Трое уцелевших. Наковальня времени. Открыть небо - Силверберг Роберт

Барретту казалось, что он слышит сухой внутренний смех этого сморчка.

Бернстейн в последние несколько месяцев отошел от движения, пропускал собрания, отказывался, разводя руками, от иногородних поручений. Он выглядел равнодушным, отчужденным, подполье его теперь почти не интересовало. Барретт не разговаривал с ним уже более трех недель. И вдруг он снова в центре событий. Почему? Почему он едва скрывает злорадный смех, говоря об аресте Джанет?

Машина устремилась к Манхэттену со скоростью почти двести километров в час. Как только они проехали Сто двадцать пятую стрит, Бернстейн перешел на ручное управление и въехал в Ист-Ривер-Туннель, появившись на путепроводе на Четырнадцатой стрит. Еще несколько минут, и они были у дома, где жили Джанет и Барретт. Бернстейн позвонил оставшемуся наверху наблюдателю.

— Все чисто, — сказал он через несколько секунд Барретту.

Они поднялись наверх. Квартира оставалось такой же, как сразу после ухода полиции, и представляла собой мрачное зрелище. Полиция здесь поработала основательно. Был открыт каждый ящик, с полок снята каждая книга, мельком просмотрена каждая видеокассета. Разумеется, полиция ничего не нашла, так как Барретт строго придерживался правила не держать у себя в квартире ничего компрометирующего их, но по ходу обыска фараоны умудрились заляпать своими грязными руками все предметы, находившиеся в квартире.

На полу многозначительным веером были разбросаны вещи Джанет. Барретт вспыхнул, увидев, с каким волчьим оскалом Бернстейн глядит на тонкую одежду. Посетители не были щепетильны в отношении содержимого квартиры.

Барретта заинтересовало, сколько всего теперь недостает, но у него еще не было духу проверить это. Он чувствовал себя так, словно его собственное тело было вскрыто ножом хирурга, все органы переставлены, проверены и брошены, как попало.

Нагнувшись, Барретт поднял книгу, у которой треснул корешок, осторожно закрыл ее и поставил на полку. Затем схватился за полку рукой, облокотился на нее, закрыл глаза и стал ждать, пока улягутся страх и возмущение.

— Попробуй еще разок связаться со своим влиятельным знакомым, Джек, проговорил он чуть позже. — Нужно, чтобы ее отпустили.

— Я ничем не могу тебе помочь.

Барретт рванулся к нему и схватил его за плечи, вонзил в них пальцы и под дряблыми мускулами ощутил острые кости. Кровь отлила от лица Бернстейна, только шрамы сияли на нем темно-фиолетовым цветом. Барретт яростно тряс его. Голова Бернстейна моталась на тонкой шее.

— Что значит «ничем не могу помочь»? Ты можешь найти ее! Ты можешь ее вызволить!

— Джим… Джим, прекрати…

— Ты и твои знакомые! Это они арестовали Джанет! Неужели это для тебя ничего не значит?

Бернстейн вцепился в запястья Барретта, пытаясь оторвать от себя его руки, а когда тот разжал пальцы, раскрасневшийся Джек сделал шаг назад, поправил одежду и вытер лоб платком. У него был страшно испуганный вид, однако глаза его пылали сердитым негодованием.

— Ты, обезьяна, — тихо прошипел он. — Не смей больше так хватать меня.

— Извини, Джек. Я все еще потрясен. Как раз сейчас они, может быть, пытают Джанет, избивают ее, выстраиваются в очередь, чтобы изнасиловать ее…

— С этим мы ничего не можем поделать. Она в их руках. Мы не можем заявить официальный протест, да и неофициальный тоже. Они будут ее допрашивать и, возможно, после этого освободят, но это нам не подвластно.

— Нет. Мы отыщем ее и как-нибудь освободим.

— Ты не думаешь, что говоришь, Джим. Мы не можем подвергать опасности других членов нашей группы ради того, чтобы освободить Джанет, если только ты не считаешь себя привилегированным лицом, которое может рисковать жизнями или свободой своих товарищей просто для того, чтобы вернуть себе женщину, с которой эмоционально связан, даже если ее полезность для организации закончилась…

— Мне тошно тебя слушать, — сердито отрезал Барретт.

Но он понимал, что в рассуждениях Бернстейна есть рациональное зерно.

В их группе еще никого не арестовывали, однако Барретт отдавал себе ясный отчет в том, что последует за таким арестом. Нечего и думать, что можно вынудить правительство выпустить заключенного, если оно того не пожелает.

Существовало больше десятка лагерей, разбросанных по всей стране, и сейчас Джанет могла быть и в Кентукки, и в Северной Дакоте, и в Неваде, — трудно сказать, где, — ожидая неизвестно какого приговора по неопределенному обвинению. С другой стороны, она могла уже оказаться на свободе и возвращаться домой. Непредсказуемость — вот что было отличительной чертой стоящего у власти тоталитарного правительства. Джанет исчезла, и Барретт не мог ничего изменить. Все зависело только от таинственной прихоти правительства.

— Может быть, тебе стоит выпить, — предложил Бернстейн. — Попробуй немного успокоиться. Ты сейчас совершенно не в состоянии трезво мыслить, Джим.

Барретт кивнул и подошел к бару. В нем должно было быть немного спиртного — пара бутылок виски, джин и слабый ром для коктейлей, который так любила Джанет. Но бар оказался пустым. Посетители вычистили его.

Барретт долго смотрел на пустые полки, бездумно следя за замысловатым танцем пылинок.

— Спиртное тоже исчезло, — выговорил он наконец. — А как же иначе?

Пошли. Давай уйдем отсюда. Я не могу больше смотреть на все это.

— Куда же ты пойдешь?

— В контору Плэйеля.

— Там, возможно, устроена засада, чтобы арестовать любого, кто явится, — сказал Бернстейн.

— Значит, меня арестуют. Зачем обманывать себя? Арестовать могут любого из нас, как только у них будет на то настроение. Ты пойдешь со мной?

Бернстейн отрицательно покачал головой.

— Я так не думаю. Ты теперь главный, Джим. Поступай так, как считаешь необходимым. Постараюсь связаться с тобой потом, ладно?

— Ладно.

— И я посоветовал бы тебе обуздать свои эмоции, если хочешь подольше оставаться на свободе.

Они вышли на улицу. Барретт пересек весь город по пути в агентство по найму, осторожно осмотрел здание с улицы и, не заметив ничего опасного, вошел в него. В конторе все оставалось на своих местах. Он заперся и стал звонить руководителям ячеек в других округах: Джерси-Сити, Гринвиче, Пайке, Сафферне. Он выяснил, что одновременно была проведена серия внезапных арестов, причем брали вовсе необязательно высших руководителей.

Арестованы по два-три члена каждой ячейки. Некоторых допросили и отпустили, не причинив вреда. Другие остались под стражей. Никто не имел четкого представления, где находится каждый из арестованных, хотя Фалькенберг из гринвичской группы узнал из пожелавшего остаться в тайне источника, что арестованные распределены по четырем лагерям на Юге и Юго-Западе. О Джанет, в частности, он ничего не выяснил, да и о других было толком ничего не известно. Все, с кем он разговаривал, были глубоко потрясены.

Барретт провел ночь на диване в кабинете Плэйеля. Утром он вернулся в свою квартиру и принялся за грустную работу по уборке, надеясь, что Джанет все-таки появится. Она непрерывно вставала перед его мысленным взором: полноватая темноглазая молодая женщина с преждевременными седыми прядями в черных волосах. Он физически ощущал, как она извивается и корчится в муках, на которые ее обрекают палачи, проводящие допрос, требуя имена, даты и цели. Он знал, как допрашивают женщин. В их подходе всегда была составляющая сексуального унижения. Согласно их теориям, неоднократно проверенным на практике, голая женщина, когда ее допрашивают пять-шесть мужчин, не очень-то сопротивляется.

Барретт не сомневался в стойкости Джанет, но сколько щипков, тычков и плотоядных взглядов она могла выдержать? Допрашивающим не нужно было прибегать к раскаленным прутьям, загонять иголки под ногти или поднимать на дыбу, чтобы получить информацию. Нужно просто довести личность до состояния мяса, в котором еще происходит обмен веществ, так обращаться с плотью, чтобы она потеряла свою душу, и тогда воля сломлена.

Да и вряд ли могла Джанет сообщить им что-либо такое, чего они еще не знали. Подполье практически не было тайной организацией, несмотря на все эти пароли и видимость конспирации. Полиция знала имена, цели и даты.