Элвис жив - Николай Михайлович Романецкий

Это уже не имело никакого значения. Была самая пора сдаться, выставить из номера этих придурков и по-настоящему лечь спать, рассчитывая на то, что утро вечера мудренее и в аду.

Он опустил штору. В номере опять стало потемнее.

Но тут нахлынули новые воспоминания, от которых он напрочь забыл о временной просрочке. 

* * *

Утро после ночи, которую он провел не в зале с дедушкой, а в спальне родителей. Именно туда его, сонного, почему-то перенесла мама.

Папа, вернувшись с ночной смены, шепотом спрашивает ее:

– В котором часу?

– Без десяти двенадцать, – отвечает мама, и плечи ее вздрагивают.

Они направляются в зал. Максимка плетется вслед за родителями. Почему-то ему очень страшно.

В зале, на своем диване, возле стены с фотографиями, лежит дедушка. Длинный, в белой рубашке, черном костюме и темно-синем галстуке. Так он одевался, когда ходил с внуком на праздничную демонстрацию весной и осенью.

Максимка ждет, что дедушка встанет и они отправятся праздновать. Шагать в колонне радостных людей и кричать «Ура!»

Но дедушка почему-то не шевелится. В его сложенных на груди руках горящая свечка. Отец Максимки забирается на стул, открывает старые настенные часы с маятником, переводит стрелки и останавливает маятник. Отныне на часах всегда без десяти двенадцать. И они больше никогда не будут бить…

Несколькими годами ранее.

Летнее воскресное утро. Все вокруг наполнено солнечным светом. Такое ощущение, что дома ждут гостей. Как бывает перед Новым годом… Но перед Новым годом Максимку непременно отправляют спать, а сейчас день. И дедушка торжественно заводит часы старым ключом. Максимка наблюдает за его действиями – он уже знает, что только благодаря дедушке и его ключику часы живут. А если не завести – очень скоро остановятся…

Несколькими годами позже.

Похороны деда. Сумрачный осенний день. Идет мелкий дождь, будто сама природа оплакивает потерю. Отец Максима кладет в гроб деда старый ключ. Тот самый, благодаря которому жили часы…

И тут воспоминания оборвались. В мозгу родились картины, свидетелем которых Максим не был и быть не мог – жил уже в столицах.

Картины катились сплошной лентой – как в кино.

Вот чистенькая и абсолютно ухоженная могила деда – с уже установленным памятником и бетонной скамеечкой… Вот у могилы собираются родственники, разливают по граненым стаканчикам водку, поминают усопшего, смеются, что-то рассказывают друг другу… Вот могила постепенно зарастает – сначала травой и бурьяном, потом густыми зарослями кустарника…. Вот памятника на старом кладбище за городом из зарослей уже почти не видно. На том самом кладбище, где он и сам лежит с нынешнего дня…

И пришло обещанное Элвисом понимание. Вот только времени до полуночи совсем не осталось – он опоздал.

Максим мотнул головой, освобождаясь от чужих воспоминаний, снова глянул на циферблат «романсона» – на сей раз обреченно. И потрясенно застыл на месте.

Что это? Стрелки показывали не без десяти двенадцать, а девять восемнадцать. Времени еще вагон и маленькая тележка! Можно успеть горы свернуть и заново возвысить.

Он глянул на сладкую парочку.

Рэпер и гид продолжали дрыхнуть без задних ног.

Ну и господь с ними! В предстоящем деле они ему все равно не помощники. Он должен все сделать сам. Это понимание тоже пришло неведомо откуда.

Он выскочил из номера, даже не заметив, что Элвис проводил его удовлетворенной улыбкой. 

* * *

До кладбища он добрался довольно быстро. Не зря говорят, что волка ноги кормят… А волку по имени Максим только ноги сейчас и способны были помочь. Правда, в них опять родилась боль, пока легкая.

Но, оказавшись у кладбищенских ворот, он остановился в растерянности. Ведь в мире живых ему удалось побывать тут в последний раз много лет назад – когда хоронили маму. Ее могила вроде бы в южном конце. А вот где лежит дед? Кажется, их похоронили в разных местах. Некому тогда было думать про общий участок.

Остается надеяться только на удачу.

И он принялся бродить по залитым солнцем аллеям, разглядывая на памятниках имена и фамилии давно и недавно усопших.

Сначала ему было неловко и даже почти смешно. Потом он злился и ругался сам на себя и на весь этот старый, местами сплошь заросший бурьяном погост. Сворачивал то вправо, то влево. Но дедову могилу найти так и не сумел. Ноги гудели уже просто немыслимо, и оставалось только сдаться. Но время в запасе еще имелось – котлы на руке показывали всего одиннадцать.

– Хрен вам! – сказал он вслух. – Не дождетесь!

И снова бегал между могил и читал надписи на памятниках. Надписи были самые разные – от голых имен и фамилий с датами рождения и смерти до стихотворных эпитафий и обращений типа «Коляну от братвы».

Наконец силы покинули его окончательно, и Максим устало присел на едва видневшуюся из-за зарослей скамейку у одной из могил. Скамейка была бетонной и потому не провалилась под тяжестью его тела.

Заросли почти полностью окружили ее. В правый бок упиралась колючая ветка, и он с досадой обломал ее. Потом еще одну.

Разочарование было так велико, что в душе родилась горячая злоба. И он принялся ломать остальные ветки, а потом и рвать высоченную траву, скрывающую надгробие. И довольно скоро обнаружил на нем имя, отчество и фамилию: Василий Петрович Коробов.

Именно так звали деда.

Судьба привела куда надо! А время еще было.

И тогда он с удвоенной энергией продолжил работу. Скоро ладони и запястья его были исколоты и порезаны, но теперь это не имело никакого значения.

Сначала ушла злоба, и ее сменило спокойствие. А за спокойствием пришло удовлетворение – такое, как давным-давно, когда он осваивал очередную музыкальную композицию и умудрялся сыграть ее безо всякой лажи. Наконец, довольный собой, уже немного по-хозяйски он снова присел на скамейку.

– Не боишься? – раздался за спиной лукавый голос.

Максим обернулся.

Перед ним, улыбаясь, стоял длинный старик в белой рубашке, черном костюме и темно-синем галстуке, и у старика было знакомое с детства лицо.

– Не боюсь, дедушка! – На радость уже не было сил.

– И правильно, внучек. Нашему брату, покойнику, друг друга бояться – живых людей смешить. Ну, спасибо тебе! – Он нежно улыбнулся Максиму.

Как в далеком детстве…

– За что?

– За то, что вспомнил старика. Теперь я вот, видишь, снова тут, на курорте! – дед рассмеялся и даже довольно притопнул ногой, будто собирался пуститься в пляс. – Тридцать с лишним лет, однако! Не шутки, сам понимаешь. Плохо там, очень плохо. Холодно там, внучек.

– Где