Сталин перед судом пигмеев - Юрий Емельянов

Справедливо отдавая должное заслугам российской интеллигенции в выполнении не только своих профессиональных обязанностей, но и общественного долга, ее наследники не желали замечать теневой стороны в исторической роли этой общественной прослойки. Высокие достоинства дореволюционной интеллигенции нередко сочетались с самомнением и огульным презрением к другим общественным слоям и классам. Немало дореволюционных интеллигентов, обладая ограниченными знаниями и не внося существенного вклада в развитие страны, претендовали на роль ее руководителей и страстно ненавидели строй не столько за его несправедливость или иные недостатки, а за то, что не они стояли во главе общества. При этом многие интеллигенты не замечали, что лишь слепо исполняют приказы самозваных Чгуру», которые становились во главе интеллигенции и ее кружков. А эти лжепророки нередко подменяли глубокие знания об обществе, государстве, исторических процессах эмоциональной мешаниной из случайных фактов и явного вымысла.

Парадоксальным образом значительная часть советской интеллигенции, вооруженная современными знаниями, не избавилась от ряда недостатков, которые были свойственны дореволюционным интеллигентам. Более того, возросшая специализация людей умственного труда лишь усугубила их зависимость от тех, в ком они видели «передовых носителей общественной мысли». Приобретение же свидетельств об окончании различных учебных заведений рождало нередко иллюзию всезнайства и способности быстрой верно разбираться в любой информации.

К сожалению, многие знания, полученные в школе или иных учебных заведениях, быстро выветривались из головы. Как с грустью замечал Карл Левитин в своей книге «Геометрическая рапсодия», многие выпускники школ забывают основы математических знаний, которые они освоили в детстве и юности, и при этом не стыдятся этого. Даже те, кто имел отличные отметки по химии и физике, порой через несколько лет после окончания школы не могут разъяснить своим чадам, что такое «валентность» или «джоуль».

Но если утрата знаний в естественных науках не считается чем-то стыдным, то аналогичные утраты знаний в гуманитарных предметах стараются скрыть как недостойную слабость. Хотя школьные знания уроков истории многими подзабываются, в этом не принято признаваться. Об этом свидетельствовал опрос, проведенный доктором исторических наук С.И. Васильцовым. В опрос был встроен тест. Сначала опрашиваемым предлагали ответить, любят ли они историю. Судя по ответам, 90 % опрошенных горячо любили историю, жить не могли без нее, читали напропалую исследования по истории и уж, по крайней мере, исторические романы. Но когда им был предложен тест, в котором надо было сопоставить того или иного правителя России с теми или иными событиями, то подавляющее число опрошенных не смогли это сделать верно. Победу под Полтавой приписали Ивану Грозному, Северную войну победоносно завершал Александр И, а относительно строительства железной дороги между Москвой и Петербургом решили, что оно было завершено при Николае II. (Некоторые допустили, что этот путь был построен при Петре I.)

К сожалению, многие из представителей интеллигенции не обладали смелостью и честностью, которая была свойственна герою рассказа А.П. Чехова «Огни» Ананьеву. Известно, что он вдруг осознал, что он — молодой инженер, по сути, не умеет самостоятельно мыслить, что все его «умственное и нравственное богатство состояло из специальных знаний, обрывков ненужных воспоминаний, чужих мыслей», что его «психические движения несложны, просты и азбучны». К тому же, мало находилось смелых людей, подобных другому чеховскому герою фон Корену, который спрашивал своего близкого знакомого: «Зачем он… не читает, зачем он так мало культурен и мало знает». Но, возможно, что обладатели дипломов и аттестатов не поверили бы чеховским героям и не пожелали следовать примеру великого ученого Ивана Павлова, сказавшего: «Никогда не стыдись признаться себе в том, что ты — невежда».

К сожалению, получение аттестатов и дипломов для значительной части современной интеллигенции знаменовало прекращение ими усилий по самообразованию. Прочтение же какой-то книги по тому или иному вопросу или даже просмотр телепередачи нередко создавали у них иллюзию в том, что они стали знатоками еще одной темы. Острой самокритичности, которую проповедовали Чехов, Павлов и другие выдающиеся деятели России, явно недоставало многим современным интеллигентам. Зачастую они ссылались на темп современной жизни, оправдывая леность ума, нелюбознательность, а также самодовольство своим положением «интеллигента».

Самомнение, мешавшее заметить нехватку знаний или их утрату, способствовало тому, что многие люди, считавшие себя интеллигентами, не замечали банальности своих рассуждений, неспособности отличить вздорный вымысел или дремучие предрассудки от последних достижений науки. Нежелание признаться в собственном невежестве приводило к упорству в приверженности к нелепейшим идеям, касались ли они экономики и истории, медицины и сообщений о неопознанных летающих объектах. Поэтому в этой среде так легко принимали на веру однозначные «обличительные» суждения относительно Ивана Грозного, Петра Первого, Александра Невского. Последнего со злорадством именован «коллаборационистом».

Эти оценки тужили такими же «паролями» для входа в кружки либеральной интеллигенции, как и убогий набор высказываний русских классиков художественной литературы. Из мыслей Чехова было выхвачено лишь его замечание о том, как он «выдавливал из себя раба». Эти слова либеральные интеллигенты постоянно повторяли, считая, что они давно сделали то, что долго было не под силу Чехову. Из Гоголя они взяли на вооружение фразу про «дураков» России и ее плохие дороги. И эта фраза служила знаком их презрения к «отсталой» стране, в которой они «были вынуждены мучиться». Из Достоевского повторяли фразу про «слезинку ребенка». А это означало осуждение ими всяческих революций, особенно же Октябрьской, и придавало им ощущение смелого бунтарства.

Как и дореволюционные интеллигенты, немало лиц умственного труда находилось в «оппозиции» к властям и существующему строю. Справедливо отмечая многие проблемы страны и нелепости ряда сложившихся порядков, они, преувеличивая свои знания, огульно издевались над «глупостью» всех и вся, а особенно начальства. Таким образом, они компенсировали свои неудачи или свое подчиненное положение. Немалые возможности для подобной психологической компенсации открывались во время атак на высокие авторитеты, когда приводились «неопровержимые свидетельства» их ничтожности по сравнению с их критиками. И хотя порой эта критика адресовалась давно скончавшимся деятелям, она создавала иллюзию «смелой» борьбы за правое дело.

И хотя преследования за подобные высказывания давно ушли в прошлое, авторы критических выступлений предпочитали произносить их в узком кружке друзей и знакомых, которые либо разделяли такие же взгляды, либо готовы были простить ораторам крайности в их заявлениях, так как были с ними в хороших отношениях. Такие выступления создавали ощущение причастности к подпольной борьбе против несправедливых порядков. Впечатление о своем сходстве с отважными подпольщиками царских времен или периода фашистской оккупации, описанными в советской литературе и изображенными во многих советских кинофильмах, усиливалось постоянными подозрениями в том, что все телефоны «прослушиваются», а кругом находятся «стукачи». Эта игра в «подпольную» борьбу вносила немалое разнообразие в жизнь ряда интеллигентов. Изображая застолье интеллигентов в спектакле «Старый новый год» по комедии драматурга Рощина, Калягин и другие артисты МХАТа шепотом, но с пафосом произносили «крамольный» тост: «За свободу!»

Наконец, несмотря на то, что советская интеллигенция представляла собой главным образом выходцев из рабочих и крестьянских семей, многие интеллигенты испытывали отчужденное, презрительное отношение к той среде, из которой они вышли. Многие представители умственного труда высмеивали «вечно пьяных» рабочих и крестьян, не замечая собственных недостатков, в том числе и нередко наблюдавшейся среди них склонности к неумеренному питью.

Следует заметить, что «форумы», на которых ниспровергалось начальство живое или давно отошедшее в лучший мир, зачастую проходили в ходе застолий с распитием крепких напитков. Хотя и дореволюционные интеллигенты во время своих неформальных встреч не обязательно ограничивались чаем и воздерживались от спиртных напитков, но все же крепкие напитки во время таких собраний были редкостью. (Впрочем, фон Корен спрашивал дворянского интеллигента Лаевского, «зачем он много пьет» и возмущался тем, что «ему обыватели обязаны сведениями по части разных сортов водки».) Выпивка больших дозкрепких напитков в ходе «кухонных дискуссий» 60-х — 380-х годов зачастую влияла на их содержание и форму.