Дыхание судьбы - Тереза Ревэй

Но Андреас не чувствовал себя так же спокойно. Директор был исключением. А как другие воспримут бывшего солдата опозоренной армии, которая оккупировала регион Нанси, да и остальную территорию Франции? Сколько рабочих, подмастерьев, учеников, резчиков, граверов стали жертвами военного конфликта? Ни одна семья не осталась нетронутой. Смогут ли они понять, что Андреас Вольф не похож на фанатичного немца в каске и сапогах, что он тоже пострадал от того, что не мог управлять своей судьбой в годы войны? Шрамы в душе были еще совсем свежими. Он опасался враждебности, непреходящей ненависти, которую ему придется молча переживать. Вместе с тем пребывание в Монфоконе могло бы оказаться для него полезным.

В Баварии он пока не смог открыть свою граверную мастерскую. Поскольку ему нужно было немного подождать, чтобы получить хрусталь хорошего качества, он работал с другими рабочими на производстве первых пуговиц для одежды. Теперь их, уроженцев Габлонца и его окрестностей, в регионе Аллгау собралось несколько тысяч. Многие добирались своим ходом, кто-то даже пришел пешком из лагерей для военнопленных, решив не упускать такую возможность.

У их надежды было имя — Эрих Хушка, инженер родом из Нойдорфа, что в Северной Богемии, который стал инициатором проекта возрождения Габлонца, получившего реальное воплощение на трехстах гектарах территории бывшей фабрики по производству пороха и взрывчатых веществ, расположенной посреди леса, в четырех километрах от Кауфбойрена.

В начале ноября 1945 года, выполняя решения Потсдамской конференции, требовавшие уничтожения военных заводов и демонтажа некоторых немецких промышленных предприятий и их транспортировки заграницу, американцы взорвали около восьмидесяти зданий. Пригодными остались только дороги и система трубопроводов. Амбициозной идеей Хушки было воскресить на этих руинах производство стекла и бижутерии Габлонца и восстановить его довоенную мировую известность.

Ни баварцы, ни американцы не приветствовали эту инициативу. Баварцы не доверяли чужакам, а союзники, обосновавшиеся в Берлине, старались избежать большого скопления беженцев в одном месте, опасаясь возникновения новых национальных меньшинств. Бавария даже начала отказывать беженцам во въезде, но Хушка и его соратники проявляли непоколебимое упорство, и наперекор запретам бывшие жители Габлонца продолжали прибывать в Кауфбойрен. Им в любом случае терять было нечего.

Однажды инженер повез Андреаса на своей машине с едким запахом плохого бензина, на которой он колесил по Баварии с осени 1945 года, на поиски стекольных мастерских, где можно было найти сырье, необходимое для их производства. Им нужны были так называемые стеклянные трубки — длинные тонкие цилиндры метр двадцать длиной и двадцать сантиметров в диаметре, которые не выдувались, а вытягивались двумя стеклоделами способом, известным только в Габлонце. Размягченные в печи, эти стеклянные трубки затем разрезались, после чего прессовались машинами, изобретенными в прошлом веке. Полученные кусочки стекла надрезались, полировались, раскрашивались, покрывались глазурью — в зависимости от заказа. Эта техника, хорошо освоенная в регионе Изерских гор, позволила тамошним стеклоделам преуспеть в производстве бижутерии и завоевать мировую известность.

Хушке сразу же пришлось признать очевидное: большинство баварских стекольных мастерских находилось в жалком состоянии, а их владельцы относились к беженцам с подозрением. Лишь фрау фон Штребер-Штайгервальд позволила им приспособить одну из двух своих разрушенных печей для такого необычного производства. Поскольку чехословацкие власти запретили беженцам вывозить планы фабрик, мужчины при их восстановлении могли полагаться лишь на свою память. Им потребовалось несколько месяцев прежде, чем они получили цилиндры нужного качества.

Андреас обладал упорством, прагматизмом и старанием, свойственными его соотечественникам, но его терзало смутное беспокойство. Симоне видел в нем талантливого мастера-стеклодела, с которым был знаком до войны, но Андреас сам не знал, сможет ли он теперь заниматься своим любимым делом. Обретут ли вновь его руки необходимую способность взаимодействовать с хрусталем, способны ли они на осторожные, но уверенные прикосновения, плавный изгиб кисти, точность движений при использовании инструментов?

Иногда он просыпался среди ночи от кошмара, в котором по оплошности разбивал стеклянное изделие, потому что больше не чувствовал его, перестал слышать музыку хрусталя. За одно мгновение, словно неумелый ученик, он превращал в ничто творение мастера, родившееся в печи мастерской, и в этом тревожном сне осколки стекла рассекали его пальцы до крови.

У него на лбу выступил пот, руки заныли. «Я здесь скоро корни пущу», — раздраженно подумал он и обернулся как раз в тот момент, когда дверь дома Нажелей открылась, и из нее выплыла коляска темно-синего цвета, за которой вышла молодая женщина и вопросительно посмотрела на небо. По-видимому, вид ясного неба ее успокоил, и, кое-как справившись с коляской, она закрыла дверь.

На ней была длинная зеленая куртка из вельвета с воротником из серого меха, узкая юбка, закрывавшая колени, и круглая шапочка в виде тюрбана, которая непонятным образом держалась на вьющихся волосах. Поправив перчатки, она пошла по дорожке, толкая перед собой коляску.

Не раздумывая, Андреас отправился за ней, тем более что она шла в нужном ему направлении. Он с удивлением поймал себя на мысли, что разглядывает ее фигуру, узкие плечи, плавные изгибы бедер. Ветер поднимал ее светлые кудри с рыжим отливом. Было что-то утонченное, почти воздушное в ее походке, что-то бесконечно милое в очертаниях ее ног. У него возникло странное ощущение, что город вокруг него растворился в белом свете. Он видел только этот женский силуэт, невероятно грациозный, и у него вдруг появилось безотчетное и сильное желание его нарисовать.

Нервным движением руки он принялся искать в кармане свой блокнот для набросков, но его пальцы наткнулись лишь на письмо Венсана в белом конверте. Он схватил его, отыскал карандаш и набросал несколько штрихов, чтобы сохранить в памяти этот образ. Однако он очень быстро осознал всю тщетность своих усилий. Невозможно было рисовать на ходу. Откуда это лихорадочное нетерпение? «Наверное, ты просто отвык смотреть на женщин», — усмехнулся он.

Она замешкалась перед тем, как перейти улицу, и он тоже остановился, инстинктивно отойдя к воротам, как частенько делал, когда был солдатом и передвигался по улицам городов, прижимаясь к домам.

Андреас заметил, что дошел за молодой женщиной до самой площади. Она вышла из тени платанов и остановилась возле небольшой эстрады. Он подумал, что она сядет на один из маленьких металлических стульев, но она осталась стоять.