Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты. - Светлана Бондаренко

— Налей-ка еще, — сказал Алексей Петрович. — Эх, ты… покровитель порока.

Михаил Антонович расплылся в улыбке и уже открыл рот, чтобы сказать что-то, как вдруг дверь с коротким всхлипом отъехала в сторону, и в комнату влетел Коля Ермаков — тонкий, гибкий, в клетчатой рубашке с засученными рукавами и расстегнутым воротом. Он вытянулся по стойке смирно и провоз гласил:

— Григорий Иоганнович Дауге!

Михаил Антонович вскочил, толкнув животом стол. Алексей Петрович медленно поднялся. В дверях появился Григорий Иоганнович Дауге, межпланетник и планетолог, милый друг Григорий Иоганнович, черный, сухой, с высоким залысым лбом, с заросшим шрамом через правую щеку, с веселыми светлыми глазами. Секунду он стоял на пороге, переводя взгляд с Алексея Петровича на штурмана и обратно.

— Сволочи, — сказал он радостно. — Здравствуйте, черти.

— Иоганыч, — сказал Михаил Антонович.

Алексей Петрович молча пошел к Дауге, обходя его сбоку. Дауге, не спуская с него глаз, двинулся к нему, тоже норовя зайти сбоку. Они сошлись посередине комнаты.

— Петрович! — воскликнул Дауге и ударил Быкова по плечу.

— Иоганыч! — сказал Быков и тоже ударил Дауге по плечу.

У Дауге подкосились колени.

— Петрович! — завопил он и бросился обниматься. — Боров здоровый! Мишка, черт!

Несколько минут они обнимались. Михаил Антонович всплакнул, дожидаясь своей очереди. Коля Ермаков стоял у дверей и глядел во все глаза. Алексей Петрович оторвал Дауге от себя и швырнул его Михаилу Антоновичу. Михаил Антонович принялся тискать Дауге, прижимая его к толстой доброй груди. Алексей Петрович некоторое время смотрел на них, за тем не вытерпел — оторвал Дауге от штурмана и принялся тискать сам. Дауге вырвался и, измятый и взъерошенный, повадился на диван.

— Черти, — сказал он. — Мишка, Алеша! Постарели, морды стали какие-то солидные… Лешка, ведь тебя не узнать! Откуда у тебя это гусачье выражение на роже?

— А что? Какое такое гусачье?

— А вот такое. Впрочем, понятно. Капитан. Кэптн ов вотерлесссииз. «Бесконечно чужой, беспокойный душой, бороздящий эфирные волны…»

— Поди ты, — сказал Алексей Петрович.

— Высох, высох, — повторял Михаил Антонович, сидя рядом с ним на диване и гладя его по плечу. — Совсем высох, Гришенька, черный стал…

— «…без улыбки в глазах, только трубка в зубах, беспокойный, упрямый, бессонный…» Ужасно дурацкие стихи Володька писал во младости…

— Постой, — сказал Алексей Петрович. — А где же Володька?

— Здесь, здесь, не волнуйся.

— Да где же?

— Вы разве не вместе прилетели? — спросил Михаил Антонович.

— Вместе, — сказал Дауге, приглаживая волосы. — Но он… В общем, он моет свое чудище.

— Какое чудище? — спросил нетерпеливо Алексей Петрович.

— Он что, женился? — спросил Михаил Антонович.

Дауге хихикнул.

— Сами увидите, — сказал он. — На это стоит посмотреть.

— Я пойду разыщу его, — сказал Алексей Петрович. — Что это, право…

— Ни-ни, не вздумай, — сказал Дауге. — Он сейчас придет.

— Ох, — сказал Михаил Антонович. — Прямо не верится. Сколько ждал этого момента, а теперь не верится.

— Штурман, — сказал Дауге нежно. — Разъелся, штурман. Распустил тебя этот рыжий. Восемьдесят пять кило как минимум, да?

— Восемьдесят восемь, — сказал Алексей Петрович. — А после обеда — девяносто два.

— Позор, — нежно сказал Дауге. — Ах, черти вы, черти. А вот и Володька, рекомендую.

Михаил Антонович встал с дивана, рот у него был широко раскрыт, глаза тоже. Алексей потряс головой и зажмурился. В дверях стоял Юрковский. Юрковский улыбался, и брови у него были прежние — густые, черные, только на лбу блестели залысины, и волосы на висках поседели, а на плече его, на широком, обтянутом роскошной материей плече…

— К-как?.. — невразумительно промямлил Михаил Антонович.

— Что это? — сказал Алексей Петрович.

Юрковский неторопливо, плавной скользящей походкой двинулся к столу. На плече его, неестественно задрав страшную квадратную голову, сидела здоровенная мокрая ящерица.

— Володя, — сказал Алексей Петрович. — Что это?

Ящерица мигнула. У нее были выпуклые темные глаза.

— Это пустяки, — сказал Юрковский. — Это Варечка. Обними меня, капитан.

Он пошел к Алексею Петровичу с протянутыми руками. Ящерица поднялась на задние лапы и шевельнула полуметровым хвостом, сплющенным с боков.

— Обними меня, мой краснорожий друг, — сказал Юрковский, приближаясь.

— К чертям собачьим, Владимир, — сдавленным голосом сказал Алексей Петрович. — Убери ее.

Тогда Юрковский захохотал и обхватил Алексея Петровича длинными руками.

— Капитан! — заорал он. Быков брыкался и вырывался, и он орал ему прямо в ухо: — Капитанчик! Не бойся! Она не ядовитая!

Ящерица неслышно соскользнула на пол и кинулась в угол, где встала столбиком и принялась озираться. Тогда Алексей Петрович обнял Юрковского и прижал к себе. Юрковский захрипел и закатил глаза, Михаил Антонович схватил его сзади за ухо, Дауге на диване хохотал и дрыгал ногами, а Коля Ермаков стоял у дверей и глядел на них блестящими глазами. Он впервые видел их всех вместе, этих фантастических людей, участников фантастического похода его отца.

— Ах ты паршивец, поросенок ты этакий, — приговаривал Михаил Антонович.

— Я тебя научу, пижон, как являться по начальству! — рычал Алексей Петрович.

— Взбутетеньте его, любезного, — орал Дауге.

А Юрковский вопил:

— Алексей! Не буду! Мишка! Здравия желаю, товарищ капитан! Ваше благородие! Троглодиты! Спасите!

При этом он сипел и судорожно извивался. Наконец Алексей Петрович отпустил Юрковского и сказал:

— А теперь будем пить шампанское. Распорядись, старший штурман.

Юрковский упал в кресло и начал тихо стонать. Он стонал на разные лады долго и жалобно, а Михаил Антонович тем временем достал из холодильника запотевшую бутылку и поставил на стол стаканы. Алексей Петрович, наклонивши голову набок, критически рассматривал Юрковского, затем поглядел на Варечку, застывшую в углу, и сказал с сожалением:

— Мало я его подавил.

Он откупорил бутылку, наполнил стакан и протянул Юрковскому:

— Пей, — сказал он.

— Не буду, — сказал Юрковский. — Убийца.

— Пей, — повторил Алексей Петрович.

Юрковский взял стакан и поднялся.

— Ох, — сказал он, хватаясь за поясницу.

Алексей Петрович наполнил стаканы.

— Ермаков, — сказал он. — Возьмите стакан.

Коля Ермаков подошел к столу и взял стакан. Все стали вокруг стола с поднятыми стаканами. Алексей Петрович обвел всех глазами и тихо сказал:

— Вместе.

— Вместе, — сказал Юрковский.

— Вместе, — сказал Дауге.

— Вместе, мальчики, — сказал Михаил Антонович. — Как в старину.

— Они выпили, не чокаясь. Коля Ермаков поставил пустой стакан и опять отошел к двери. Ящерица, шелестя, вылилась из угла и взобралась на плечо Юрковского. Алексей Петрович уставился на нее.

— Ты воображаешь, что возьмешь ее с собой на Амальтею? — сказал он.

— Обязательно, — сказал Юрковский, ласково щелкнув ящерицу в морду.

— Ты воображаешь, что возьмешь ее на мой корабль?

— Несомненно, — сказал Юрковский. — Она же не ядовитая.

— Володька везде таскает ее с собой, — сказал Дауге серьезно. — Однажды он пришел с нею на прием к министру.

Юрковский развалился на стуле, закинув ногу на ногу. Ящерица сидела у него на плече, покачиваясь, чтобы сохранить равновесие, задрав голову с отвисшей кожей под горлом и цепляясь за материю пиджака шестипалыми лапами.

— Не мог же я оставить ее дома одну, — сказал Юрковский. — Она очень скучает, когда одна. Зато на приеме было очень весело.

— Так, — сказал Алексей Петрович, вертя в пальцах стакан.

— Володька не берет ее с собой только в театр, — сказал Дауге.

— Да, друзья, — сказал Юрковский оживленно. — Походил я в театры в этот отпуск. За всю жизнь походил. Представляешь, Лешка, за месяц был восемь раз в Большом и шесть раз в Зале Чайковского.

— Бедная Варечка, — сказал Дауге вполголоса.

— Ничего не поделаешь, пришлось ей поскучать. Министр, знаешь, это одно, а милиция — это совсем другое.

— Врет он, — сказал Дауге. — Милиция здесь ни при чем. Володька оставлял свою гадину дома, но по театрам-то шлялся все равно вдвоем!

— Тц-тц-тц, — сказал Михаил Антонович.

— Это вранье, — сказал Юрковский, слегка краснея.

— Тц-тц-тц, — сказал Алексей Петрович.

— Знаете, — сказал Дауге, — симпатичная такая особа. Журналистка. Высокая, статная, кровь с молоком. Рашн бьюти, так сказать.

— Чепуха, — сказал Юрковский недовольно. — Бьюти. Чепуха.

— Попался бычок на веревочку, — сказал Михаил Антонович.