Великая Церковь в пленении - С. Рансимэн

Самые замечательные академии XVIII в. находились в районах, находящихся вне непосредственного турецкого контроля, в двух столицах Дунайских княжеств, Бухаресте и Яссах, а также на острове Хиос, у которого было ограниченное самоуправление. На Хиосе хорошие школьные традиции существовали еще со времени генуэзского владычества, когда греко–итальянец Гермодор Лестарх стоял во главе известного учреждения, в котором учились как католики, так и православные.[355]

На Ионических островах, находящихся под венецианским управлением, греческие школы были разрешены с 1550 г.; их уровень был выше, чем в школах на материке, потому что многие из учителей получили образование в Венеции и Падуе. На Крите, который также был в руках венецианцев, но имел репутацию мятежного, школы не поощрялись.[356]

Таким образом, средний греческий юноша из провинции не был хорошо образован, особенно если он происходил из низших классов, откуда были большинство монахов и сельских священников. Многие дети оставались безграмотными и необученными. Юноша, который хотел стать священником, должен был отправиться в местный монастырь, чтобы научиться читать, писать и заучить религиозные книги, которые ему потом будут нужны. Этим его образование и ограничивалось. В монастырях были библиотеки; но только некоторые из монастырей имели достаточно средств, чтобы пополнять библиотеки новыми книгами, а в беднейших монастырях монахи начали терять вкус к чтению. Только несколько засаленных Евангелий, Псалтирей и литургических книг, Часослов и Октоих, о которых упоминает Крузий, были всегда в употреблении. Будущий священник один раз выучивал последование литургии, и на этом его образование заканчивалось. Он затмевал своих прихожан, потому что умел читать и мог совершать Таинства. Но высшее образование было вне досягаемости для него, и он относился к нему подозрительно. Неграмотность среди женщин была еще более распространена. Немногие девочки могли посещать уроки в местном монастыре, а многие монахини с трудом могли читать. Богатый землевладелец или купец мог пригласить грамотного монаха, чтобы тот давал уроки его детям, как мальчикам, так и девочкам, т. е. некое подобие образования, но оно не распространялось очень далеко.

Упадок образованности чувствовался даже в таких монастырях, как афонские. В XVI в. они в достаточной мере заботились об этом, о чем свидетельствует покупка библиотеки Михаила Кантакузина; каталоги их книг говорят о том, что они все еще покупали книги, как печатные, так и рукописи, как светского, так и религиозного содержания; это продолжалось и в XVII в. Упадок наступает в XVIII в. В 1753 г. патриарх Кирилл V предпринял попытку восстановить Св. Гору в лучшем виде как центр религиозной культуры. Он основал там академию для монахов и назначил туда преподавателем одного из выдающихся философов того времени, выходца с Корфу Евгения Вулгариса. Но Вулгарис был модернистом, который получил образование в Германии; его философские теории привели монахов в такой ужас, что через несколько лет он был переведен главой академии в Константинополь. Даже там его модернизм был сочтен крайним. В 1765 г. он уехал в Германию, где его высоко оценили, а затем закончил жизнь в России под покровительством Екатерины Великой.[357]

История Афонской академии показала, насколько мало соответствовали новые центры образования жизни Церкви в целом. Существовала громадная культурная пропасть между образованными иерархами Константинополя и богатыми мирянами, среди которых они жили, с одной стороны, и простым священником и монахом — с другой, который даже если и был хорошо начитан в традиционном богословии Церкви, считал новое направление в академиях непривычным и шокирующим, а чаще всего был слишком мало образован, чтобы понимать его. В самом деле, философия, обычнаядля среды греческих интеллектуалов XVII‑XVIII вв., плохо согласовывалась с традициями Церкви. Греческие ученые, которые побывали в Падуе и изучали там у профессоров древних философов на их родном языке, способствовали рождению новой школы философии, неоаристотелевской, главным идеологом которой был Пьетро Помпонацци, преподаватель в Падуе и Болонье в начале XVI в., и Чезаре Кремонини, преподаватель философии в Падуе на столетие позднее. Учение, которое они проповедовали, было разновидностью философского материализма. Материя есть постоянная основа всего. Она содержит в себе зародыш всех форм как потенциальное или активное основание. Формы, или идеи (в платоновском смысле), заранее существуют в материи и исходят из нее, видоизменяясь во множестве ощутимых объектов. Таким образом возникает чисто естественная и органическая причинная связь. Существование Бога не отрицается; но, согласно Помпонацци, Бог не вмешивается и не может вмешиваться в естественный порядок вещей. Его природа заключается во всеведении, но невмешательстве в естественные законы. Душа абсолютно смертна, она является частью формы тела, душа не бесплотна и не бессмертна. Кремонини развивает это учение, но он не проявлял никакой заинтересованности в душе. Под его влиянием неоаристотелианство сосредоточивалось на внешних явлениях природы и опытном знании. Такая философия имела практические преимущества. Она подготавливала путь к понятиям эволюции и прогресса. Она являлась коррективом к средневековой трактовке вещей sub specie aeternitatis, взгляду, который в политическом отношении мог привести к пораженчеству, а в интеллектуальном — к застою. Но для членов Церкви, сила которых была в верности древней традиции и преимущественном внимании к мистической стороне, она была непригодной. Греческие интеллектуалы, которые попали под обаяние этой философии, должны были либо развиваться в сторону «естественной религии», либо провести условную границу между религией и философией.[358]

Когда патриарх Иеремия II проводил преобразование Патриаршей академии, он, вероятно, сознавал это. Хотя он поощрял изучение таких наук, как физиология и химия, новую философию он не включил в программу. [359] Следующее поколение пошло еще дальше. Выдающийся критянин, Кирилл Лукарис, который был патриархом с некоторыми краткими перерывами с 1620 г. до своей казни в 1638 г., был страстным покровителем современной мысли. Его судьба будет рассмотрена ниже. Здесь прежде всего отметим, что он устроил в патриархате греческую типографию, приобретенную в Англии, что обеспечило широкий размах греческой образованности за краткий период ее существования. Во–вторых, он продолжил реформу Патриаршей академии. В 1624 г. он поставил во главе ее своего друга Феофила Коридаллевса, тогдашнего ректора Афинской академии. Коридаллевс попал под влияние Кремонини из Падуи и проявлял глубокий интерес к неоаристотелианству. Он ввел курс по его изучению и, что еще более ценно, курс по физике, развитию и разложению. Следовательно, студенты академии могли получить такое же хорошее научное образование, какое обеспечивали большинство западных университетов. В 1639 г. Коридаллевс был смещен со своего поста, так как поддерживал учение Кирилла Лукариса, осужденного как еретика. Позже он был реабилитирован и на некоторое время стал митрополитом Арты. Но порядок, введенный им, сохранился, а курсы были возобновлены его учеником Иоанном Кариофилисом, назначенным ректором в 1642 г. Кариофилис был, в свою очередь, смещен по обвинению в ереси и из‑за грубости; но курсы были теперь прочно закреплены и не были прекращены. [360] Их поддерживали последующие ректоры, прежде всего Александр Маврокордато, о замечательной судьбе которого пойдет речь ниже. Он встал во главе академии в молодом возрасте 24 лет в 1666 г. и сам читал лекции по философии, медицине и классическому греческому языку. Поскольку он был в то же время по своей должности великим ритором патриархата и принадлежал к одной из самых богатых семей Константинополя, от которой патриархат находился в зависимости, никто бы не осмелился обвинять его в ереси. Он учился как в коллегии св. Афанасия, так и в Падуе, и обучение юношеских лет сделало его расположенным к поиску взаимопонимания с Римом, которого он надеялся достичь на основе новой философии.[361] Когда он удалился из академии, то стал великим драгоманом Высокой Порты; его преемником был Севаст Кименит, родом из Кимены близ Трапезунда. Он также был выпускником Падуанского университета, но был представителем старой традиции. Действительно, он написал трактат в защиту учения Паламы. Однако, вероятно, ему не понравилась жизнь в Константинополе, и вскоре он вернулся обратно в Трапезунд, где возглавил местную академию. В 1702 г. он умер преподавателем в Бухаресте.[362]

Преподавание этих новомодных наук в Константинополе и академиях Бухареста и Яссы было небесполезным. Оно дало возможность образованным грекам быть в курсе текущих направлений философской мысли Запада. Но образованных греков до сих пор можно было встретить только в больших городах, в среде торговых династий и, прежде всего, в тех семьях Константинополя, которые известны под названием фанариоты, потому что их дома группировались в квартале Фанар. Фанариоты одобряли образование и были готовы тратить на него деньги. Именно благодаря им, более чем кому‑либо еще, эллинизм смог выжить. Но они не были заинтересованы в образовании духовенства. Их деньги позволяли им иметь власть в патриархате. Им нравилось поддерживать избрание такого патриарха, который бы сочувствовал их идеям и который бы назначал их сыновей на посты при своем дворе. Церковь в провинции не входила в их интересы. Патриарх, который имел ревность к преобразованиям и пытался решить проблемы образования духовенства, лишался их поддержки, в которой он нуждался как по финансовым причинам, так и ввиду того влияния, которое они имели при Высокой Порте. В результате патриархат начал терять свою связь с Церковью в провинции. Среди образованных епископов трудно было найти такого, который бы удалился на провинциальную кафедру и посвятил бы себя решению ее проблем. Провинциальная иерархия состояла главным образом из людей малообразованных, назначенных туда, потому что они были на месте и хотели там остаться. Они зачастую были ревностными пастырями, но нередко при этом узкими и невежественными людьми, не нуждавшимися в ученых кругах патриархата и его придворных фанариотов. Монастыри, со своим неприятием нового учения, были склонны вооружиться против всякой образованности. Даже на Афонской Горе, за небольшими исключениями, монастырские библиотеки были оставлены в небрежении, а монахи беспечно использовали листы из старых рукописей в качестве оберток для продуктов, или с удовольствием продавали их посетителям, которые были готовы платить за подобные вещи. Сельский священник не имел стимула интересоваться умственными занятиями. Западные путешественники в XVIII — начале XIX в. были потрясены низким уровнем образования греческого духовенства. Степень упадка, однако, не следует преувеличивать. По–прежнему существовали некоторые центры, в которых сохранялись старые традиции, такие как монастырь св. Иоанна на Патмосе и Великая лавра на Афоне. По–прежнему были провинциальные епископы, которые могли обсуждать богословские вопросы на соответствующем интеллектуальном уровне. Но в целом картина была тусклой и удручающей.