Тайна расстрелянного генерала - Александр Ржешевский

Приговор приведен в исполнение 22 июля 1941 года.

В океане людского горя казнь горстки отщепенцев, предателей казалась ничтожной малостью. Но Мехлис знал: дело это, без сомнения, послужит уроком другим военачальникам. Поэтому приговор, приведенный в исполнение, еще долго не будет забыт.

Когда Мехлис читал последние строки приговора, бывший командующий Западным фронтом был еще жив. Его вывели и повели коридорами в подземелье.

Глядя в затылки ведущим его оперативникам, Павлов думал: "Нелюди! Нелюди! Как же их раньше не замечал? Они же ходили мимо, рядом. Здоровались. Входили в кабинет. Улыбались. Мы им дифирамбы поем: "Чистые руки, горячие сердца". А они — нелюди! Они бы и Сталину стали рвать рот и выдавливать глаза, если бы он дал команду".

— Руки назад! — было сказано хриплым голосом, хотя он и так привык держать руки назад.

Было сказано:

— Подпись надо поставить.

Но бывший командующий уже знал, куда его ведут.

Он простил Мерецкова, простил всех. Теперь он знал, как выбивают показания. Потом в раскаленном мозгу осталась всего одна мысль: значит, семью не привезли и дочь оставили в покое. Не будет ее мучений. Хоть в этом он победил. А цена — позор и смерть! Потом узнают… Может быть, дочь доживет до этого. Все равно больше жизни человек ничем не может заплатить.

И еще одна счастливая мысль осенила его на последних шагах: "Они ничего не узнали про Надежду. Ранее какой-то особист начал копать под нее. Но, видимо, был не слишком высокий чин. Скорее всего, самоучка, стукач, мелочь, одним словом. Иначе бы они нашли и привезли ее сейчас. А не хотелось, чтобы она видела меня в таком состоянии. Потом, конечно, ей станет известно. Но не сразу. И она поймет. Со временем. Когда и другие узнают. Пусть живет на свободе!" С тех пор как они расстались, — вышло навсегда, — она жила в его сознании. И улыбалась, и поддерживала его. Но последнее время с такой горечью во взоре, что у него перехватывало дыхание. В том, какое чудо выпало ему по судьбе, он уверился только сейчас. И замер. В последний миг образ ее опять засветился с необычайной яркостью, взметнулся в неведомую высь и там сиял, не угасая, когда пуля уже раздробила голову.

51

Немногие счастливцы, среди которых были остатки щепиновского полка, смогли вырваться из окружения после разгрома двух армий на белостокском выступе.

В то время как спасенные добирались до своих, еще не веря в свершившееся чудо, по другую сторону фронта на лугах и болотах, под дулами немецких автоматов сбиралось разбитое воинство, брошенное без патронов, без оружия, без помощи. Были тут недавние отцы и сыновья, а за ними незримо следовали неласканные девы и нерожденные дети. Так погибала Россия.

Обалделые немецкие команды вели счет не на десятки тысяч, даже не на сотни, а на миллионы. Только врожденные четкость и точность помогли немцам справиться с хлынувшим людским потоком, то есть обеспечить организованное уничтожение "низшей расы", которая занимала пространство, необходимое "высшим", то есть арийцам. Пленные как никто могли поведать о масштабах катастрофы. Но мертвых не спрашивают. Большинству пленных, если не сказать, почти всем, не суждено было вернуться.

Колючая проволока уходила за горизонт. И всюду на открытом поле, сколько хватал глаз, лежали вповалку тяжко пахнувшие тела. Глаза выражали мало человеческого. Рустам помнил, что бараны на бойне проявляли больше чувств и волнения, чем захваченные в плен солдаты.

Рустам давно отбился от своих однополчан и корчился в одиночестве, подгребая под себя мятые лопухи. Взгляд соседа у проволоки был пуст, точно жизнь ушла, покинула его вместе с остальными переживаниями. Хотя густая русая бородка и багряные плиты скул свидетельствовали о немалом запасе сил.

Так и вышло впоследствии. Русый оказался капитаном. По странной случайности его никто не выдал. А может, напротив, немцы знали и следили за ним через подставных. Во всяком случае, возле него часто крутился длинный долговязый парень со шрамом на щеке. Капитан, казалось, ничего не замечал вокруг. Правда, неделю назад во время марша двое с такими ничего не выражавшими лицами сиганули под обрыв. Одного разорвали в клочья из пулеметов. А другой ушел. Потом стали говорить, что сбежавших было пятеро. Но Рустам видел только двоих и теперь мучился оттого, что не последовал за ними. Пусть бы убили.

Конечно, грезилось, что и он бы ушел, как тот, второй. Но случай был упущен. Подходящего обрыва больше не попадалось.

Язва, которая началась у него после развода с первой женой, открылась вновь. Теперь он большую часть времени лежал скрючившись. Капитан откуда-то добыл и постелил ему тряпок, чтобы Рустам не лежал на земле.

Когда боль отпускала, Рустам смотрел на небо. В степи облака всегда плывут высоко. Не то что в горах. Летит невесомое облако в поднебесье кажется, не достать, а подлетает к горе — думается, рукой дотянешься и задержишь. А оно прилепилось, замешкалось, зацепилось за колючий кустарник. Потом освободилось, вырвалось и опять поплыло в поднебесье — рядом со звездами.

— Загнешься ты, парень, от этого режима, — сказал однажды капитан. Бежать тебе надо.

— Как? — одними губами спросил Рустам.

Но капитан понял.

— Есть ребята, которые думают, — негромко произнес он.

Потом прошел слух, что пленных погонят дальше, в Германию, а больных пристрелят. Как бы в подтверждение слухов, их неожиданно подняли под дулами автоматов и выстроили нескончаемой шеренгой. Рустам вместе с капитаном оказались в середке, напротив лагерного начальства. Незнакомое офицерье с незнакомыми знаками отличия и глазами, пустыми, как у иссык-кульских рыб. Неожиданно русская речь привлекла внимание Рустама. Говорил переводчик.

— Ваша армия разбита!

Ответом было жуткое, зловещее молчание побежденных.

— Раз агитируют, значит не разбита, — вполголоса проговорил капитан.

Рустам оглянулся, испугавшись за него. Парень со шрамом стоял сзади, переминаясь с ноги на ногу.

— Сейчас, — продолжал переводчик, надсаживаясь, — с вами будет говорить господин агитатор, который добровольно перешел на сторону великой Германии. И оказывает ей большую помощь в борьбе с большевиками. Фюрер и Германия ценят таких людей и доверяют им. Все, кто верно будет служить великой Германии, могут рассчитывать на помощь и снисхождение.

Господин агитатор выступил вперед. На нем была немецкая форма, но без погон. Несмотря на жару, тяжелый военный френч, брюки и сапоги. На голове фуражка фашистской армии. Обмундирование выглядело довольно приличным. Внешний вид его говорил о том, что ему живется неплохо.

— Красная Армия разбита! — снова закричал он. — Доблестными германскими войсками взята Москва! Остатки русских войск катятся за Урал. Большевизм, терзавший народы, перестал существовать.

Рустам отключился, слушая вполуха. Агитатор говорил, что в России всегда все держалось на насилии и теперь, когда появилась возможность, честные люди стали переходить к немцам, на сторону фюрера. Германскому командованию дорого обходятся военнопленные. Поэтому они должны отработать свое содержание.

При этих словах, как ни страшен был каждый час плена, многие заулыбались. Даже Рустам улыбнулся, несмотря на боль. Как содержали, чем кормили, знали по себе.

Агитатор начал уговаривать пленных вступать в немецкие рабочие команды, добросовестно выполнять все распоряжения. Обещал, что наиболее старательных пошлют в различные школы, а тем, кто желает воевать вместе с немецкими войсками против комиссаров, могут выдать оружие.

Рустаму показалось знакомым широкое лицо с мокрыми губами, которые агитатор беспрерывно вытирал.

— Это ведь Жабыч! — ахнул кто-то. — Вот гад! С нас шкуру драл от имени большевиков. Теперь же первый немцам служит.

Парень со шрамом переминался с ноги на ногу.

Агитатор начал угрожать. Сказал, что тех, кто не будет помогать немцам, ждет суровая кара. Велел обращаться с заявлениями к господину коменданту.

Затем агитатора быстро убрали, пленных развели.

Утром убирали умерших. Одно лицо показалось Рустаму знакомым. Он бы не узнал, если б не вымазанный землей шрам.

— Когда? — шепотом спросил он у капитана, чувствуя, что боль опоясывает его с новой силой.

Капитан взглянул буднично, будто речь шла о самом обыкновенном деле и обронил:

— Завтра!

— У меня на Иссык-Куле дом и жена, — сказал Рустам неожиданно. — Двое детей. Дочка и сын.

52

Падал снег, и казалось, что мороз отпускает понемногу. В ночном бою бойцы пропахали километров пять по глубокому снегу, и теперь те, кто уберегся не только от смерти, но и от ранений, свалились без сил.

Москва лежала позади, близко, огромная, неведомая для Ивана Латова. Он так и не был там, видел только в кино. И подумал, что Васька Гвоздев, местный пацан, наверняка бывал в Москве. И вел себя на улицах как заправский столичный житель. Иван хотел спросить его про мавзолей и Красную площадь, где был военный парад и выступал Сталин. Тогда это всех ошеломило. После парада уже никто не думал, что будет отступление. Так и вышло. Уперлись наконец-то! Начало прибывать пополнение. Заснеженные леса словно наливались живой кровью, набирали силу. За спинами пехоты скапливались минометные и артиллерийские войска. Легкие пушки выкатывали на прямую наводку. За ними через каждые двадцать метров — танковый ствол. Не то что в июле! Зато впереди не Буг и не Днепр, а река Истра. Сколько обратно-то отымать! Ну да лишь бы начали.