, симметрия и гармония. Все, что мы знаем как несимметричное, является правой или там левой стороной чего-то такого, до которого мы еще не добрались. Всякому низу соответствует верх, всякому движению — контрдвижение, этим и обеспечиваются вечность и бесконечность. Думаю, что существование — это вообще кристалл. Атом кристалличен, клетка — кристалл, но более сложный. Наше Солнце — кристалл, и вся Вселенная тоже.

Мы остановились, потому что строители как раз перегородили улицу глубокой канавой и поставили переносной заборчик. Внизу кипела работа, что-то укладывали, готовясь через несколько минут опять залить мостовую асфальтом.

— Меня, между прочим, иногда злит, — сказал краснолицый задумчиво, что кто-то там, в антимире, мыслит и поступает совершенно так же, как я. В мельчайших проявлениях дум и действий. Дублируется ведь все, иначе не было б такой точности совпадений. Если я, к примеру, желая вам что-нибудь сказать, вдруг запинаюсь и начинаю новое, то и там другой «я» в этот миг делает точно так же. От этого не избавишься, как ни вертись. А порой, наоборот, бывает приятно, что я не один, что в антимире есть такой же горемыка, у которого на руках повис второй Копс. Что мы думаем друг о друге, сочувствуем. Хотел бы я встретиться со вторым «я», но это, к сожалению, невозможно. Если б даже была новая феоназная линза и я бы полез к ним, в этот момент тот, второй, вылез бы сюда… Кстати, я сейчас даже не вполне убежден, что я — это я. Может быть, и не два антимира, а бесконечное множество, и с каждым моим путешествием сквозь кристалл я попадал во все новые и новые. Только в четных — как у нас, а в нечетных наоборот.

Канаву перед нами начали заваливать.

— А вам не кажется, — сказал я, — что, может быть, и нет никаких антимиров, а просто феоназ обладал способностью менять всякое право на лево и процесс, направленный в одну сторону, на процесс, ориентированный противоположно?

Перегородку сняли, и мы двинулись дальше. Краснолицый молчал. На углу был кинотеатр, молодежь валила туда валом.

— Вот он! Смотрите! — краснолицый подался вперед.

Действительно, возле билетерши мелькнула неуклюжая фигура моего юного знакомого. Он подал билет и исчез в провале дверей.

— Так я и знал, — сказал краснолицый, — опять не пообедал. — Он вдруг вздохнул и взял меня под руку. — Послушайте, вот вы — этот инбридный синтаксист, что ли? Неужели вам не интересно? Ведь проблема, а? Направили бы Копса назад, сами себе тоже могли бы устроить вечную молодость.

Я вынул из его ладони свою руку и обнял его за плечи, увлекая к скверу, где под липой как раз освободилось два места на скамье.

— Очень интересно. Но я вас выслушал, давайте теперь займемся моей темой. Кристалл по сравнению с этим пустяки. Вот представьте себе ситуацию. Сидит человек, чем-то занимается, предположим, печатает на машинке или собирает схему телеобонятеля. И при этом бешено ревнует. Как вам кажется, эта ревность материальна или нет?.. Не знаете. Или, скажем, ваш случай — вы тоскуете по поводу того, что Копс не туда развивается. Так вот, если с помощью изобретенного мною аппарата, который я, кстати, могу продемонстрировать, эту вашу тоску…

ПРОБУЖДЕНИЕ

С тех пор прошел год, главный герой истории, Федор Васильевич Пряничков, уже пережил все связанное со своим внезапным величием и падением, успокоился, отключился. Случай можно не держать в тайне.

Познакомим прежде всего читателей с личностью самого Федора Васильевича (или Феди, как он рекомендует себя при знакомстве). Работает Пряничков в журнале «Знания и жизнь», заведует отделом антирелигиозной пропаганды. Издание это, как известно, бойкое — в конце концов за что ни возьмись, все имеет отношение либо к знаниям, либо уж наверняка к жизни. Поэтому народ в редакции и отделе толчется разнообразный — от академиков и школьников даже до каких-то вовсе диких странников, из которых один утверждает, что своими глазами зрил на Таймыре дыру, доходящую до центра Земли, а второй веером рассыпает на столе лично им сделанные фотографии господа бога. Со всеми — независимо от возраста, званий и заслуг — Федя держится одинаково, к любому посетителю сразу начинает адресоваться на «ты». Но не оттого, что испытывает симпатию, а просто давая понять, что не придает этому человеку значения. Он вообще придает значение только тем, кого никогда не видел.

Честно говоря, в редакции давно подумывали, что Пряничкову не худо было бы перейти в другой журнал. Вероятно, работнику печати должна быть свойственна способность зажигаться, а у Феди вид всегда сонный, даже не совсем сонный, а какой-то скучный и разочарованный. Хотя ему всего немного за тридцать, такое впечатление, будто он давно всем перегорел и понял, что из всего ничего не выйдет. А если даже и выйдет, то тех, кто против, не переубедишь. О чем с ним ни заговорить, Пряничков все знает, сразу подхватывает вашу тему и тут же на месте ее приканчивает. Орудует он двумя постулатами: во-первых, «все это уже было», а во-вторых, «из этого ничего не получится».