Румпельштильцхен - Эд Макбейн

На наш звонок вышла женщина в забрызганном краской рабочем халате, надетом поверх джинсов. Она была ростом должно быть около пяти футов и восьми дюймов, а ее длинные совсем светлые волосы были зачесаны назад и на затылке они были стянуты в конский хвост, стиль не слишком-то приличествующий женщине ее возраста, относительно которого, впрочем, я мог лишь строить предположения. Скорее всего ей было лет сорок. Она очень напоминала собой изысканную тевтонскую красавицу, типичные черты которой были подмечены Хильдегаром Неффом. Она вопросительно вглядывалась в сумерки за дверью и проговорила:

— Да. Кто там? Что вам надо? — в ее речи слышался лишь очень легкий немецкий акцент.

— Я детектив Блум, Департамент полиции Калусы, — сказал Блум и показал ей свой жетон, а также оправленное в пластик удостоверение, — а это Мэттью Хоуп.

— Да?

— Вы мисс Хайбель?

— Я Гретель Хайбель, да. А в чем дело?

— Мисс Хайбель, вы позволите нам войти?

— А в чем дело?

— Мы бы хотели задать вам несколько вопросов.

— О тех убийствах, да? — спросила она. — Я знаю, что у Двейна убили дочь…

— Это так.

— А теперь вот еще и внучка… По телевизору сказали, что и внучку его тоже нашли мертвой.

— Да. Вечером в пятницу.

— Ах, — тяжело вздохнула она.

— Вот об это-то мы бы и хотели поговорить с вами, — сказал Блум.

— Ах, — снова вздохнула она, и отступив в сторону, проговорила, — Ну хорошо, заходите, пожалуйста.

Пол у входа был выложен терракотовой мексиканской плиткой, а вдоль ограждения прихожей в самом дальнем ее конце были расставлены растения в больших глиняных кадках. Над ними высилась белая колоннада, позади которой была устроена огромных размеров гостиная с арочными дверьми, ведущими к бассейну с подсветкой и к заливу. Под арками был поставлен длинный стол, на котором были расставлены баночки с красками, кувшины с водой, рядом с которыми были разбросаны листы бумаги для рисования, кисти, карандаши, ластики и измазанные краской лоскутки ткани, и все это было залито светом, падавшим от настольной лампы.

— Я работала сейчас, — заговорила хозяйка, — поэтому прошу извинить меня за этот беспорядок. Я люблю работать там, откуда виден залив. Раньше я всегда работала в своей комнате наверху, но там окна выходят на другую сторону, хотя тоже на залив, и тот пейзаж зачастую кажется мне слишком уж диким для тех работ, какими мне приходится заниматься. Я имею дело с детскими книжками, — пояснила она.

— Да, мистер Миллер нам уже сказал об этом, — сказал Блум.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — предложила Гретель. — Может быть хотите выпить чего-нибудь?

— Нет, спасибо.

— Может быть что-нибудь не крепкое? Кока-Колы? Или чая со льдом?

— Нет, спасибо.

— Ну тогда, — проговорила она, — улыбнувшись и выжидательно глядя на Блума.

— Мы надеялись, что ваша сестра к этому времени уже вернется домой, — заговорил Блум.

— Да, конечно. Она каждую минуту может прийти. Вы с ней тоже желаете побеседовать?

— Если можно.

— Конечно же. А что вы хотите узнать?

— Мисс Хайбель, вы можете сейчас рассказать нам, где вы были в прошлую пятницу между половиной пятого и половиной восьмого вечера?

Я отметил про себя, что Блум ни словом не обмолвился о том, что ему надо было подтвердить алиби Миллера. Гретель сидела и выжидающе смотрела на Блума, обдумывая свой ответ, пальцы ее изящных рук были переплетены, ноги скрещены, а голубые глаза нервно моргали.

— Я была здесь, — сказала она наконец. — Вечером в пятницу я была здесь.

— А днем в пятницу?

— И днем тоже. Я работала.

— Одна?

— Моя сестра вернулась домой около пяти часов. А до того времени я была здесь одна.

— И вы затем вместе с сестрой провели здесь весь вечер?

— Нет. Моя сестра была приглашены на ужин. Она ушла отсюда около семи.

— Оставив вас одну?

— нет. Здесь еще Двейн был.

— Мисс Хайбель, а когда он сюда пришел?

— Примерно в половине шестого. Мы тут успели еще и втроем посидеть и выпить.

— И затем ваша сестра ушла.

— Около семи. Да.

— А вы и мистер Миллер остались здесь.

— Да. Мы ужинали вместе.

— Он ушел от вас после ужина?

— Нет, он остался здесь на ночь. Мы с ним, знаете ли, любовники.

— А в котором часу он все-таки ушел?

— Очень рано утром. Я крепко спала, но я знаю, что он будильник ставил на три часа. Я бы сказала, Двейн ушел от меня между тремя и четырьмя часами ночи. Еще я знала, что он в тот день собирался на рыбалку.

— А вы не знаете, где ваша сестра провела эту ночь?

— Это уж вам у нее придется спросить.

Мне было не ясно, зачем Блуму понадобилось задавать последний вопрос. Но я все же знал, что согласно заключению экспертизы, смерть Элисон наступила в шесть часов вечера, но Блум же в каждом случае — сначала расспрашивая Кенига, затем Миллера, а теперь вот беседуя с Гретель — интересовался, где они находились в половине пятого дня, допуская тем самым, что минут на девяносто эксперт все-таки мог ошибиться. В тот день, когда произошло убийство Элисон, Миллер появился на Фэтбаке не раньше половины шестого вечера. И он запросто мог добраться сюда от того места за стадионом даже меньше, чем за сорок минут, все зависело лишь от интенсивности движения в тот день. Точно. Так же как и Гретхен Хайбель — та из сестер, что занималась продажей недвижимости — если только она была здесь замешана, могла бы в случае чего запросто добраться с Фэтбака до Калусы еще до того, как подросток нашел Элисон в сточной яме. Я предположил, что именно потому Блуму и хотелось узнать, где Гретхен провела ту ночь. А вдруг эта парочка сначала прятала девочку где-нибудь здесь, и вот теперь Блум пытается бить в одну точку? И все же подобное предположение показалось мне сильно притянутым за уши, и неожиданно ко мне пришло опустошающее чувство, что Блум, не смотря на все свои знания и опыт, теперь же отчаянно хватался за соломинку.

— За ней сюда кто-нибудь заезжал?

— Вы имеете в виду, когда она уезжала?

— Да.

— Нет, она уехала в своей машине.

— Значит, в семь, говорите.

— Да, приблизительно в семь.

— Ну ладно, проговорил Блум и вздохнул. — А когда ваша сестра обычно возвращается домой из офиса? — спросил он у Гретель, взглянув на часы.

— Обычно в это время она уже бывает дома.

Я посмотрел на свои часы. Они показывали уже почти половину седьмого.

— Может быть мне приготовить вам чего-нибудь, ведь вам же все равно еще ее дожидаться? Может быть я все-таки сварю кофе?

— Мэттью, ты как?

— От чашки кофе я бы не отказался, — сказал я.

— Я пойду поставлю его вариться, — сказала Гретель, и тут же ушла в кухню. Блум встал со своего места, потянулся и подошел к длинному рабочему столу. И бросив беглый взгляд на лежавший на нем яркий рисунок, он посмотрел на залив.

— Красиво здесь.

— Замечательно.

— Как ты думаешь, сколько это все может стоить?

— Полмиллиона.

— А по-моему, больше. И женщина сама хорошенькая, тебе так не кажется?

— Симпатичная.

— На меня Миллер не произвел впечатления пылкого любовника. А тебе как он?

— Не знаю. Наверное в нем еще что-то есть.

— М-м, — промычал Блум, и снова взглянул на рисунок, лежавший на столе. — Как по-твоему, вот это кто такое?

На рисунке размашистыми штрихами, в виде наброска, было изображено что-то походившее скорее на некое угловатое чудище, болтающееся в воздухе, обеими ногами оно оторвалось от земля, крошечные кулачки занесены над головой, лицо перекошено злобой.

— Это Румпельштильцхен, — сказала вошедшая в это время в комнату Гретхен. Она подошла к столу и, взяв в руки рисунок, поднесла его поближе к свету. — Пока это еще всего лишь набросок, разумеется затем я доработаю его. Вы ведь знаете, о чем эта сказка?

— Да, — ответил я, смутно припоминая что-то о девушке, которая должна была угадать имя злого карлика, который что-то там такое для нее когда-то сделал.

— Это кажется о красавице, которая спускала свои длинные косы из окна башни, — предположил Блум.

— Нет, то сказка о Рапунцель. А это Румпельштильцхен. Из сказок моих соотечественников, братьев Якоба и Вильгельма Гримм. Вы слышали что-нибудь о «законе Гримма»?

— Нет, — признался я.

— Нет, — сказал Блум.

— Этот закон был открыт Якобом Гриммом, который был знаменит не только своими сказками. Это лингвистический закон — формула, описывающая изменения в системе взрывных согласных, произошедших в индо-европейских языках. Так, например, в немецком языке на определенном этапе его развития звуки «б», «д» и «г» перешли в «п», «т» и «к», и так далее. Но вы-то уж наверняка должны были слышать сказу у Румпельштильцхене. Неужели нет?

— Да-да, конечно, — неуверенно согласился я.