Переписка 1815-1825 - Александр Пушкин

С нетерпением жду остальных песней твоего Онегина; желал бы также познакомиться с Цыганами, о которых чудеса рассказывают: отчего ты их не печатаешь? или цензура?.. Я сбираюсь свои стихотворения издать, и как ни уверен по совести, что в них нет ни одного слова, ни одной мысли непозволительной, но всё боюсь; ибо никак не могу постичь, что нашим цензорам не по вкусу и как писать, чтобы им угодить. Прощай, умница, дай бог тебе здоровье и скорый возврат! не забывай, что искренно любит и тебя, и твое дарованье неромантик

Павел Катенин.

Ноя. 24-го. 1825.

227. П. А. Вяземскому. Вторая половина ноября 1825 г. Михайловское.

Я думал, что ты давно получил от Льва Сергеича 600 р., украденные Савеловым — узнаю, что Лев их промотал; извини его и жди оброка, что соберу наднях с моего сельца С.[анкт] Петербурга.

Милый, мне надоело тебе писать, потому что не могу являться тебе в халате, нараспашку и спустя рукава. Разговор наш похож на предисловие г-на Лемонте. Мы с тобою толкуем — лишь о Полевом да о Булгарине — а они несносны и в бумажном переплете. Ты умен, о чем ни заговори — а я перед тобою дурак дураком. Условимся, пиши мне и не жди ответов.

Твоя статья о Аббатстве Байрона? Что за чудо Д.[он] Ж.[уан]! я знаю только 5 перв. песен; прочитав первые 2, я сказал тотчас Раевскому, что это Chef-d'œuvre [469] Байрона, и очень обрадовался, после увидя, что W. Scott [470] моего мнения. Мне нужен англ. яз. — и вот одна из невыгод моей ссылки: не имею способов учиться, пока пора. Грех гонителям моим! И я, как А. Шенье, могу ударить себя в голову и сказать: Il y avait quelque chose là [471]… извини эту поэтическую похвальбу и прозаическую хандру. Мочи нет сердит: не выспался и не [- - — - ].

Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? чорт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо — а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с Гением. Поступок Мура лучше его Лалла-Рук (в его поэтическом отношеньи). Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости, она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе. — Писать свои Mémoires [472] заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать — можно; быть искренним — невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью — на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать — braver [473] [474] — суд людей не трудно; презирать [самого себя] суд собственный невозможно.

228. А. А. Бестужеву. 30 ноября 1825 г. Михайловское.

Я очень обрадовался письму твоему, мой милый, я думал уже, что ты на меня дуешься — радуюсь и твоим занятиям. Изучение новейших языков должно в наше время заменить латинский и греческий — таков дух века и его требования. Ты — да, кажется, Вяземский — одни из наших литераторов — учатся; все проччие разучаются. Жаль! высокий пример Карамзина должен был их образумить. Ты едешь в Москву; поговори там с Вяземским об журнале; он сам чувствует в нем необходимость — а дело было бы чудно-хорошо. Ты пеняешь мне за то, что я не печатаюсь — надоела мне печать — опечатками, критиками, защищениями etc… однако поэмы мои скоро выдут. И они мне надоели; Руслан молокосос, Пленник зелен — и пред поэзией кавказской природы — поэма моя: — Голиковская проза. Кстати: кто писал о горцах в Пчеле? вот поэзия! не Якубович ли, герой моего воображенья? Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметева etc. — в нем много, в самом деле, романтизма. Жаль, что я с ним не встретился в Кабарде — поэма моя была бы лучше. Важная вещь! Я написал трагедию и ею очень доволен; но страшно в свет выдать — робкий вкус наш не стерпит истинного романтизма. Под романтизмом у нас разумеют Ламартина. Сколько я не читал о романтизме, всё не то; даже Кюхельбекер врет. Что такое его Духи? до сих пор я их не читал. Жду твоей новой повести, да возьмись-ка за целый роман — и пиши его со всею свободою разговора или письма, иначе всё будет слог сбиваться на Коцебятину. Кланяюсь планщику Рылееву, к[ак] [475] говаривал покойник Платов — но я право более люблю стихи без плана, чем план без стихов. Желаю вам, друзья мои, здравия и вдохновения.

30 ноября.

Адрес: Его высокоблагородию Кондратью Федоровичу Рылееву в С.-Петербург.

У Синего мосту в доме Американской компании.

Пр.[ошу] дост.[авить] г-ну Бестужеву.

229. П. А. Вяземскому. Конец ноября — начало (не позднее 3) декабря 1825 г. Михайловское.

Ты приказывал, моя радость, прислать тебе стихов для какого-то альманаха (чорт его побери), вот тебе несколько эпиграмм, у меня их пропасть, избираю невиннейших.

Совет

Поверь: когда и мух и комаровВокруг тебя летает рой журнальный,Не рассуждай, не трать учтивых слов,Не возражай на писк и шум нахальный:Ни логикой, ни вкусом, милый друг,Никак не льзя смирить их род упрямый.Сердиться грех — но замахнись и вдругПрихлопни их проворной эпиграммой.

Соловей и кукушка

В лесах, во мраке ночи праздной,Весны певец разнообразныйУрчит и свищет и гремит;Но бестолковая кукушка,Самолюбивая болтушка,Одно ку-ку свое твердит;И эхо вслед кукует то же.Накуковали нам тоску!Хоть убежать. Избавь нас, боже,От элегических ку-ку!

Движенье

Движенья нет, сказал мудрец брадатый.Другой смолчал и стал пред ним ходить.Сильнее бы не мог он возразить,Хвалили все ответ замысловатый.Но, господа, забавный случай сейДругой пример на память мне приводит:Ведь каждый день пред нами солнце ходит,Однакож прав [какой-то] упрямый Галилей.

Дружба

Что дружба? легкий пыл похмелья,Обиды вольный разговор,Обмен тщеславия, бездельяИль покровительства позор.

Мадригал

Нет ни в чем вам благодати,С счастием у вас разлад:И прекрасны вы не к статиИ умны вы не в попад.

Адрес: Князю Петру Андреевичу Вяземскому.

В Москве, в Чернышевском переулке, в собств. доме.

230. П. А. Катенину. 4 декабря 1825 г. Михайловское.

Письмо твое обрадовало меня по многим причинам. 1) что оно писано из П.[етер]Б.[урга], 2) что Андромаха наконец отдана на театр, 3) что ты собираешься издать свои стихотворения, 4) (и что должно было бы стоять первым) что ты любишь меня по-старому. Может быть нынешняя перемена сблизит меня с моими друзьями. Как верный подданный, должен я конечно печалиться о смерти государя; но, как поэт, радуюсь восшедствию на престол Константина I. В нем очень много романтизма; бурная его молодость, походы с Суворовым, вражда с немцем Барклаем напоминают Генриха V. — К тому ж он умен, а с умными людьми всё как-то лучше; словом я надеюсь от него много хорошего. Как бы хорошо было, если нынешней зимой я был свидетелем [тв[оего]] и участником твоего торжества! участником, ибо твой успех не может быть для меня чуждым; но вспомнят ли обо мне? Бог весть. Мне право совестно, что тебе так много наговорили о моих Цыганах. Это годится для публики, но тебе надеюсь я представить что-нибудь более достойное твоего внимания. Онегин мне надоел и спит; впроччем я его не бросил. Радуюсь успехам Каратыгина и поздравляю его с твоим ободрением. Признаюсь — мочи нет хочется к Вам. Прощай, милый и почтенный. Вспомни меня во время первого представления Андромахи.

4 декабря.

231. В. К. Кюхельбекеру. 1–6 декабря 1825 г. Михайловское.

Прежде чем поблагодарю тебя, хочу с тобою побраниться. Получив твою комедию, я надеялся найти в ней и письмо. Я трес, трес ее и ждал не выпадет ли хоть четвертушка почтовой бумаги; напрасно: ничего не выдрочил и со злости духом прочел [оба действия] Духов, {11} сперва про себя, а потом и вслух. Нужна ли тебе моя критика? Нет! не правда ли? всё равно; критикую: ты сознаешься, что характер поэта не правдоподобен; сознание похвальное, но надобно бы сию неправдоподобность оправдать, извинить в самой комедии, а не в предисловии. Поэт мог бы сам совеститься, стыдиться своего суеверия: отселе новые, комические черты. Зато Калибан — прелесть. Не понимаю, что у тебя за охота пародировать Ж[уковско]го. Это простительно Цертелеву, а не тебе. Ты скажешь, что насмешка падает на подражателей, а не на него самого. Милый, вспомни, что ты, если пишешь для нас, то печатаешь для черни; она принимает вещи буквально. Видит твое неуважение к Ж.[уковскому] и рада.