Сталин перед судом пигмеев - Юрий Емельянов

Трезвость суждений в этих случаях заведомо исключалась. В этих дискуссиях доминировали те, кто быстрее достигал «высокого градуса». В таком состоянии они проявляли повышенную несдержанность в выражениях и не терпящую возражений агрессивность. Они высказывали самые крайние суждения, противоречащие и общеизвестным фактам и здравому смыслу. В атмосфере, разгоряченной винными парами, такие люди становились «душой общества». Их выслушивали, им верили. Разгоряченных ораторов с энтузиазмом поддерживала «подогретая» аудитория. В этой обстановке рождались самые невероятные слухи относительно настоящего и самые чудовищные версии относительно прошлого. Порой, продолжая находиться в таком же состоянии, люди вели свои горячие речи в рабочей обстановке или выступая с общественных трибун.

Анализируя пагубное влияние алкоголя на поведение людей, академик АМН СССР Ф.Г. Углов писал: «Под влиянием алкоголя парализуются психические центры, что резко сказывается на процессах, которые мы называем суждением и критикой. У человека начинают преобладать чувства, не умеряемые и не сдерживаемые критикой. Он становится чересчур откровенным и общительным, легкомысленным… Активное и пассивное внимание под влиянием малых и «умеренных» доз алкоголя нарушается, из-за чего страдает в первую очередь память. Алкоголь, принятый в больших дозах, вызывает более грубые нарушения… Внимание и память нарушается еще в большей степени. Ассоциации качественно расстраиваются, у человека ослабевает критика, утрачивается способность внимательно выслушивать других, следить за правильностью своей речи, контролировать свое поведение. Ослабевает нравственное чувство, теряется стыд. Человек не стыдится вести себя непристойно, привлекать внимание окружающих… Все уговоры его окружающими бесполезны, он еще больше куражится и ведет себя даже наглее».

Может быть, алкогольный фактор отчасти объясняет фантастичность исторических версий, рожденных в кружках либеральной интеллигенции. Иначе трудно понять, почему люди, обладавшие немалыми познаниями в различных областях современной общественной науки и известными сведениями об истории XX века и нашей страны, забывали о них (утрата памяти под влиянием алкоголя). Вместо них они оперировали архаическими представлениями о решающей роли в истории «добрых» и «злых» правителей, взятых из седой древности, о «тиранах» из трагедий Шекспира, литературных и даже фольклорных представлений об Иване Грозном и других «злых» царях Руси (утрата способности критически оценивать собственные суждения). Видимо, под влиянием этих сдвигов в психике авторы этих версий забывали, что архаические представления об общественных процессах родились в пору, когда люди еще верили в ведьм, привидения, колдовство и другие дикие суеверия.

В то же время поразительным образом сочинения, рожденные в состоянии пьяного бреда, получали распространение и среди людей, находившихся в трезвом состоянии. Дело в том, что суждения либеральной интеллигенции о Сталине прикрывались мнимостью правдоподобия и этим они напоминали рисунки «невозможных фигур» голландского художника Маурнца Эшера. В этих «невозможных фигурах» параллельные линии пересекаются, а изображения поднимающихся вверх ступеней создают парадоксальную иллюзию движения вниз. Создавая свои парадоксальные рисунки, Эшер исходил из того, что изображение на плоскости может так искажать реальное трехмерное пространство, что глаз не воспринимает очевидной нелепости изображенного.

Подобным же образом оценки Сталина либеральной интеллигенцией были лишены «третьего измерения» — реального исторического контекста сталинского времени. Без него нельзя было понять ни массовых репрессий, ни беззаконий, совершавшихся в ходе них. Устранение исторического контекста позволяло скрыть реальную роль Сталина как организатора подготовки страны к Великой Отечественной войне, полководца великой Победы, руководителя восстановления разрушенного народного хозяйства и создания ракетно-ядерного щита в ходе «холодной войны». Плоскостное изображение Сталина и советского общества лишало его реального исторического объема. Произвольное же соединение отдельных утверждений нарушало логику общественных законов и создавало «невозможнуюфигуру» Сталина. Но если парадоксальность фигур Эшера можно легко увидеть, то плоскостное изображение Сталина и лишение его исторического контекста в устной или письменной речи оставались нередко незамеченными и к тому же скрывались завесой эмоциональных заявлений.

Уверенность в правомерности своей алогичной и антиисторичной «фигуры» Сталина сочеталась у либеральной интеллигенции с растущей претенциозностью. В антисталинизме либеральной интеллигенции проявился рост ее оппозиционности, нараставшей со времен хрущевской «оттепели». Мысли о том, что не руководители партии, а они, «романтики» с крепкими легкими, должны встать во главе страны и «возделывать» советских людей, крепко запали в умы тех советских интеллигентов, которые позже себя называли «шестидесятниками», или «детьми XX съезда». Правда, лишь немногие из них вступали на путь открытой конфронтации с советским строем. Большинство ограничивалось фрондерскими разговорами в курилках и на кухнях, в ходе которых тогдашняя советская жизнь подвергалась беспощадным насмешкам, будущее советского общества представлялось безнадежным, а его прошлое выглядело кошмаром. Особо же суровому осуждению подвергались Сталин и его время. При этом собеседники зачастую пугали друг друга, утверждая, что этот «кошмар» может легко повториться.

Страх перед «неосталинистами» был велик. Особые подозрения вызывал А.Н. Шелепин. Хотя Шелепин произнес антисталинскую речь на XXII съезде, многие московские интеллигенты считали его «тайным сталинистом», стремившимся к установлению личной диктатуры. Как обычно, в подобных случаях распространялись панические слухи. Когда мы, сотрудники ИМЭМО, проработав в сентябре 1965 года в подмосковном совхозе, собрались вместе на одной квартире, вспоминать о недавнем необычном событии в нашей жизни нам не пришлось. В течение нескольких часов разговор с поразительным упорством сбивался на одну и ту же тему: «Железный Шурик» (так называли Шелепина его ненавистники) в скором времени установит жестокий режим, а в восстановленные на Колыме «сталинские» лагеря будут отправлять интеллигенцию Москвы.

Мысль о том, что они могут стать жертвами «шелепинских» репрессий, заставляла многих столичных интеллигентов еще с большим страхом воспринимать сталинское время. В распространявшейся в машинописных копиях книге А.И. Солженицына «В круге первом» изображался трудовой лагерь и судьба героя, который был обречен на арест и заключение.

В то же время в качестве душевной компенсации за страх перед Сталиным и сталинским временем складывалась легенда об умственном и моральном превосходстве интеллигенции над теми, кто мог отправить ее представителей в лагеря. Особо принижались умственные и моральные качества Сталина. Достоинства Сталина, о которых говорили все лица, общавшиеся с ним, его заслуги перед миром, которые признавали все руководители антигитлеровской коалиции, государственные и военные деятели нашей страны, включая даже Хрущева, полностью перечеркивались. В среде либеральной интеллигенции было безоговорочно принято окарикатуренное изображение Сталина Солженицыным в романе «В круге первом». В своем романе писатель вложил в уста Сталина «внутренние монологи», которые должны были изобличить его умственную и моральную ущербность.

Словно в противовес народным байкам, в которых прославлялся Сталин, в среде «шестидесятников» был создан целый цикл историй, в которых Сталин изображался ущербным существом. Впоследствии более тысячи антисталинских баек были собраны Юрием Боревым и опубликованы в сборнике «Сталиниада». Юрий Борев увидел в них «феномен особого рода — городской, интеллигентский фольклор». Судя по именам действующих лиц и рассказчиков, на которые ссылался Борев, многие из них были сочинены в Москве и таким образом являлись скорее «столичным, интеллигентским фольклором».

Искусственная модель Сталина и сталинского времени, созданная усилиями «шестидесятников», заставляла меня вспоминать историю, рассказанную мне одним советским дипломатом. Как-то в ходе поездки по Тихоокеанскому побережью Штатов он увидел здание причудливой формы, на котором была вывеска с названием — «Гнездо дьявола». Заинтересовавшись вывеской, дипломат остановил машину и зашел в дом, который показался ему чем-то вроде музея. Получив соответствующую плату, хозяин дома вручил гостю брошюру об этом необычном здании и рассказал, почемуоно получило такое название. Он уверял, что так называли индейцы этот участок гор, считавшие его обителью дьявола из-за его необычных физических свойств. Он предложил гостю самому убедиться в этом и для этого провел дипломата в огромный пустой зал. Хозяин попросил своего гостя встать в углу одной стены, а сам прошел в другой ее угол. К удивлению дипломата, хозяин стал неожиданно уменьшаться в размерах. Затем хозяин, не спеша, двинулся к другому углу, попросив дипломата двинуться ему навстречу. Дипломат видел, как на его глазах хозяин сначала сравнялся с ним ростом, а затем превратился в гиганта, упиравшегося головой в высокий потолок. Потом произошло новое превращение, и великан вновь стал карликом. В ответ на недоуменные вопросы удивленного дипломата хозяин сказал, что это явление до сих пор не получило объяснения, несмотря на старания многочисленных ученых.