Неволя - Виктор Кудинов

- Знаешь ли? Кто таков? Чей раб? Проходи, не задерживайся!

То был Тереха, истерзанный, забитый, изуродованный. Михаил признал его по полоске шишковатого лба - единственное место на лице, оказавшееся нетронутым, - по сапогу, оставшемуся на правой ноге, и по куцей бороденке, торчащей кверху, - все остальное было превращено в красно-серое месиво. Бросилась в глаза красная запекшаяся рана на ладони левой руки, которую и маленький сгорбленный старичок-мулла, стоявший рядом с Михаилом, заметил:

- Этот раб - хитрей шайтана. Тамгу-то с ладони срезал. Не узнаешь теперь, чей он.

Михаил предугадывал смерть Терехи, но не ожидал, что она будет так внезапна и жестока.

В степи тихо и грустно молвил:

- Надобно его похоронить. Нельзя оставлять на поругание. Христианская душа все-таки. Наш товарищ. Господь нам этого не простит.

Глава сорок шестая

В сумерках Костка и Михаил отправились в ставку, на ту улочку, где днем лежал их товарищ. Теперь она была пуста: ни стражи, ни дервишей, ни тела Терехи.

Они проехали до торговой площади, освещенной множеством костров, возле которых грелись люди.

Подойдя к одной группе, Михаил увидел сидевшего в середине седобородого старца, рассказывавшего сказку о злополучном сыне купца, который попал на остров чудовищ. Все с большим вниманием слушали его. Михаил обошел их кругом. В стороне, у столба, прямо на земле лежал нищий мальчишка. Ознобишин легонько тронул его за плечо. Мальчишка пробудился и, мигая, уставился на незнакомца. Тот показал ему монету, желто сверкнувшую в свете луны.

- Заработать хочешь?

Сказав это, Михаил не стал дожидаться ответа, потому что по быстрому взгляду отрока понял, что монета пробудила в нем алчность, и не спеша стал удаляться от костра в темноту переулка, где черными плоскими силуэтами проступали головы двух скакунов. Мальчишка как привязанный потащился за ним, одной рукой поддерживая спадающие штаны.

Ознобишин сел в седло своего коня. Мальчишка остановился перед ним.

- Покажешь, куда бросили растерзанного раба, - получишь монету.

Маленький бродяга покосился в сторону сидевших у костров дервишей. Какое-то время он боролся с желанием крикнуть им, чтобы дервиши схватили незнакомца, который, видимо, был связан с убийцей мусульманина, однако корысть взяла верх, и он, проглотив слюну, согласился:

- Покажу.

Он скоро пошел впереди Михаилова коня. Они миновали ряд темных переулков, свернули в степь. Перед ними лежала пустая пыльная дорога, посеребренная лунным светом, точно застывший ручей. Потянуло тяжелой сладковатой вонью разлагающейся падали, распространяющейся от места, куда обычно бросали мертвых преступников и сдохнувшую скотину. Издали они различили проворные тени рыскавших собак. Неожиданно леденящий душу вой заставил мальчишку остановиться.

- Дальше, дяденька, не пойду. Страшно.

- Не трусь. Ты же храбрый малый.

Маленький бродяга подобрал с земли какую-то палку и отважно прошел ещё несколько сот шагов. Вонь стала нестерпимой.

- Там смотрите! - указал он на кучу каких-то тел.

Михаил живо соскочил с коня, отогнал плетью двух рычащих псов. То, что осталось от тела Терехи, завернули в саван и перекинули через седло Михаилова скакуна. Ознобишин отдал монету мальчишке. Тот схватил её и скрылся в темноте. За ним с лаем устремилась какая-то псина, затем раздался жалобный визг: очевидно, сорванец огрел её палкой.

Они недолго плутали по степи. Отыскав выкопанную накануне яму, осторожно опустили туда Тереху и засыпали землей.

- Прими, Господи, страдающую душу раба своего, - печально проговорил Михаил.

- Дай ему покой в своем Небесном Царствии, - добавил Костка.

Они долго стояли молча над могилой. Вокруг них лежала степь, притихшая, объятая лунным светом и скорбью. Высоко мигала и лучилась яркая звезда, и Михаил думал, что хорошо видеть вот такое небо, с луной и звездами, и вдыхать чистый прохладный воздух земли и трав, и этим, должно быть, жизнь отличается от смерти, в которой не будет такой красоты и таких сладких запахов.

- Пошли, - сказал он наконец.

Они медленным шагом тронулись с места, ведя в поводу покорных коней. Возле своей юрты, теребя загривок встретившего их Полкана, Михаил сказал, как бы подводя итог тому, что произошло:

- Погиб Тереха, а нам, Костка, надобно спастись. Чтобы смерть его не напрасной была. За нас, грешных, страдания принял. Вечная ему память. Сколь жить будем, столь и поминать.

На следующее утро на базаре Михаил, как купец, торговался из-за каждого куска ткани, женских вязаных чулок, платков шерстяных, меховых шапок, металлической посуды. Он покупал все, что ему приглянулось и что могло пригодиться на Руси в хозяйстве. Легкая арба вскоре оказалась нагружена с верхом. Пора было уезжать.

Михаил окинул взглядом в последний раз торговые ряды, купеческие лавки - не забыл ли чего - и заметил неподалеку от себя вчерашнего мальчишку, сопровождаемого восемью дервишами в высоких меховых колпаках, с деревянными крепкими посохами в руках. Сорванец взглядывал на каждого высокого мужчину в бараньей шапке и разводил руками, повернувшись к дервишам, как бы говоря: не тот.

Костка сразу догадался:

- Михал, этот чертенок тебя ищет!

Ознобишин сдернул с головы шапку, огляделся и шепнул:

- Разойдемся.

Сам поехал верхом в противоположную сторону, а Костка погнал мула, запряженного в арбу, в степь, к своему становищу.

Остановив разгоряченного скакуна у юрты Кокечин, Михаил спрыгнул наземь и вошел в нее. Кокечин сидела на ковре в задумчивости.

- Пришел сообщить: завтра едем. Больше нам оставаться тут никак нельзя. Меня ищут.

- Кто, Мишука? - встревожилась женщина.

- Малый с дервишами. Запомнил меня, сукин сын... Передай Маняше, что мы её ждать будем. И сделай все, что обещала. Я прошу тебя, Кокечин.

Он взял её за протянутые руки и приподнял. Она ткнулась лбом в его грудь, крепко обняла за плечи и заговорила со слезами:

- Сделаю все, все... Не беспокойся, Мишука.

- Спаси тебя Господь! Прощай!

- И ты прощай! Кокечин будет помнить о тебе, пока жива, и молить Бога, чтобы у тебя все было хорошо.

Он стал целовать глаза, мокрые от слез, губы, щеки, нос, потом, оставив её, резко повернулся и вышел.

Женщина легла ничком на ковер, раскинувши руки, словно подбитая птица. И, беззвучно плача, слышала, как гулко застучали по сухой земле копыта коня, увозившего её Мишуку навсегда, навсегда...

Глава сорок седьмая

Прибыв в становище, Михаил как был - разгоряченный ездой, в пыльных сапогах - направился к Джани.

У неё был гость, дальний родственник, Бурхан-багадур, сорокалетний грузный мужчина с плоским большим лицом и узенькими глазами, важный, молчаливый, одетый в богатые боевые доспехи, точно войсковой мурза.

Увидев Бурхана, который его недолюбливал и не скрывал этого, Михаил хотел уйти. Джани окликнула его и заставила остаться. Ознобишин поклонился хозяйке, поклонился гостю, надменно застывшему и не удостоившему его даже взглядом, и скромно сел на коврике, неподалеку от входа.

Джани налила в пиалу кумыса и любезно протянула Михаилу, спросив о здоровье. Прищурившись, с недовольным видом Бурхан наблюдал за нею, его пухлые бледные губы покривились в мимолетной презрительной усмешке. Потом внезапно поднялся и стал прощаться.

Михаил смотрел на Джани и не узнавал ее: сегодня она была одета, по неизвестной ему причине, в лучшие свои одежды и выглядела моложе, чем всегда. Когда Бурхан ушел, она сказала:

- Бегич собирается напасть на Русь. Если ты не уедешь в скором времени, будет поздно. Мамай готовит большой поход на Московию, хочет её захватить, урусуцких ханов перебить, а своих беков посадить в ваших городах. Он хочет завоевать Русь, как Саин-хан когда-то.

- Это и видно. Русь ему - как кость поперек горла, - сказал Михаил, зло усмехнувшись.

- Ему нужны ваши земли, чтобы находиться подальше от Орды. Упрямый Тохтамыш нагоняет на него страх. Если тот объявится здесь, все нойоны, беки и мурзы переметнутся к нему. Тохтамыш - чингисид, а Мамай только гурган, зять хана. Кроме того, Тохтамышу помогает злой Тимур, сильнее которого нет во всей вселенной. Никогда Мамаю не быть владетелем Орды. И Мамай знает об этом. Так и прорицатель Рахим сказал. Мамай за это убил старика. А по-моему, он поступил глупо. То, что написано в книге судеб, нельзя изменить.

Михаил молча слушал её и, когда она кончила, спросил уже о другом, как бы пытаясь этим показать, что ему нет дела до Мамая:

- Зачем приезжал Бурхан?

- Сватать меня. Я тебя оставила, чтобы помешать этому. Неприятно мне.

- Он может вернуться снова.

- Вернется, если будет жив. Он ведь тоже отправляется с Бегичем в поход. А там... мало ли что может случиться. Но сейчас не стоит о нем говорить. Ты не сказал, когда собираешься ехать.

- Ехать-то? Да на завтрешней зорьке. Если Бог даст и здоров буду.