Вечная Вдова - Андрей Завадский

Действительно, трава под ногами бесшумно ступавших, перекатываясь с пятки на носок, воинов, была редкой, и кое-где наметанный цепкий взгляд мог еще разглядеть выбоины от копыт, подков и подошв, колею, ныне почти заросшую.

  - Здесь было селение, небольшая деревушка, - не оборачиваясь, мрачно произнес светловолосый великан. - Но однажды тут убили жреца Тайлы, а храм разорили, предав его затем огню. После этого крестьяне, верящие, что смерть жреца притягивает проклятье, покинули эти земли, не испугавшись даже гнева короля, во владениях которого мы и находимся, Витар. И, как ни странно, их никто не покарал за это, хотя в ином месте и в иное время слуги короля развешали бы смутьянов вдоль тракта, в назидание прочим, чтобы не давали воли своим желаниям прежде короля

Воин вздохнул, нервно сглотнув, и его спутник как-то странно взглянул на своего господина, который прежде никогда не позволял давать волю своим чувствам

  - Деревня та, конечно, так и сгинула, ибо кто же пожелает селиться на проклятой земле? - бесстрастно продолжил в следующее мгновение гигант, быстро совладавший с собой. - Даже по приказу здешнего правителя не всякий решился бы осесть на этой земле, но владыка Альфиона и не усердствовал в этом. Король хотел, чтобы случившееся забылось как можно быстрее, но не преуспел в этом.

Заросли стали не такими густыми, словно здесь лес лишь недавно победил людей, отняв у них эту землю. И Витар увидел поодаль почти скрытые вставшей стеной крапивой прогнившие срубы, которые раньше, верно, были добротными избами.

  - Останься здесь, - приказал, обернувшись, светловолосый великан. - Там меня не от кого защищать. И не смей сделать хоть шаг дальше, Витар, если жизнь тебе дорога!

Воин двинулся дальше, исчезнув в зарослях кустарника, а его спутник, его телохранитель только и мог, что до боли в пальцах сжимать черен вдетого в потертые ножны меча.

Он по-прежнему высился на вершине холма, храм, в котором и осталось то, что мудрые называют душой. Там умер ветреный юноша, и восстал из небытия хищник, вся дальнейшая жизнь которого была подчинена лишь одному - возмездию. Светловолосый воин, на несколько мгновений остановившись, разглядывал обгоревшие колонны, некогда надежно поддерживавшие круглую крышу небольшого святилища. Огонь не смог справиться с ними, хоть и стер покрывавшую толстые, в полтора обхвата, стволы затейливую резьбу. Собственно, больше ничего и не осталось, слуги короля тогда на совесть исполнили его приказ. Но пришедший из леса человек помнил и горделиво изогнувших шеи лебедей над вратами, и мерцающие лампады, разгонявшие царящий в храме полумрак, и столб солнечного света, сквозь отверстие в крыше вонзающийся в алтарь, на который кто-то из селян положил гроздь брусники. А в центре храма всегда горел огонь, пламя не разрушения, но домашнего очага, дарующее тепло усталому путнику. Оно не гасло многие века, но однажды его потушили, и благословение древней богини покинуло этот край, с тех пор не ведавший радости.

Воин помнил. Словно наяву, видел он пронизанное мудростью и состраданием лицо старичка-жреца, с которым прежде так нравилось беседовать о вечном тогда еще полному восторга юноше. Конечно, жрец снисходительно относился ко многому из того, что говорил его гость, старавшийся, как только появлялась такая возможность, вырваться из каменного плена дворца и придти сюда, в эту рощу, где всегда царил покой. О, они говорили о многом, о жизни, о судьбе, о предназначении каждого человека, и конечно, о любви. Тот, кто явился ныне на пепелище, помнил каждое слово, сказанное им или услышанное в ответ. За годы, проведенные вдали от этих мест, он понял, сколь во многом ошибался, но все равно был благодарен старому жрецу за терпение и сочувствие.

Немного помедлив, явившийся из дальних краев воин, все так же придерживая свой клинок, уверенно двинулся вперед, на вершину холма, откуда видно было схоронившееся среди зарослей ольхи озерцо, сиявшее в лучах поднявшегося в зенит летнего солнца. К нему и направился воин, обойдя руины храма, уничтожить который совсем бессильно было как будто и неумолимое время, обычно легко справлявшееся там, где отступали люди.

Могильные камни никто не посмел тронуть за минувшие годы, и они по-прежнему возвышались на берегу, оплетенные шелковистой травой. Воин стал напротив них, а затем опустился на колени, нежно, точно любимой женщины, коснувшись шероховатой поверхности, нагревшейся на солнце и теперь казавшейся не мертвой скалой, а живым существом.

  - Я вернулся, любовь моя, - негромко произнес воин, чувствуя, как внезапно перехватило дыхание. Простые слова сейчас давались ему с огромным трудом. - Ждала ли ты меня? Я снова здесь, рядом с тобой, и теперь уже не покину тебя. Твои убийцы вскоре будут наказаны, возмездие не минует никого, и не спасут их ни высокие стены, ни храбрые воины, что пойдут на бой по их воле. Я дал клятву тогда, и не забыл ее. Я буду сражаться за тебя, мое Солнце, и видит Судия, не слишком стану беречь свою жизнь. Коли суждено мне будет пасть, я с радостью встречу смерть, ибо так я скорее вновь смогу увидеть тебя.

Воин склонился над камнем, поверхность которого покрывали едва заметные ныне руны, почти стертые суровыми ветрами и проливными дождями, лбом коснувшись его. Он говорил все тише, перейдя на шепот, и в голосе его слышалась нечеловеческая боль.

  - Многие достойные воины падут вскоре, и я вовсе не желаю их смертей, ибо они здесь ни при чем, но иного пути нет, - горячо шептал воин. - Нет иного пути, чтобы исполнить эту клятву, и я пойду на бой без страха и сомнений, но прошу тебя, любовь моя, не гневайся на меня за это. Прости, если оскорбил твою память. Я кровью врагов омою твои раны, и сам паду, если такова будет воля всемогущего Судии.

Воин замолчал, едва сдерживая рыдания. Грудь его тяжело вздымалась, сердце бешено стучало, билось о ребра, словно птица в клетке. А перед глазами вставали картины давно минувших лет, словно воин вернулся в прошлое, на две дюжины зим назад, в тот вечер, который он никогда не забудет...

  - Ты не посмеешь этого сделать, сын, - голос короля Хальвина громовыми раскатами разносился под сводами его покоев. - Клянусь своей короной, Эрвин, не посмеешь, чего бы мне это не стоило!

От гневного рыка звенели фарфоровые вазы, привезенные из дальних краев, и дрожал горный хрусталь, которым было забрано высокое окно, единственное, нарушавшее целостность толстой каменной стены в этих покоях. Владыка Альфиона пребывал в страшном гневе. Он нервно сжимал кулаки, более всего в этот миг желая схватить кого-нибудь в могучие, точно у матерого медведя, объятия, и сдавить так сильно, чтобы услышать хруст костей. Только так он мог на время усмирить разгоравшееся где-то в глубине души безумие, в любой миг способное выплеснуться наружу багровой волной ярости.