Неволя - Виктор Кудинов

Неожиданно на крыльце показался дородный бородатый мужчина в богатом ярком кафтане - по-видимому, боярин.

- Ворков! - позвал он низким густым голосом. - Куды тебя посылали?

- Иду! - отозвался светловолосый, высокого роста паренек, останавливаясь и поворачивая голову к боярину, но в это время удар метлы угодил ему в спину. - Ой, ма!

- Так его, Егор! Охаживай, охаживай! - приободрил боярин дворника, а потом, повысив голос, обратился к другим: - Что здесь собрались? Видно, делать нечего? Я найду дела. Кони чищены?

- Вчерась купали и чистили, - отвечал черноволосый тонконосый юноша под смех остальных.

- Я покажу - вчерась! Всем на конюшню живо. И чтоб ни пятнышка ни на одном жеребце! Сам проверю.

- В баню бы нам, Михалыч! Больно спина чешется.

- Поговори у меня, балаболка! Я те баню устрою. - Михалыч погрозил пальцем. - Только бы баловать. Баловники! Ну ужо, - совсем беззлобно, верно по привычке, пригрозил он и медленной солидной поступью скрылся в покоях дворца.

Гридни, смеясь и подталкивая друг друга локтями, удалились.

Дворник, все ещё сердясь и бубня себе под нос, начал подметать дорожку перед крыльцом.

Глава пятьдесят третья

Михаилу недолго пришлось ждать Петра Мещерякова. Воевода вышел через низенькую дверцу, за которой давеча скрылся мальчик, и с порога начал гудеть:

- Я уж думал, ты не приедешь. Хотел за тобой посылать. Князю доложил, а тебя все нет и нет.

Ознобишин заволновался.

- А што князь-то? Как он? В добром ли здравии? Мож, не ко времени я?

- Да перестань! Не робей. Говори ему, что мне говорил. Это очень важно. А за малым твоим послано, не беспокойсь. В Красном Селе он. Вот-вот буде здеся.

По широким ступеням лестницы они поднялись во дворец, миновали две большие сумеречные палаты, заставленные тяжелыми дубовыми столами, лавками и скамьями, и вышли на открытое гульбище, под навес высокой кровли, поддерживаемой резными пузатыми столбцами.

На скамьях, вплотную приставленных к бревенчатой стене, сидело четверо мужчин: трое в мирской одежде, один в церковном облачении. Перед ними дубовый, добела скобленный стол, на нем - глиняное блюдо с мелкими солеными огурчиками, большой кувшин и деревянные ковши. Подле стола - мальчик-отрок, светловолосый и голубоглазый, в цветной рубахе, подпоясанной плетеным желтым ремешком.

Быстрым взглядом Михаил окинул всех присутствующих, пытаясь признать среди них князя. Священника в лиловой рясе и пожилого боярина он сперва оставил без внимания, выделив двух молодых. Один был по-юношески худощав и строен, с русой короткой бородкой и усами, с тонким длинным носом и ясными серыми глазами. Ознобишин каким-то внутренним чутьем определил, что это, должно быть, князь Владимир Андреевич Серпуховской, двоюродный брат великого князя. И это действительно был князь Владимир. Другой - крепкого сложения, широкоплечий и рослый, - Михаил заметил, как высоко поднимались колени его больших ног, - был великий князь Дмитрий Московский. В правой руке он держал деревянный ковш с квасом и с веселым любопытством поглядывал на Ознобишина. По всему было видно, что великий князь только что из бани: кожа рук и лица до белизны была чиста, на щеках играл румянец, а длинные русые волосы влажны и зачесаны назад.

Михаил низко поклонился, коснувшись рукой пола, и по-русски пожелал:

- С легким паром, великий князь!

- Спасибо! - ответил Дмитрий, приветливо улыбнувшись; его белые зубы блеснули в ореоле темно-русых усов и бороды.

Михаил поклонился священнику.

- Добрый день, владыко!

Священник легким наклоном красивой гордой головы ответил на приветствие Михаила. Это был Митяй, архимандрит Архангельского собора, духовник и печатник князя Московского; поговаривали, что он скоро станет митрополитом Всея Руси, но ему предстояла трудная и тяжелая борьба с другим претендентом на митрополию, болгарином Киприаном.

- Добрый день, славные князья! - поклонился Михаил князю Серпуховскому и пожилому боярину. Это был как раз тот боярин, которого Ознобишин видел на крыльце дворца распекавшим младших дружинников. Звали его Дмитрий Михайлович Волынский, первый воевода князя Дмитрия, участник всех войн, которые только имели москвичи со своими соседями за последние десять лет.

Князь Дмитрий заметил, какими глазами Ознобишин посмотрел на ковш с квасом и как быстро облизнул сохнувшие от волнения губы - движение, которое у него получилось совершенно произвольно.

- Не отведаешь ли кваса, полоняник? - предложил великий князь.

Михаил не стал отказываться.

- Охотно, великий князь.

Отрок поднес ковш, до краев наполненный темно-коричневым, пахнущим мятой напитком. Ознобишин принял ковш двумя руками за резную выгнутую ручку и под донышко и, роняя на грудь капли, прислонил к губам тонкий край ковша.

Все молча смотрели, как он пьет.

- Ох, хорош! - проговорил Михаил, отирая левым кулаком слегка намокшие усы.

- Еще? - спросил князь Дмитрий.

Михаил смущенно улыбнулся.

Отрок снова наполнил ковш.

- Стосковался, знать, по московскому квасу, - заметил архимандрит, тихонько смеясь и поигрывая княжеской печатью, висевшей на шее на кожаном ремешке, рядом с большим серебряным крестом искусной глубокой чеканки.

- Стосковался, владыко, - чистосердечно признался Ознобишин.

Глава пятьдесят четвертая

Великий князь спросил:

- Что сообщить нам можешь об ордынских делах? Что задумал Мамай супротив нас?

- Набег задумал. Как уезжал, готовились уже. Мурзу Бегича посылает с войском. Думаю, летом, как хлебам поспеть, объявится на Руси мурза.

- Об этом знаем. Ты подтверждаешь нами слышанное, - сказал князь спокойно, будто речь шла о чем-то незначительном. - И на том спасибо. Если двое-трое говорят об одном и том же, усомниться уже нельзя.

- Скажу еще, великий князь. Задумали в Орде тебя отравить. Кто возьмется за это поганое дело, пока сказать не могу. Но в ставке встречался я с одним попом, который с Вельяминовым приезжал. Так тот хвастал, што имеет злые коренья, от которых, говорил, князю сразу придет конец.

Архимандрит строго насупил густые, красивого изгиба брови, спросил:

- А каков собою этот поп?

- Собою толст, неряшлив и обжора страшный. Да и выпить тож не дурак.

- Знаю его. То - расстрига. Никольский поп Савелий. Известный супостат. Он на все гораздый.

- А ежели отрава не поможет, - продолжал Михаил, - будут ссорить тебя с князьями. А прежде с братом твоим, Володимиром Андреевичем.

- Как же это они могут нас поссорить? - подивился князь Дмитрий, не веря услышанному.

- Ярлык на великокняжение ему дадут.

Владимир Андреевич порывисто вскочил со скамьи, решительно заявил:

- Брат! Никогда тому не бывать!

Князь Дмитрий прервал его:

- Успокойся. Знаю, что не примешь. - И вновь обратился к Михаилу: Как же это они могут сделать?

- Думаю, пошлют кого-нибудь из русских.

- Неужто сыщется иуда? - усомнился архимандрит.

- Да Вельяминов Иван на это вполне сгодится. Уж больно лют на злодейство, да и на тебя сердит, великий князь.

Князь Владимир Андреевич Серпуховской обратился к великому князю:

- Брат! Ежели появится Вельяминов в Серпухове али ищо где, велю схватить и доставить на твой суд! Будь покоен. Ни ложью, ни златом меня не совратить.

- Спасибо, брат! - ответил князь Дмитрий. - Знаю, так и поступишь. И, улыбнувшись, добавил с необыкновенною мягкостью в голосе: - Да ты сядь... сядь...

А сам поднялся и прошелся по скрипевшим и слегка прогибавшимся под ним узеньким половицам до перил гульбища, положил руку на столбец и, устремив свой взгляд на Москву-реку, в зеленую даль, не обращаясь ни к кому отдельно, проговорил:

- Знать, правильно мы делаем, что войско сбираем. А чтобы Бегич-мурза не застал нас врасплох, к Оке двинемся. Встренем его подале от Москвы. - И, повернувши голову, спросил Ознобишина: - Известно ли, каково войско у Бегича?

Михаил помедлил с ответом, боясь быть неточным, ведь о действительном числе войска Бегича он ничего не знал.

- Видишь ли, великий князь, - начал он рассуждать. - Бегич-мурза не ходит с малой силой. Любит, когда у него перевес. Думаю, три-четыре тумена Мамай ему выделит. Ежели не больше. Для внезапного нападения этого вполне достаточно. А это главное, в чем Бегич силен. Мурза храбр, мужествен, всегда впереди войска ездит. Весьма искусно владеет саблей и копьем. В поединках всегда одерживает победу.

- Ба! Каков богатырь! А ты молчал, - неожиданно воскликнул Петр Мещеряков, выпучив глаза. - Вот с кем мне столкнуться. Ты, Михал, его укажи...

Это заявление вызвало на всех лицах улыбки. Воевода был известный поединщик. Он принимал участие во многих схватках московских войск с неприятелем. Перед битвой, по обычаю, всегда первыми сходились храбрецы по одному, по двое с каждой стороны. В таких поединках Мещеряков сокрушил тверичанина Прокопа, литовца Якоба, рязанца Прохора, татарина Али-багадура и других безымянных витязей. Он одинаково ловко владел копьем, мечом и железной палицей, которая в его сильной руке была особенно грозным оружием. Воевода не знал страха, никогда не поворачивался к врагу спиной, и хотя его тело было покрыто рубцами от глубоких заживших ран, хотя дважды он был тяжело ранен, его храбрый дух никому не удалось сокрушить.